Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Поезд под № 100 отходил от перрона Московского вокзала в одиннадцать вечера.

Сыщик вспрыгивал в поезд за минуту до отправления и никогда никуда не опаздывал.

У Соколова, как обычно, купе было отдельным, с душевым помещением. Номер купе был пятым.

Поверх мундира сыщик надел свою богатую шубу, а на голове, подчеркивая гигантский рост, была круглая меховая шапка, которую, глядя на сыщика, стал носить и Шаляпин.

Возле дверей соседнего, четвертого купе стоял приземистый, весьма плотного сложения рыжеволосый человек с глубоким шрамом на левой щеке, в новом шевиотовом костюме. На круглом, бритом лице выделялись водянистые глаза. Они глядели холодным, оценивающим взглядом.

Рыжий молча поклонился сыщику.

Ударил колокол, провожающие, торопливо целуясь и тараторя на ходу, спешили выскочить из вагона.

Еще не миновали Фарфоровый пост, как сыщик снял мундир, аккуратно повесил его в шкаф.

Под душем он был недолго, а когда выходил из него в дорожном халате, услышал громкий настойчивый стук в дверь.

На пороге стоял высокий, черный человек лет сорока, с копной волос, курчавящихся на голове и в бороде, с крупными чертами медного цвета лица, с бараньими навыкате глазами, глядевшими на мир требовательно и смело. На нем был надет двубортный сюртук с желтыми металлическими пуговицами, плохо сходившийся на объемистой груди. В таких сюртуках обычно ходят писари заштатных управ.

Соколов подумал: «Удивительно похож на Собакевича, про которого Гоголь сказал, что скорее железо простудится и станет кашлять, чем этот дядя».

Напуская на себя развязность бывалого гусара, покачиваясь в такт вагону, незнакомец громко произнес:

— Почему дверь, милостивый государь, не открываете? Я кулак свой из-за вас натрудил, во, глядите, весь красный.

— Я не мог открыть.

— То есть? — Вид у визитера был самый решительный.

— Фальшивую монету делал.

Незнакомец пожевал мясистыми губами и строгим голосом произнес:

— Не советую вам, лицу статскому, столь неуместно шутить с кавалерийским офицером. — Тут же поправился: — С бывшим офицером.

Соколов, удержав смех, серьезным тоном ответил:

— Брр, я уже испугался!

— То-то! Позвольте представиться: кавалерист в отставке Семен Кашица. С кем имею честь? — И он сделал энергичную попытку подкрутить усы, но вагон качнуло, и кавалерист обязательно бы грохнулся, если бы судорожно не уцепился за дверную ручку.

Соколов решил не упустить случай повеселиться. Он изобразил некое подобострастие:

— С вашего позволения, коммивояжер Соколов.

Кавалерист Семен Кашица произнес:

— В соседнем, четвертом купе мой дорожный товарищ. Достойный, доложу вам, человек. Потомственный дворянин. Не желаете ли вы составить нам компанию в карты?

— Не желаю!

Кавалерист изумленно округлил глаза, словно был уверен: в дороге лучше картежной игры ничего не бывает. Наступая на Соколова и все более распаляясь от гнева, закричал:

— Как? Отчего же? Ах, сударь, вам заносчивость не позволяет! Может, вы опасаетесь за свой капитал? У нас компания честных людей. Вам нечего нас бояться. Если вы не желаете рисковать, то мы можем играть по маленькой.

Соколову эти разговоры надоели. Он подошел к кавалеристу.

— Пшел отсюда, дурак! — и грудью так толкнул картежника, что тот вылетел в открытую дверь, сильно стукнулся затылком и распластался на ковровой дорожке. Сыщик повернул ключ замка.

Соколов всегда брал в дорогу книги. Теперь с ним был роскошно изданный, на дорогой бумаге и с иллюстрациями Бенуа том «Пиковой дамы».

Он прочитал эпиграф: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. Новейшая гадательная книга».

А в ненастные дниСобирались ониЧасто;Гнули — Бог их прости! —От пятидесятиНа сто…

После Пушкина принялся за том Константина Батюшкова «Опыты в стихах и прозе», вышедший в 1817 году. Соколов открыл наугад — выпала сороковая страница, глава «О характере Ломоносова»: «По слогу можно узнать человека… Характер писателя в его творениях. По стихам и прозе Ломоносова мы можем заключить, что он имел возвышенную душу, характер необыкновенно предприимчивый и сильный…»

Задумчиво посмотрел в ночную мглу, стремительно убегавшую за окном: «Прекрасно и точно подметил поэт! И все же… Разве имеет возвышенную душу особа, которая писала послание Гарнич-Гарницкому и которая помогает убийцам?»

В дверь вновь настойчиво долбанули, начали стучать громче прежнего.

Соколов положил книгу на столик, распахнул дверь. И вновь, раскачиваясь в такт вагону, стоял кавалерист. Выпучивая глаза и раздувая щеки, он сердито смотрел на Соколова. Крикнул:

— Не позволю в грудь толкать! Ва-ам, сударь мой, наглость не пройдет-с. Я дуэлянт отчаянный, кодекс назубок знаю-с. Напоминаю невеждам: «Для наличности оскорбления действием-с необходимо прикосновение или попытка к тому. Прикосновение равносильно удару». Глава третья, параграф «С». — Кавалерист сделал ударение на последней «а». — Оскорбление третьей степени-с. Вызываю драться на пистолетах. Как только остановимся в Бологом — к барьеру, там остановка полчаса. Не сомневайтесь, коммивояжер, я вас успею застрелить, а секунданта сей миг пришлю.

Соколов, уже не скрывая усмешки, сказал:

— Зачем же такая кровожадность, любезный? Сразу же — дуэль! Тем более что на дворе тьма кромешная. Может, позволите до Москвы подождать?

— Не позволю-с! — Сделал паузу. — Впрочем… как там вас зовут… у вас есть шанс.

— Как приятно! Может, мне удастся задобрить вас и избежать стрельбы?

— Во-первых, вы попросите прощения. Во-вторых, предлагаю: пройдем в соседнее купе раскинуть партию. Устроим, так сказать, дуэль картежную. Га-га! — Кавалерист громко зареготал.

Соколов развел руками:

— Насчет прощения, боюсь, ничего не выйдет. А вот в карты, если вы так настаиваете, то я в безвыходном положении, вы меня вынудили.

— То-то! И не пытайтесь улизнуть-с, я страсть как не люблю статских штафирок. — Кавалерист подергал волосатыми ноздрями.

Соколов, вновь напуская на себя застенчиво-смиренный вид, поинтересовался:

— Мне переодеться или так позволите, по-простому?

— Да хоть в исподнем, — с раздражением отвечал кавалерист. — Только деньги возьмите. Я, знаете, в долг не играю.

— Зачем в долг, наше дело дорожное, — вздохнул Соколов. — Тут, конечно, сподручней сразу расчет сделать.

Соколов отправился на игру.

Гений сыска вошел за кавалеристом в прокуренное соседнее купе. Развалившись на диване, в непринужденной позе сидел с узким, полуинтеллигентным лицом, с ежиком рыжеватых волос, с тонкой, по новейшей американской, моде ниточкой усов и со шрамом через всю щеку человек лет тридцати, тот самый, который раскланивался с сыщиком прежде, в коридоре вагона. Он протянул влажную ладонь:

— Иван Гаврилович Елагин, потомственный дворянин! Простите назойливость моего соседа, он человек добрый, но сейчас выпивши.

На столике стояли две бутылки малаги, одна из которых была уже пустой, валялись кости от съеденной курицы, моченые яблоки, большой кусок вареной колбасы и здоровый охотничий нож с широким лезвием, которым свежуют медведей.

Кавалерист, довольный собой, обратился к рыжему:

— Позвольте, Иван Гаврилович, представить нашего дорогого соседа, коммивояжера, э-э… — посмотрел на графа, — пардон, фамилию вашу запамятовал.

— Соколов.

— Господин Соколов изъявил горячее желание играть. Так говорю?

Соколов усмехнулся.

— Какое уж там желание, под угрозой смерти завлекли сюда. Вот этот отважный господин, — кивнул на кавалериста, — угрожает: «Застрелю в Бологом! Или играй». А я играть, может, толком не умею.

Рыжий осклабился, показав, желтые зубы.

— Малаги, сударь, примите. Все для организма радость. — И он в мутный стакан плеснул вина.

— Не пью! — коротко ответил Соколов.

Кавалерист дыхнул табачным запахом.

— Вот это нехорошо — от угощения отказываться! Плесну себе, — и, наполнив стакан, залпом выдул его.

Рыжий, как настоящий игрок, был совершенно трезв. Он примиряюще молвил:

— Это личное дело — пить не пить. Будем метать?

— Можно, коли честная компания не возражает! — отвечал Семен.

— Ставки делаем!

Соколов медленно вытащил из кармана пухлый зеленый бумажник из крокодиловой кожи, открыл его на столе.

Игроки жадными взглядами впились в бумажник.

Соколов со всей торжественностью из толстой кипы ассигнаций вытащил пять «катюш» и положил их под карты. Бумажник оставил на столе. Обвел взглядом игроков: