Проклятый меч - убийцы Средневековые
Джон де Волф кивнул в знак согласия.
— Будем надеяться, что у его сына оказалось больше здравого ума и преданности! — проворчал он. — Уолтер, вам известно, где именно и при каких обстоятельствах де ла Помрой заполучил этот меч?
Оружейник взял у Гвина клинок, который тот неохотно выпустил из рук, вынул его из ножен и продемонстрировал присутствующим отменное качество.
— Он намного старше Помроя. Его сын рассказывал, что меч передавался из поколения в поколение и эта традиция уходит корнями в день битвы при Гастингсе, когда Вильгельм Бастард нанес сокрушительное поражение Гарольду Годвинсону.
— На лезвии есть какая-то надпись, — заметил Томас — единственный из них умевший читать.
— Что там написано? — потребовал де Волф.
Томас долго рассматривал латинские слова, выгравированные на сверкающем лезвии клинка, и наконец сделал довольно грубый перевод на английский:
— Здесь говорится, что живущий во лжи убивает свою душу, а если сам лжет — свою честь.
Гвин, удивленно пожав плечами, буркнул:
— Лично я не вижу в этом ничего необычного.
Когда коронер отвел в сторону оружейника для приватного разговора, остальные вышли из мастерской и свернули с Кюре-стрит. Гвин сиял от радости, крепко сжимая рукоять нового оружия и бесконечно благодарный своему господину. Джон де Волф хорошо знал, что после двадцати лет их дружбы вряд ли сможет сполна отблагодарить своего верного и преданного оруженосца.
Вернувшись в замок Ружемон, корнуоллец сразу отыскал сержанта Гэбриела, и они целый час фехтовали на мечах во внутреннем дворике. Он хотел поскорее привыкнуть к новому клинку, понять его удивительную балансировку и приучить руку к эфесу.
А вечером Гвин неторопливо шагал к своей Милк-лейн. Хотя эта улочка находилась почти в самом центре города, название вполне соответствовало ее сущности, поскольку почти в каждом дворе были коровы и козы, обеспечивавшие молоком без малого все население города. Даже старшая сестра его жены Хелен — дородная вдова — зарабатывала на жизнь продажей молока от пяти коров и четырех коз. Двое сыновей помогали по хозяйству: заготавливали корм, приносили траву, убирали за животными, продавали сыр и другие молочные продукты, — пока мать доила коров и коз и делала сыры под навесом позади небольшого дома.
В тот вечер Гвин спешил в их временное жилище, чтобы поскорее поделиться с женой радостью от обретения нового оружия и еще раз восхититься щедростью своего господина. Однако Хелен встретила его во дворе с озабоченным лицом.
— Агнес чувствует себя очень плохо, Гвин, — сообщила она. — Вся эта история с пожаром, утратой вещей и болезнью мальчиков сказалась на ней не лучшим образом. Сейчас с ней находится эта мудрая женщина с Рок-стрит, но я очень боюсь, что у нее снова случится выкидыш.
На следующий день был вторник — день учета преступлений и сбора пошлины в королевскую казну. Преисполненный чувства долга, что являлось для него большой редкостью, Гвин отправился с коронером и его секретарем по Магдалена-стрит к месту казни на окраине города, где стояли виселицы. Коронер должен был зафиксировать исполнение приговора и конфисковать в королевскую казну любую собственность, принадлежавшую осужденному.
Сегодня оказался не самый урожайный день, поскольку из четырех приговоренных к смерти двое были объявлены вне закона и не имели за душой ни единого пенни. Третья — старая женщина, по ошибке отравившая свою соседку, хотя на деле собиравшаяся отравить лишь ее корову, — тоже не имела практически никакой собственности, за исключением сломанной мебели, которую вряд ли удалось бы продать, чтобы вырученные деньги направить в казну. Последним из этой четверки был мальчик четырнадцати лет, обвиненный в краже из небольшого магазина на Норт-стрит дешевого кубка стоимостью не более двадцати пенсов.
Как только бык вытащил телегу из-под виселицы, а несчастные повисли на веревках и задергались в предсмертной судороге, их потянули за ноги, чтобы скорее прикончить, после чего команда коронера вернулась в город под заунывный плач родственников казненных. По пути Гвин поделился с коронером неприятностями, которые свалились на него в последнее время, включая болезнь сыновей и неудачную беременность жены.
— Мне жаль, Гвин, что у тебя так много проблем, — искренне пробасил коронер, хотя редко вторгался в личную жизнь своих подчиненных.
Томас тоже кивнул в знак солидарности.
— У тебя гораздо больше проблем, чем ты заслуживаешь, — пропищал он тонким голосом. — Да избавят тебя Христос и Пресвятая Дева от дальнейших несчастий! — И привычным жестом осенил себя крестным знамением.
— Беда никогда не приходит одна, — угрюмо проворчал Гвин. — Остается надеяться, что на этом все кончится.
— А что случилось с твоими парнями? — спросил Томас с неподдельным сочувствием.
— Брат Солф, лекарь из монастыря Святого Иоанна, сказал, что у них желтуха, — объяснил Гвин. — Я и сам заметил сегодня утром, как пожелтели их лица и глаза. Он ничем не может помочь, и, по его мнению, в городе немало других таких случаев. Этот монах подозревает, что во время половодья в колодцы с питьевой водой попало много мусора и навоза со скотных дворов.
— Я буду молиться за них, и, надеюсь, они скоро поправятся, — заверил Томас, желая хоть как-то подбодрить товарища. — И да поможет Святой Дух твоей жене.
— У нее уже было два выкидыша, а трое наших детей умерли сразу после родов, не прожив и месяца, — грустно заметил Гвин. — Будем надеяться, эти два мальчика поправятся.
Как и все остальные, Джон философски относился к смерти малышей, считая, что все в руках Всевышнего, но ему все же было жаль верного оруженосца. Он знал, как тот трепетно любит свою семью и болеет душой за каждого ребенка. Чтобы не выказать ненароком истинные чувства к этому человеку, де Волф прокашлялся и пришпорил лошадь.
— Я должен ехать домой! Церковный колокол уже известил о полудне, и мой обед давно остывает на столе.
С этими словами он повернул на Мартин-лейн, а Гвин и клирик продолжили свой путь к замку. Там Томас сразу же отправился в небольшую гарнизонную церквушку Сент-Мэри, чтобы помолиться за своего друга, а Гвин медленно побрел к высокой башне в дальнем конце внутреннего двора. Он намеревался отобедать со своими друзьями солдатами, но так и не успел этого сделать. Поднимаясь по деревянным ступенькам к входной двери, он неожиданно наткнулся на хорошо знакомого грузного человека, увидеть которого хотел меньше всего.
— Ах вот ты где, мерзкий дикарь! — выпалил Уолтер
