Светлана Храмова - Контракт

Светлана Храмова

КОНТРАКТ

Охота. Виталик

Парящий степной орел, широко раскинувший мощные полутораметровые крылья, виделся ему постоянно. Виталик закрывал глаза — и солнце снова слепило, зной проникал сквозь неподвижное великолепие орлиных крыльев, казавшихся Виталику навесом. Но орел высоко завис, трудно целиться. От жгучего солнца слезы наворачивались, туманился взгляд. Виталик не шевелился — боялся промаха, отец не простит. В конце концов спустил курок, ружье больно ударило в плечо, сильный толчок завалил неумелого стрелка на спину — и только тут Виталик понял, что попал точно в цель. Орел камнем бухнулся к его ногам. Не так, как в скользящем парении, когда он суслика высмотрел и несется, злобно когти выставив, чтоб схватить перепуганную жертву. Суслик небось испуган так, что расстается с жизнью с облегчением. Предсмертный ужас страшнее боли. Самоубийцы потому предпочитают прыгать с небоскребов — сердце успевает разорваться много раньше, чем голова глухо тыкается в асфальт.

Фигурки в огне. Исидора

Порыв ветра, окна застучали, внизу, в столовой, послышался звон разбитого стекла. Исидора Валерьевна вздрогнула, очнулась. Викторианское кресло в который раз сыграло с ней злую шутку, полчаса назад она встала из-за рояля, чтоб поправить огонь в камине, пламя иссякало, поленья давно превратились в угли, она стала щипцами помешивать, раздувать, подкладывать новые деревяшки, устала. Лишь на миг присела в заветное кресло и уснула непреднамеренно. Забытье овладевало ею, как только она оказывалась на мягком сиденье, податливые подушки обволакивали спину и уже не впервые воздействовали на нее, как завораживающие пассы гипнотизера-авантюриста, безошибочно определяющего точки на теле. Легко коснувшись, он избавляет пациента от напряжения, страждущий валится в пропасть сна, сопротивления не оказывает.

Проникающей радиацией вполз и не на шутку расхозяйничался ветер, по каминной доске заскользили бронзовые, оловянные и чугунные безделушки, ее причудливая коллекция, предмет затаенной, отчасти спесивой гордости. Исидора никому не говорила, как дороги ей фигурки, сгрудившиеся на гладкой поверхности, — черный мрамор, слегка расцвеченный редкими зеленоватыми нитями. О том, как попали к ней фигурки, можно писать рассказы и повести, о каждом предмете по рассказу или повести, лиха беда начало, там видно будет, что получится — повесть, рассказ или роман.

Огонь в камине разгулялся, она ощутила, не разглядела, а внезапно покрывшие предплечья мурашки ужаса известили, что ласкает пламя не угли и не поленья, нет, ленты танцующего огня, с виду игривые и неопасные, тянутся к маленькому оловянному солдатику с ружьишком и ранцем за спиной и дальше — к бронзовой балеринке на пуантах, точеные пальчики соединены высоко над склоненной головкой. В который раз отметила Исидора, как хороши тончайшие щиколотки и ступни, напряженные в подъеме, как подчеркнуто удлинена шея, добавляющая статуэтке немного вычурную хрупкость.

Статуэтки она находила сама, или ученики в знак признательности дарили. За любой фигуркой — сюжет. Если ученики дарили в знак признательности, то не история подношения была важна, а судьба, на время преподнесенная, тоже будто бы в дар. Исидора судьбы не ломала, но бережно и терпеливо переиначивала. Год за годом направляла помыслы, простые вещи формулировала четко и заставляла юнцов заучивать, запоминать. Оловянный солдатик подарен Митей Вележевым, да это Митя и есть: чистый, верный, стойкий.

После конкурса имени Барденна он заявился к ней, месяц спустя после победы, когда из Лондона вернулся, он ведь теперь дома редко бывает, звездный мальчик. Пришел без звонка почему-то, вынул из сумки сверток, попросил потом развернуть… Под многослойной скрипучей бумагой скрывался упрямый солдатик из андерсеновской сказки.

Именно таким она и видела Вележева, он преодолеет любые сложности, выстоит. Митя — музыкант прирожденный, Исидора только помогала таланту выйти на волю, показывала, как на клавиши нажимать. Таланту не научишь, но от него и не сбежишь. Это данность, от Бога или от Дьявола. Бездарности сетуют на обстоятельства, а талант что-то вроде проклятия, на него управы нет, можно только подчиняться, хочешь не хочешь. Митин талант правильно разместился, мальчик честен и смел. Иногда талант в теле заводится ошибочно, по недосмотру. Но и толку никакого от такого таланта нет. Муки творческие, причитания, жалобы на злую судьбу. Судьба злой не бывает, но размолвки с нею, недопонимание встречаются часто.

А бронзовую балеринку Исидора купила по случаю на какой-то уличной распродаже, сейчас в Петербурге иногда можно набрести на суматошное прощание с насиженным жилищем, уже фикусы из грузовика торчат и рамы старые картины рвут, а тут еще статуэтка под ноги валится, и разгоряченный сборами муж рубит сплеча: да выброси ты этот хлам, не тащить же с собой бабкину рухлядь! — тут Исидора и подоспела, схватила безделицу, умолила не выбрасывать, а отдать ей за небольшую плату. Мужчина подивился, засомневался уже, что хлам, да некогда было раздумывать, и супруга, уже утомленная переездом, не возражала.

Исидора Валерьевна вернулась тогда к себе на Казанскую счастливая, глаза горели. Позже убедилась: миниатюрка-то непростая, копия статуэтки Бальмонта, обожаемого ею. Так соединились солдатик и балеринка, хоть разные стили и авторство, но сказочно хороши вместе. Вместе и упали сейчас в огонь, и между языками пламени с трудом просматривались очертания. Исидора Валерьевна заплакала тихонько, но не от страдания, а от тех переживаний, что нахлынули, не выразить их словами, только слезы правдивы. Солдатик — это Митя, балеринка — наивная дурочка Илона, счастливица, и все завидуют. Пара навечно, Исидора это и раньше знала, а теперь уверилась окончательно.

Орудуя каминными щипцами, будто пинцетом, она бережно, одну за другой, высвободила фигурки; оранжевые сполохи нехотя отпускали случайную наживу. Восстановилась картина: раскаленные, закаленные в пламени статуэтки возвращены на место, пламя зубами слегка пощелкивает, но вреда никакого, по-доброму. Исидору высокопарности раздражали, но символика сама собой напрашивалась: влюбленные жаром на холоде пылают, да зато в огне не горят, если друг для друга назначенные встретились. И захочешь разъединить — не выйдет. Вот и славно.

Фигурки пусть остынут немного, Исидора осторожными касаниями щипцов придвинула их друг к другу, подальше от закругленного угла каминной доски, заканчивающейся ступенчато и плавно. Так они в огонь и соскользнули по недосмотру, виной тому покой викторианского кресла. Хорошо, встрепенулась вовремя. И ветер унялся, благодарение Господу.

Исидора Валерьевна уже поднималась по лестнице, вооруженная щеткой и совком, — грохот разбитых окон до сих пор в ушах стоит. Межсезонье, погода полна сюрпризов, — она задержалась на миг, вцепившись в перила. Шутка ли, едва равновесие не потеряла.

Путешествие в автомобиле. Тина

Моему мужу — назову его Т. — со мной повезло. Прежде всего потому, что он может чувствовать собственное совершенство практически двадцать четыре часа в сутки. С перерывом на сон и работу, естественно, а трудится муж не щадя живота своего.

Т. умеет рано вставать, а я нет. Т. умеет не натыкаться на различные острые, колющие и режущие предметы, зловредно торчащие отовсюду, иногда кажется, что я специально ищу, на что бы натолкнуться, чтоб потом, через мгновение, взвизгнуть от неожиданной боли. Наверное, это даже не кажется, а так и есть. Я окружена, опутана сетями, раскинутыми изворотливым и хитроумным врагом. Он, изворотливый и хитроумный, обложил меня со всех сторон. Вся моя жизнь — беспрерывное сражение, битва за выживание. Я выживаю в конечном итоге, но с огромными сложностями, которых не существует для других людей, и мне уже давно не обидно. Я знаю, мы живем в разных мирах, мой мир другой и отдельный, знание это я привычно и тщательно скрываю, притворяюсь, изо всех сил притворяюсь нормальной. С тех пор как себя помню. Стараюсь не раздражать никого, соответствовать, вписываться в строй, идти в ногу, тщательно всматриваясь, кто какую ногу выбросил вперед, чтобы подгадать и не выбиться из общего ритма. Тогда будем очень красиво выглядеть, будем дружно шагать по просторам, тянуть носок, ступать отлаженно. Вместе.

Моя дочь так произносила это слово, одно из первых слов у нее было: «Вмес-с-сте». Это для нее что-то такое значило, очень важное. Она вечно хотела «Вмесссь-ссьте», даже так: «Месс-сьте». Слово не требовало никаких других слов, ни до ни после — просто «Месс-сьте». И я говорила: «Да-да, солнышко, месс-сьте». Раздевала ее, носки стягивала, пижамку надевала — и повторяла: «Мессьте, мессьте». Это было как колыбельная и как доброе утро, как приглашение погулять. Мы любили это слово, «мессьте» любили.