Амурная примета - Евгений Евгеньевич Сухов
В городе насчитывалось четыре с половиной тысячи жителей, породненных либо знакомых между собой; десяток церквей и один мужской монастырь Святых Бориса и Глеба, поставленный, по легенде, по указанию самого князя Юрия Долгорукого. Монастырь этот, о коем упоминают летописи четырнадцатого века, строился московскими зодчими и прикрывал город со стороны тракта. А сам град Дмитров заслонял от недругов путь в суздальские земли.
А еще в городе имелась дюжина шинков, ежели не более, да трактиров не один и не два. Плюс шесть винных лавок – не захочешь, да запьешь, ибо все пьют, а ты что, ущербный какой или больной?
В городе на окраине – чугунолитейный завод, да близ Яхромы завод колбас «к которым нужен навык», как писал местный поэт Лев Зилов. И конечно же, знаменитые дмитровские баранки, вкуснее которых как не было, так и нет по всей России-матушке, а вот почему так и как такие баранки выпекаются, то и по нынешний день «тайна сия велика есть»…
А вот и полицейская управа в Дмитровском кремле, где находятся все городские присутственные места, включая тюремный замок. А что? Острог или тюрьма в какой-то мере тоже присутственные места, поскольку являются учреждениями государственными, предназначенными для работы с населением, то бишь гражданами Российской империи. Ну, а в чем заключается эта работа – это дело шестнадцатое…
Иван Федорович расплатился с возницей и, сделав несколько шагов по каменным ступеням крыльца, открыл высокую дубовую дверь.
Управа находилась на втором этаже не столь давно отреставрированного здания. Воловцов прямиком направился к начальнику управы, объявил о себе секретарю и менее чем через минуту уже входил в кабинет своего старого знакомого, надворного советника Панкратия Самсоновича Разумовского, начальника Дмитровской уездной полиции. С прошлого года Панкратий Самсонович совсем не изменился: он был все так же крепок и бодр и явно не собирался отправляться в отставку в силу немалого возраста. Похоже, он не менялся внешне уже лет десять-двенадцать. Так бывает со старыми служаками, когда время для них как бы останавливается и они выглядят одинаково и в шестьдесят, и в семьдесят лет. Правда, потом всего за год или даже полгода они быстро сдают и словно наверстывают то, в чем на время застыли: горбятся, лысеют, сохнут, теряют память, покрываются глубокими морщинами и начинают ступать шаркающей походкой. Таковой период, похоже, для начальника уездной полиции еще не наступил, и он, зорко глянув на вошедшего, поднялся из-за стола и пошел ему навстречу со словами:
– Рад снова вас видеть, Иван Федорович.
– И я рад, Панкратий Самсонович, – вполне искренне ответил Воловцов, пожимая руку Разумовского.
– Какая нужда на сей раз привела вас в наши края? – поинтересовался надворный советник.
– Труп, – просто объявил Иван Федорович. – Тот, что был найден мальчишками в мешке близ деревни Игнатовка.
– И что такого особенного в этом трупе, что могло бы заинтересовать судебного следователя по важнейшим делам из Москвы? – с некоторым удивлением прищурился уездный начальник полиции.
– По особо важным делам, – со скромной улыбкой поправил Разумовского Иван Федорович.
– Уже? – спросил Панкратий Самсонович, ничуть не удивившись, и добавил: – Тем более. Хотя никогда не сомневался в ваших способностях.
– Ну, если коротко, то суть такова… – не очень уверенно начал Иван Воловцов. – В Москве безвестно пропал человек, судебный пристав по фамилии Щелкунов. Последний раз его видели вечером в воскресенье десятого января. Несмотря на активный розыск, ни он сам, ни его тело не были обнаружены… Восемнадцатого января в понедельник здесь, в окрестностях Дмитрова, в лесочке близ деревни Игнатовка был обнаружен труп неизвестного мужчины, скончавшегося от удушения примерно неделю назад. Тело было помещено в мешок, и если бы не вездесущие мальчишки, оно так бы и пролежало до самой весны. Примечательно, что ни в Дмитрове, ни в его окрестностях никто в течение воскресенья десятого января и до понедельника восемнадцатого января не пропадал, поэтому труп из мешка так и остался неопознанным…
– Все верно, – не без удовлетворения в голосе произнес Разумовский. – За это время у нас никто, слава богу, не пропал.
– Вот и получается, что у нас в Москве имеется преступление без трупа, а у вас в Дмитрове налицо труп без преступления. Так почему бы вашему трупу в мешке не принадлежать нашему пропавшему судебному приставу Щелкунову? – заключил Иван Федорович.
Панкратий Самсонович, согласившись внутренне, что предположение судебного следователя по особо важным делам вполне резонно, не менее резонно заметил, выказав полную осведомленность о том, что происходит во вверенном ему уезде:
– Но насколько мне известно, ведь от вас уже приезжал человек, и он не опознал в означенном трупе человека, что пропал у вас в Москве.
– Приезжал, – согласился Иван Федорович. – Но этот человек мог и ошибиться…
– Ну что ж. Надеюсь, ваша версия окажется верной, – не стал более задерживать гостя надворный советник Разумовский, прекрасно понимая, что судебный следователь по особо важным делам прибыл из Первопрестольной не по личной блажи или прихоти, а по делам служебным, отлагательств не терпящим. И долго точить лясы со стариком ему, коллежскому советнику, некогда, да и невместно. – Сейчас я распоряжусь, чтобы вам, Иван Федорович, подготовили для работы кабинет. Тот, что вы занимали в прошлом году, вас, надеюсь, устроит? – поднял взор на Воловцова начальник Дмитровской полиции.
– Более чем, – благодарно отозвался Иван Федорович и с улыбкой спросил: – Он весьма уютный. А пальма в кадке там так и стоит?
– А куда ж она денется, конечно, стоит, – довольно улыбнулся в ответ Разумовский и добавил: – Мой секретарь к вашим услугам. Так что, если что….
– Благодарю вас, Панкратий Самсонович, – вполне искренне произнес Воловцов и направился к выходу из кабинета Разумовского. Дел в городе и правда хватало.
Глава 8
План Рудольфа Вершинина
Мысль совершить что-либо решительное, радикальное, даже если это нечто расходится с законом пришла Вершинину с началом зимы. Имелась в виду не мелкая кража со счетов комиссионерской конторы «Гермес» (этот этап в его криминальной биографии был уже пройденным), а нечто более крупное и кардинальное, что
