Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Соколов прошел в кабинет, вынул из ящика анонимное письмо.

— Вот послание Елизаветы, а точнее, тех, кто стоит за нею.

Джунковский внимательно осмотрел конверт, вынул послание, два раза перечитал, задумчиво почмокал губами:

— Да-с… Много я отдал бы, чтобы найти автора.

— Могу у себя оставить письмо?

— Разумеется, коль скоро вам придется заниматься этой небывалой историей.

— Судя по почерку, писала женщина, довольно аккуратная, волевая…

Джунковский рассмеялся:

— Вы последователь психографологии Ильи Моргенстиерна?

— Во всяком случае, я уверен, что почерк в сильной степени говорит о внутреннем мире человека. И уж во всяком случае, лишь взглянув на руку писавшего, могу дать ему хотя бы поверхностную характеристику. Неряшливый почерк всегда соответствует неряшливому человеку.

Собеседники, вспомнив Моргенстиерна, имели в виду его толстенный труд почти в семь сотен страниц — «Психографология», вышедший в Петербурге в 1903 году. Автор подверг исследованию более двух тысяч автографов выдающихся людей и знаменитых преступников.

Этот ученый разговор был прерван неожиданным образом.

Вдруг дверь растворилась. Соколов поднял голову и остолбенел. Он увидал совершенно изумительной красоты и редкого нахальства даму — Веру Аркадьевну фон Лауниц.

Гостья раскраснелась от мороза, ее личико обрамлял мех прелестной шубки, а меха очень красят хорошеньких женщин.

Ее пытался удержать коридорный, твердивший:

— Барыня, барыня, сюда без доклада нельзя… Никак нельзя!

Вера Аркадьевна размахнулась своим обычным оружием — большим кожаным ридикюлем, норовя припечатать им голову коридорного:

— Пошел вон, дурак!

Тот от ридикюля увернулся, а гостья бросилась Соколову на шею.

— Ах, коварный обманщик! — смеялась она, не обращая внимание на Джунковского. — Ты — плут! Сколько водил меня за нос, а я тебе верила. Ох, жулик ты мой прожженный! Называл себя Штакельбергом, а на самом деле, — она наклонила голову Соколова, горячо дыхнула ему на ухо, — ты граф Соколов, знаменитый сыщик. Как я тебя люблю. А почему у тебя товарищ министра сидит?

— А ты хочешь, чтобы у меня сидел африканский лев?

Соколов поднял красавицу, словно пушинку, в воздух и поставил перед Джунковским:

— Владимир Федорович, позвольте вам представить свою избавительницу — госпожу фон Лауниц. Это та самая отважная дама, что в австро-венгерском Поронине, в самом логове большевистского главаря Ленина, быть может, спасла мою свободу. Она размозжила бутылкой вина голову печально известному Сильвестру Петухову. Петухов держал меня на мушке.

— С той поры у него мушки в голове летают, — звонко расхохоталась гостья. — Его лечат в психиатрической клинике Дрездена.

Джунковский, при виде очаровательной особы, весь преобразился, приосанился.

— Женской природе любезен шампанский напиток.

Был вызван ресторанный лакей, который принес в ведерке со льдом шампанское. Выпили по бокалу.

Джунковский продолжил:

— Вы совершили героический поступок, госпожа фон Лауниц, — Джунковский, блестя золотом погон, с чувством поцеловал ей руку. Немного подумал и произнес: — Вы сохранили жизнь и свободу замечательному сыну Российской империи, любимцу государя графу Соколову. Если ваш супруг, важный чиновник германского МВД фон Лауниц, не сделает вам скандала, то министерство внутренних дел Российской империи будет счастливо наградить вас ценным подарком за исключительное мужество.

Вера Аркадьевна вся расцвела.

— Плевала я на своего Лауница. Он бегает за мной как собачка. Спасибо за подарок! А когда дадите? Дешевые штучки не присылайте. — Перешла на доверительный тон: — А я-то удивилась, что Штакельберг, то есть граф Соколов, якобы немец.

— Почему? — с легкой улыбкой спросил Джунковский.

— А потому, господин генерал, что в Германии таких мужиков не было и не будет. Вот мой муж — германец. Пива и шнапса нажрется, придет домой, от него по всем комнатам трактиром разит. Не успеет головой подушки коснуться, и уже, — рассказчица выразительно закатила глаза, — хр, хр! Я его кулаком по лысине: ты, мол, чего, не видишь, какая красавица рядом с тобой лежит? У тебя в душе ничего не шевелится, никакое законное и естественное желание не жжет тебя? А он мне: «Ах, моя фрейлейн, сегодня я устал! Завтра!» — Вера Аркадьевна по-матросски сплюнула на ковер. — Тьфу! Завтра, завтра, только не сегодня. Настоящий мужчина при виде женщины должен, словно племенной бык, наливаться буйной кровью и делаться неукротимым, без раздумий бросаться в ее объятия! Как великий граф Соколов.

Джунковский в восторге хлопнул в ладоши:

— Какая прелесть, как выражается! — и повернулся к Соколову. — Соблазнительна до крайности.

Сыщик галантно спросил:

— Шампанского еще хочешь?

— И не только шампанского! Тебя тоже хочу. — Тяжелое пролетарское детство Веры Аркадьевны время от времени прорывалось наружу. — Еще бутылку и самого дорогого.

— Дешевым не угощаем, тем более роскошных дам, — вставил слово Джунковский.

— Кстати, господин генерал, вы на службу не опаздываете, а? — нахально состроила глазки Вера Аркадьевна. Ей не терпелось остаться вдвоем с возлюбленным.

На прощание Джунковский пожал Соколову руку и с душевными нотками произнес:

— Очень на вас надеюсь, милый Аполлинарий Николаевич!

Соколов подумал: «Ко мне как к знаменитому доктору на прием приходят…»

В номер внесли вино и фрукты.

Соколов взял анонимное письмо, адресованное Гарнич-Гарницкому, и обратился к гостье:

— Ласточка, пока ты еще не вкушала вина, понюхай эту бумажку, скажи, следы каких духов она хранит?

Вера Аркадьевна втянула в себя воздух один, другой раз и решительно произнесла:

— Это «Пастораль», довольно дорогие духи. Маленький флакон стоит тридцать рублей. Но я лично предпочитаю «Суламифь» — сорок два рубля. «Пастораль» хороша для девушек-блондинок, а для молодых дам с каштановым цветом волос элегантней «Суламифь».

— Какая фабрика выпускает «Пастораль» — заграничная или?..

— «Ралле», это наша, российская. Ну давай, тигр ты мой бенгальский, выпьем! — Вновь прильнула к уху, зашептала: — У тебя здесь подслушивают?

Соколов неопределенно пожал плечами:

— Не знаю, все может быть!

Тогда Вера Аркадьевна страстно зашептала:

— Давай еще раз выпьем и предадимся самому сладкому на свете — любви. Твое здоровье, неукротимый ты мой!

Вера Аркадьевна выпила, съела кусок ананаса и бодро проговорила:

— Я топ-топ — в ванную комнату! Ох, как тебя вожделею. Всю ночь, граф, ты снился мне. — Запела: «Ты снился мне в сиреневом тумане…» — С трудом дождалась утра. — Опять прильнула к уху: — Я тебе подарок принесла, — она кивнула на свою сумку.

Соколов, удобно сидевший в кресле, нутром почувствовал: начинается нечто интересное!

И он не ошибся.

Блестя капельками влаги на голом теле, из ванной появилась Вера Аркадьевна. Она шла к Соколову, протянув руки и оставляя за собой на ковре влажные следы. При каждом шаге сотрясались упругие мячики грудей с налившимися сосцами. Она с притворной ворчливостью сказала:

— Где мой халат? Или хотя бы простыню дай!

Вдруг схватив сыщика за руку, увлекла его за собой в спальню. Повалив на широкую постель, жарко заговорила:

— Мой граф, мое сокровище, как я соскучилась по тебе! Каждый день ты был в моих мыслях. Я не могу больше без тебя. От страсти сгораю! Я тебя очень люблю. Давай сбежим куда-нибудь далеко-далеко, в какую-нибудь глухомань, скажем, в Америку. Я буду твоей рабыней. Хочешь самую красивую рабыню?

Она начала страстно целовать его обширную грудь, нашла его губы и надолго присосалась к ним. Томно закатывая глаза, произнесла:

— Ну, милый, разденься скорей! Не заставляй девушку изнывать в любовной истоме. От этого девушка быстрей стареет.

Соколов засмеялся:

— Зато бурная любовь сообщает женщине красоту и здоровье.

— Ах, дорогой граф, какие правильные слова ты сказал! Налей еще вина и согрей теплом своего атлетического тела несчастную девушку. Иначе обижусь и тебе ничего не расскажу… А мне есть что рассказать! — и лукаво состроила глазки. — И показать!

Через час, разглядывая богатую лепнину на потолке, Соколов произнес:

— А в Поронине ты выказала себя героиней. Настоящая Жанна д’Арк. Ты знаешь, кто такая Жанна д’Арк?

Гостья фыркнула:

— Ты думаешь, что я совсем дурочка? Я знаю про эту девушку, даже в театре спектакль смотрела. Отчаянная была, но несчастная! — Она улеглась поверх сыщика и уставилась в него своими светящимися глазами. Вздохнула. — Никто ее не любил…