Коглин - Деннис Лихэйн
— Проклятые анархисты.
Дэнни тоже первым делом так подумал. Вильсона только что избрали президентом, и он обещал их вытащить из всех этих бельгийских, французских и германских дел. Но где-то в коридорах власти кто-то, видимо, передумал. Вдруг оказалось, что Соединенным Штатам необходимо тоже вступить в войну. Так сказал Рокфеллер. И Дж. П. Морган. В последнее время так говорила и пресса. С бельгийскими ребятишками плохо обращаются. Они голодают. Всем известно, что гансы жестокие: бомбят французские больницы, оставляют голодными все новых и новых бельгийских детей.
Всегда приплетают детей, отметил Дэнни. Многие в стране почуяли неладное, но первыми гвалт подняли анархисты. Две недели назад прошла демонстрация — анархисты, социалисты и ИРМ .[17] Полиция — городская вместе с портовой — пресекла выступление, кого-то арестовали, кому-то разбили головы. Анархисты рассылали в газеты письма, грозя отомстить.
— Проклятые анархисты, — повторил коп в нижнем белье. — Проклятые итальяшки-террористы.
Дэнни ощупал левую ногу, потом правую. Убедившись, что они в порядке, встал. Посмотрел на дыры в потолке. Каждая — диаметром с пивной бочонок. Отсюда, из самого подвала, он видел небо.
Слева кто-то застонал, и он разглядел рыжую макушку своего вора, торчащую из-под известки, обломков дерева. Он скинул с его спины обгорелый брус, потом опустился рядом с воришкой на колени. Парень поблагодарил его слабой улыбкой.
— Как тебя зовут? — спросил Дэнни.
Ему вдруг показалось, что это важно. Но жизнь ушла из зрачков вора, словно бы канула куда-то в пучину. Дэнни подумал было, что она вернется. Выплывет на поверхность. Но нет, она ускользнула внутрь, как мышь в норку, мелькнула — и нету. Перед ним уже лежал не человек; просто какое-то чуждое холодеющее тело. Он посильнее прижал к шее платок, закрыл вору глаза и ощутил необъяснимое беспокойство из-за того, что так и не узнал его имени.
В Массачусетской больнице врачу пришлось пинцетом извлекать из шеи Дэнни осколки металла. Это его задел пролетающий кусок кроватной рамы, прежде чем впечататься в стену. По словам доктора, железяка едва не перерезала сонную артерию. Эскулап с минуту рассматривал рану и потом сообщил Дэнни, что один осколок разминулся с артерией на какую-то тысячную долю миллиметра и что вероятность такого события сравнима с вероятностью лобового столкновения с летящей коровой. Затем он предостерег его от посещения тех мест, которые предпочитают взрывать анархисты.
Через несколько месяцев после выписки Дэнни закрутил безнадежный роман с Норой О’Ши. Однажды она поцеловала шрам у него на шее и сказала, что его спас Господь.
— Если меня Господь спас, — отозвался Дэнни, — то почему Он не спас вора?
— Он же не ты.
Это было в номере гостиницы «Тайдуотер», откуда открывался вид на пляж Нантакет-Бич, в городке Халл. Они приехали сюда на пароходе и провели весь день в Парагон-парке, катаясь на карусели. Они ели тэффи [18] и поджаренных моллюсков, таких горячих, что сначала приходилось остужать их на морском ветру, а потом уж глотать.
В тире Норе повезло больше, чем Дэнни. Она попала в цель только однажды, зато в самое яблочко, так что ухмыляющийся хозяин именно Дэнни вручил потертого игрушечного медвежонка, из расползавшихся швов которого лезла бежевая вата и сыпались опилки. Потом, уже в номере, она защищалась игрушкой во время подушечного боя, тут-то медведю и пришел конец. Они руками собрали опилки и вату. Стоя на коленях, Дэнни обнаружил под кроватью пуговичный глаз покойного мишки и спрятал его в карман. Тогда он не собирался хранить его дольше одного дня, но получилось так, что даже теперь, больше года спустя, он редко выходил без него на улицу.
Их роман начался в апреле 1917-го, в тот самый месяц, когда США ввязались в войну с Германией. Месяц выдался на диво теплый. Цветы распускались раньше срока; к концу апреля их аромат уже доносился до окон верхних этажей. Уже тогда, лежа рядом с Норой в ореоле цветочных благоуханий, в то время как военные корабли отплывали в Европу, и патриоты маршировали по мостовым, и новый мир внизу, казалось, расцветал быстрее, чем цветы, Дэнни понимал, что их связь обречена. Он знал это еще до того, как открыл Норины тайны. Он не мог избавиться от чувства беспомощности с той минуты, как очнулся в подвале на Салютейшн-стрит. Дело было не в Салютейшн-стрит (хотя воспоминания об этом случае не оставят его до конца жизни), дело было в окружавшем его мире. С каждым днем этот мир несся вперед со все возрастающей скоростью. И, судя по всему, несся без руля и без ветрил. Никак не считаясь с ним.
Дэнни ушел от заколоченных развалин на Салютейшн и пересек город, не расставаясь с фляжкой. Перед самым рассветом он поднялся на мост Дувр-стрит и встал там, глядя на кромку горизонта, на этот город, застигнутый между ночной тьмой и сиянием дня, под низкими облаками, стремительно несущимися над головой. Город из кирпича, известняка и стекла. Мешанина банков и кабаков, ресторанов и книжных лавчонок, ювелирных магазинов, складов, универмагов и доходных домов, казалось притаившаяся между мраком и светом, которые остались равнодушны к ее чарам. Она просыпается без украшений, без косметики, без духов. На полу опилки, опрокинутый бокал, туфля с разорванной тесемкой.
— Я пьян, — сообщил он воде; его размытое лицо смотрело на него снизу, оттуда, где отражался одинокий фонарь. — Дико пьян. — Он плюнул в свое отражение, но не попал.
Справа донеслись голоса, он повернулся и увидел людей — первую стайку переселенцев из Южного Бостона в верхние районы: на мост поднимались женщины и дети.
Он спустился с моста и укрылся в дверном проеме разорившегося оптового магазина, некогда торговавшего фруктами. Он смотрел, как они идут, сначала кучками, потом целыми потоками. Всегда первыми женщины и дети: смена у них начинается на час-два раньше, чем у мужчин, чтобы они смогли раньше закончить, вовремя вернуться домой и приготовить обед. Одни громко и весело переговаривались, другие молчали. Старухи брели, поглаживая ладонями спину, или бедра, или другие больные места. Многие были одеты в грубые заводские или фабричные робы, кое-кто — в перекрахмаленную черно-белую форму прислуги или гостиничных уборщиц.
Он сосал из фляжки и надеялся, что она окажется среди них, и надеялся, что ее среди них не будет.
Две старухи вели стайку детей по Дувр-стрит, распекая их за то, что они плачут, что еле волочат ноги, и Дэнни задумался: может быть, эти малыши
