Колокольные дворяне - Светлана Владимировна Храмова
Володя увидел меня и оторопел. Я поняла, что он, во-первых, успел обо мне позабыть, во-вторых, смущен отсутствием привычной для общения с посторонними экипировки. Не ожидал. Костюм помогает, диктует манеру поведения, в одном оформлении ты поступаешь так, в другом – совершенно иначе.
Поэтому скульптор Шемякин постоянно в камуфляже, форма поведения у него отработанная, как она будет соотноситься с переменой одеяния, если вдруг – непонятно. Может, тоже увидим беспомощные и растерянные глаза. Мефистофелю необходим плащ, артисту Боярскому – шляпа с широкими полями, аристократу – фамильные драгоценности, священнику – ряса. Список можно продолжать до бесконечности.
Мы не узнаем злодея в потрепанной кацавейке, он должен быть в черном, непременно в черном, и взгляд его мечет молнии.
Первые годы революции были тем и страшны, что экипировку отменили. Нет знаков различия, есть люди в сером. Кто из них «непротивление злу», а кто – «носитель зла», понять практически невозможно. Пока эти и другие соображения носились в моем обогащенном кислородом послепрогулочном мозгу, Володя предстал передо мной в своем привычном образе – котелок, трость, очки. Я тут же поняла, в чем дело. Говорить со мной о странностях пространства должен особенный человек. Обычному человеку некогда, он инструменты туда-сюда перетаскивает, с девушками-сотрудницами общается, материалы исторические читает, в конце концов. А тут я ему на голову сваливаюсь с моими непонятно где захороненными родственниками, без обширного личного архива или писем, годных для предъявления, длинных писем с выдержками из кем-то написанных книг. И со стены чуть не упала, дворянка колокольная.
Впервые в Сибири, хочу все знать…
Вуаля! – ремонтными работами, историческими раскопками, путешествиями во времени и починкой примусов занимается лично Кот Бегемот по имени Володя, тонкий кавалер и образ из любимой мною книги. Мне так понятней, да и не только мне.
– Володя, а ведь вы вылитый персонаж Михал Афанасьича Булгакова, это случайно так вышло?
– Света, мы вчера на «ты» перешли или мне показалось? Ты веришь в случайности? А я верю. Дело было так: вначале джинсы черные купил, котелок мне англичанин подарил, он тут дней десять сидел, видео записывал – купола, колокола, соборы. Потом еще и очки прислал.
По его мнению, это костюм Лестера из Конан Дойля. А читаю я в основном историческую литературу. Булгакова читал совсем недавно. В помещении, где идет ремонт, киношники внедрились, и кто-то книжку забыл, может, простой осветитель. Я не оборотень, я музейный служащий, которому не жаль тратить время на встречи с интересными мне людьми. Мне нравится с ними и с вами – хоть мы и перешли на «ты» – общаться. Вашу ручку, мадемуазель. – И он изогнулся, крюком отодвинув локоть, за который я уцепилась, так как нам предстоял долгий путь по той самой лестнице, ведущей «под гору», Володя сообщил мне количество ступенек, но я забыла. Мы спускались, он говорил без умолку.
– Ведь я родился там, внизу. Подгора, сыро, мокро, Иртыш разливается и затапливает нижние этажи. Ни с чем не сравнимый опыт истинной сибирской жизни. До шести лет у меня была истинная сибирская жизнь, это как у ребенка материнский язык. Иногда я думаю, что моя любовь к истории, копание во всех этих грудах подробностей, а иногда в мусоре давно минувших дней – потому, что я хочу вернуться в самое начало своей жизни.
Понять, что же там было и как. Что подразумевалось-то? Мое счастливое детство, лучшее время! Свечи по вечерам жгли, меня в промокших насквозь сапогах «облегчаться» на двор отправляли. Ближайший хлебный в двух верстах, и я до сих пор «версты» предпочитаю километрам. И вот это, главное: запах нагретого печью дома. Бабушка ваша в таком и жила, тут ведь до перестроев после президентского визита ничего не менялось. Будто хранили аутентичность местности. А теперь – видите? – он показал на знакомые мне ряды опрятных дорогих домов с предусмотренными парковками, здания, обнесенные витыми заборами, достаточно высокими.
– Немыслимо! Там, под горой, где эти ряды бежевые – как положено для солидных, непременно бежевый или грязно-салатовый цвет, – раньше церкви стояли. Их разбили, разрушили. Любая новая постройка на месте загубленной церкви – дома горели, что неоднократно повторялось. Казалось бы, зарубить на носу должны – тут не место для стройки, неугодно это Господу! – так нет, разметали кондоминиумы для новых господ. Пока не сгорели… но и поставили их не так давно. Я теперь в одном из микрорайонов, у нас ведь улиц теперь нет, есть номер микрорайона…
– А я вдоль широкой проезжей дороги пешком сегодня, там по пути названия улиц менялись, я удивилась.
– Вдоль парадной дороги имена улицам оставили, чтобы водителей и приезжих не пугать. А так – «живу я в микрорайоне». На районе живу, Света, и тоскую по этой неудобной и мокнущей заброшенной части города. Кондоминиумы не в счет, здесь и вид на Кремль, но будущее неясное. Я бы не хотел на месте снесенной церкви жить. Как и в Храм-на-Крови ходить с визитом. Они вот в Екатеринбурге посещают собор на месте Ипатьевского дома, и ничего. Впрочем, не судите и не судимы будете…
Мы уже шли по тропинке, окаймленной щедрыми зарослями кустарника. От лестницы до нужного мне губернаторского дома, где ссыльный император жил, сплошь извилистые улицы – то шире, то сужаются.
Старые деревянные дома казались мне заколоченными. Но нет, иногда одно окно в темно-брусовом строении закрыто, а сквозь другие проглядывают герани на подоконнике. Там люди живут, а дома выглядят точь-в-точь как на старинных гравюрах. И наверху то же – новострои перемешаны с обломками «старого Тобольска».
Мимо нас прошелестела машина, старенькие «Жигули». На небольшой скорости, не торопясь. В машине четверо молодцев. Один из них, бритоголовый, пристально нас оглядывал, и мне показалось, что они совещались какое-то время, останавливаться или нет. И взгляды эти, резкие и недобрые, злоумышленники в любой части мира смотрят именно так.
Тянулись мимо на скорости пять километров в час, лоб и нос бритоголового еще долго из окна машины торчали, он рассматривал нас, пока машина наконец не скрылась за поворотом.
Не по себе стало. Неизвестный мне город, глухомань. Мы – одинокие путники средь бела дня в этом Нижнем Посаде, исторически нетронутом – и ни одной живой души вокруг, а машина бандитским транспортом
