Судебный дознаватель фараона - Анна Трефц
По случаю жары из всех присутствующих в парике мучился лишь карлик. Гормери ограничился платком, Хепу так и вовсе подставил слабому теплому ветерку гладко выбритую макушку, женщина в тени заплела собственные волосы в косы и закрутила их на затылке в мягкий пучок. Визитеров она будто и не заметила. Наверняка, в дом к ювелиру часто приходят люди, желающие заказать украшения. Ко всем ведь не набегаешься с приветствиями.
Хозяин оглядел столичных контролеров с недоверием. Похоже, его смутило все: юность первого, рост второго, а главное огромная дыра в медальоне писца. Он поджал и без того тонкие губы и, кивнув, пригласил войди в дом. Внутри все было устроено так же изысканно. Центральная колонна в главной комнате совершенно не походила на все виденные Гормери образцы. В простых домах, как у них, ее роль выполняло толстое бревно, выкрашенное в красный цвет. В поместьях богатых горожан колонны, как правило, выложены из круглых каменных блоков, оштукатурены и выкрашены соответственно интерьеру. Во дворцах вельмож встречаются мраморные исполины, выполненные наподобие метелки папируса, упирающегося в потолок пышным соцветием. Такие колонны детально раскрашены и инкрустированы золотом. В доме Хепу колонна представляла собой переплетенные стволов папируса и лотоса, упирающихся в потолок. Это было так изящно и так красиво, что Гормери надолго застыл, любуясь чудом из дорогого камня. И колонна, и вся комната была выдержана в легких зеленых тонах. И потому казалась хоть и большой, но уютной. По стенам тянулись широкие скамьи с мягкими более темными зелеными подушками. На одной из них, в квадрате солнечного света, пробившегося из верхнего окна, дремал огромный рыжий кот.
— Прошу вас! — скупо предложил хозяин дома и указал на скамьи.
После чего сел сам. Тут же из боковой двери выкатилась тучная темнокожая служанка, скорее всего, рабыня, и плюхнула на столик у колонны поднос с кувшином и стаканами. Все было сделано из тонкой глины, расписанной бело-голубыми узорами.
«Наверное тоже из сокровищниц предыдущего царя Небмаатра, — подумал Гормери, — Если посудить, у этого царя сокровищницы были необъятных размеров, раз даже после его ухода за горизонт, хватает наследства не только на придворного карлика, но и на простого ювелира».
Впрочем, в винном кувшине им подали лишь воду. Настоянную на розовых лепестках, но все равно воду. Пригубив, Анхатон так скривился, как будто ему в рот засунули незрелый гранат.
— Итак, ювелир Хепу, — он недобро блеснул глазами, — Ты задержал заказ царя больше, чем на полтора сезона.
(В году древних египтян было всего три сезона, каждый по 4 месяца).
— Я знаю, господин Анхатон, — с достоинством ответил хозяин, — Но тому виной печальные обстоятельства. Почти весь сбор урожая я проболел. А теперь такая беда! Моя бедная Неферет…
Хепу вздохнул, но как-то без чувства. Словно и не болел сердцем за судьбу дочери.
— Не понимаю, — карлик мотнул головой, и до Гормери долетели теплые капли пота. Он предпочел отодвинуться подальше, — Как пропажа девицы могла помешать изготовлению украшений? Только не говори о внутреннем состоянии. Разве сердечное беспокойство от того, что ты расстроил царя не больше, чем от исчезновения дочери?
Вопрос был опасный. Конечно, любой нормальный родитель скорее удивится такому сравнению, но благоразумный человек предпочтет промолчать, чтобы не навлекать неприятности на себя и на своих детей. Ювелир оказался благоразумным. Он медленно кивнул, прикрыв глаза, сглотнул и ответил слегка надтреснутым голосом:
— Видите ли, господин, моя Неферет обладает удивительной фантазией. Последние лет десять только она и придумывает образы для моих украшений. Вот эта колонна, она тоже выдумка моей доченьки. Она у меня красавица, и всё вокруг себя делает прекрасным.
Карлик уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы как следует отчитать ювелира. Было за что, в конце концов он тянет с заказом почти два сезона! Но Гормери решил, что сделать выговор за нерадивость можно и потом. И он быстро вклинился с вопросом:
— Как давно пропала ваша дочь?
Не ожидавший от него ничего кроме покашливаний Хепу вздрогнул, уставился на молодого выскочку, влезшего меж двух взрослых мужей, но, быстро оценив ситуацию, предпочел свернуть беседу в предложенное русло. И ответил, стараясь не обращать внимания на недовольно засопевшего карлика:
— Больше двух десятин…
(У древних египтян неделя длилась десять дней. От этого и название — десятина).
— А точнее? Когда вы видели ее в последний раз?
— Э… — очевидно так вопрос никогда перед Хепу не стоял. Что он и подтвердил, сказав, — Последнее время она редко бывала дома ночью. Да и днем забегала разве что переодеться. Она закончила обучение в храме и стала жрицей. У нее службы…
— Что⁈ — Гормери едва удержал себя в сидячем положении.
Анхатон показательно вздохнул. Еще бы! Какие могут быть службы? Служит богу Атону только сын его Эхнатон! А если жрецы не служат Атону, то какому богу они поклоняются? Уж не одному ли из ныне запрещенных? Хепу тут же понял, что ляпнул лишнее, но было поздно. Высокомерная отстраненность с него слетела как шелуха, плечи его поникли. Он заговорил быстро, умоляюще заглядывая в глаза то одному гостю, то другому:
— Простите, я неправильно выразился. Училась-то она на жрицу, ну так это до сих пор тут называется. Но какая там жрица! Чему их в этой школе при храме учат-то: петь, танцевать, вышивать, да похлебки варить. Моя Наферет без матери росла, вот я и отдал ее, чтобы подготовили ее там по женской части. А в храме она не служит, а прислуживает. Да хоть верховного жреца спросите, алтари они моют, колонны, да полы протирают…
— И днем, и ночью полы трут? — изумился Гормери, хотя внутри у него все клокотало. Врет же ювелир, это видно.
—
