Дон Кавелли и папский престол - Конти Дэвид
Да уж, два мертвых кардинала за такой короткий срок, да еще во время конклава, — это по меньшей мере необычно. С другой стороны, большинству из кандидатов больше семидесяти лет, а участие в выборах главы церкви требует огромного напряжения сил. Выходит, что говорить о том, что произошло что-то сенсационное, не приходится. По крайней мере, в случае с Сасси естественные причины смерти весьма вероятны. Однако Кавелли смущала информация об этих клочках бумаги, найденных во рту кардинала. Неужели, умирая, он пытался уничтожить компрометирующие документы? Или всему случившемуся есть вполне безобидное объяснение? Да и есть ли хоть слово правды в этой скандальной газетенке? Самоубийство кардинала Вилларини — это уже совсем другое дело. Но и здесь снова возникает вопрос: правда ли это?
Естественно, никаких доказательств журналисты не предоставили, а от своих знакомых Кавелли ничего подобного не слышал. Что его больше всего раздражало в статье, так это подтекст. Конечно, все было сформулировано очень осторожно, так, чтобы на автора не подали в суд, но все равно выходило, что Ватикан обвиняют в том, что клирики намеренно скрывают преступления. Особенно Кавелли возмутили намеки на то, что в Ватикане живет множество умственно неполноценных людей, которые верят в проклятия. Ну, он-то точно знал, что это не так. А эта синьора Сильвестри, по-видимому, никогда ничего не слышала о таком понятии, как журналистская этика!
Но что, собственно, его так взволновало? Ему должно быть все равно: он просто живет в Ватикане, он не клирик и даже не выполняет там служебные обязанности. И все же…
Не в первый раз Кавелли признавался себе, что является католиком в гораздо большей степени, чем ему бы хотелось. Ватикан был его родиной, а люди этой маленькой страны, больше похожей на деревню, — его соотечественниками. Тот, кто нападает на них, нападает и на него тоже. В этом есть что-то личное. И подозрения кардинала Монти он тоже считает чем-то личным настолько, что готов приложить все усилия, чтобы пролить свет на это темное дело. Он сделает все возможное, чтобы помочь ему, даже если пока не знает как.
Он вспомнил второе письмо кардинала Монти. Тот, желая подтвердить свой рассказ, приложил к нему первое сообщение, полученное от кураторов. Кроме того, он сообщал, что еще один кардинал отказался от избрания. В связи с этим у Монти возникли определенные догадки, но все они носили чисто умозрительный характер. Было в письме и кое-что более конкретное: накануне вечером Монти не пошел на совместный ужин с другими кардиналами, а сел у окна своего номера и стал наблюдать за улицей через щель в занавеске.
Через десять минут после начала трапезы под его дверь снова засунули письмо, а его отчет вытащили наружу при помощи уже упоминавшейся ранее нити. Монти заметил человека, который вошел в «Дом святой Марфы» и покинул его через несколько минут после того, как на полу появилось новое письмо. Им оказался второй заместитель камерария, монсеньор Ринанцо. Конечно, нельзя утверждать наверняка, что именно Ринанцо выполняет обязанности почтальона, но пока это единственная ниточка, за которую можно ухватиться.
Кавелли задумался: знал ли он этого человека? По имени, конечно, знал, но вот лицо вспомнить никак не мог. Он запрокинул назад голову и прикрыл глаза.
С чего начать?
Он довольно хорошо знаком с камерарием Де Дженнаро, даже не раз бывал в его кабинете. Знал и его первого секретаря Андреани. Кавелли был в курсе, что есть еще и второй секретарь, которого он наверняка встречал. Но как же он, черт возьми, выглядит?
Он представил, как входит в Губернаторский дворец, поднимается по лестнице на третий этаж, проходит по широкому коридору и оказывается в приемной камерария…
Ничего. Как назло, ни один знакомый образ не промелькнул в памяти.
Тут Кавелли заметил, что у него урчит в животе. Настало время обедать. Он поманил официанта и расплатился за кофе. Газету он взял с собой и запихнул в ближайшую урну. По крайней мере, этот экземпляр больше уже никто не прочитает.
Он отошел в сторону, пропуская вперед нескольких священников, которые, похоже, пришли из Ватикана, чтобы пообедать в ближайшей траттории. Кавелли улыбнулся, кивнул и приветливо помахал им рукой. Некоторых из них он знал в лицо, а с одним частенько беседовал при случайной встрече. Тот всегда был удивительно любезен, если речь не шла о чем-нибудь официальном. Впрочем, это относилось к большинству клириков, которых он знал. В повседневной жизни они были спокойными и обходительными. Вот только это не касалось того человека, который прямо сейчас проходил мимо. Он всегда оставался серьезен, всегда спешил, без тени улыбки на лице, а в соблюдении всяческих предписаний был святее папы римского.
Кавелли нахмурился, уголки его рта опустились. Он почувствовал вдруг необъяснимую антипатию по отношению к этому монсеньору… Ринанцо. Он остановился как вкопанный. Наконец-то внешность и имя совпали между собой. Неудивительно, что он не мог вспомнить этого человека. Повинуясь порыву, Кавелли развернулся и последовал вниз по улице за группой удаляющихся священников.
Постепенно они, один за другим, исчезали в тех местных кафе, в которых слыли завсегдатаями. Те, кто еще не определился с тратторией, разбредались по близлежащим улочкам кто быстрее, кто медленнее, поодиночке или вдвоем. Ринанцо шел один. Неожиданно Кавелли стало смешно. Так-так, монсеньор отправился обедать. Как подозрительно! А не сесть ли за соседний столик и не посмотреть ли, что он будет есть — лингвини[34] или сальтимбокку?[35] Но то ли потому, что Ринанцо был ему, так сказать, подан на серебряном подносе, то ли потому, что не придумал ничего лучшего, Кавелли продолжал на большом удалении следовать за ним. Тем временем все священнослужители исчезли в тех или иных кафе, и только монсеньор Ринанцо, уже почти дойдя до конца улицы, все еще продолжал свой путь.
Его любимое заведение располагалось еще дальше от Ватикана? Это по меньшей мере довольно необычно, потому что обеденный перерыв здесь длится всего час, и — Кавелли знал это точно — даже малейшее опоздание не приветствуется. Тем временем Ринанцо остановился, расстегнул две пуговицы на сутане, вытащил темные очки и с педантичной тщательностью надел их. В его движениях сквозила какая-то подчеркнутая серьезность. Затем он свернул направо, пересек улицу и пошел по широкой пешеходной дорожке между замком Святого Ангела и Тибром.
«Почему он выбрал эту дорогу?» — спросил себя Кавелли. Намного короче пройти прямо через ворота Святой Анны и через площадь Святого Петра. Похоже, Ринанцо хотел, чтобы его коллеги думали, что он идет обедать, а на самом деле у него какая-то иная цель. Перед входными воротами он снова повернул направо и перешел реку по мосту. Не глядя на бесчисленных торговцев, расстеливших прямо на земле одеяла с дешевыми товарами, теперь он зашагал намного быстрее, чем раньше. Очевидно, он собирался пересечь улицу еще до того, как сигнал светофора переключится на красный, но когда он добрался до перехода, машины уже мчались по дороге в обе стороны. Так что теперь ему пришлось ждать. Кавелли остановился рядом с одним из торговцев и сделал вид, что рассматривает вырезанную якобы вручную деревянную тарелку. Пока продавец с воодушевлением расписывал достоинства своего товара, он косился краем глаза на светофор. Наконец, загорелся зеленый свет, и Кавелли бегом поспешил за монсеньором Ринанцо, не обращая внимания на потоки брани, которые обрушил на него разочарованный торговец.
Ринанцо немного прошел прямо по улице и свернул в боковой проулок. Кавелли помчался так быстро, как только мог, и притормозил перед самым поворотом. Он медленно выглянул из-за угла, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ринанцо снова исчезает в боковом проулке. Кавелли припустил еще быстрее и опять успел заметить, как исчезает объект его интереса. Игра повторилась и еще раз, но теперь за очередным поворотом Кавелли, наконец, увидел Ринанцо, спокойно стоящего в двадцати метрах от него и рассматривающего витрину магазина.
