Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов
– Ранение?
– Да, граф. Турецкое ядро.
Порядин прищурился и протянул руку:
– Предлагаю без церемоний и титулов. Раз уж мы четверть часа назад пили с вами шампанское.
– Конечно, Иван Францевич, – улыбнулся Извольский, пожимая руку, – я и сам хотел предложить.
– Надеюсь, наша глупая болтовня вам несильно докучала? Мне показалось, мы спутали вам карты, вы ведь пришли повидаться с товарищем?
– Вовсе нет, – улыбнулся Извольский. – Даже более того, я рад, что застал у Мишарина компанию.
– Вот как? – вскинул брови Порядин.
– Да, думаю, окажись он дома один, я до сих пор бы слушал вопросы о своем здоровье.
Они рассмеялись. Иван Францевич смеялся одними губами. «Как странно, – подумал Андрей, – глаза как будто от другого человека!» Серые, излучающие какую-то не то грусть, не то сосредоточенность. Высокий ворот сюртука очерчивал скулы, белоснежный шейный платок придавал внешности Порядина некую торжественность, и… глаза… Холодный взгляд много пережившего человека. Он завораживал. Ни улыбка, ни смех никак не отогревали внешности графа, и Извольскому вдруг подумалось, что именно такие мужчины должны очень нравиться дамам.
– Признайтесь, Иван Францевич, ведь у вас нет никаких дел? Думаю, ежели бы вы не ушли, уже утром господина Монтрэ мог бы навестить ваш секундант.
– Вызвать Жиля?! Полно вам, Андрей Васильевич! Он прекрасный человек, мы знаем друг друга сто лет! Точнее, двадцать, – он вдруг помрачнел. – Я познакомился с ним в Париже в восемьдесят девятом. Тогда он был маркизом. Маркизом де Монтрэ.
– Вы были в Париже во время революции?
– Я прожил там четыре года. Мой отец состоял при посольстве. В девяносто третьем мы уехали. Мне было семнадцать, Жилю тринадцать. Я часто бывал у них в доме, наши семьи дружили.
– Теперь уже нет? – спросил Извольский и тут же понял, что вопрос бестактен.
– Теперь нет… – Порядин вздохнул. – Теперь нет у Монтрэ семьи. Старшего брата безумная толпа разорвала прямо в саду Тюильри, отца гильотинировали спустя две недели. Жиля мать увезла в Вену, они прожили там десять лет. Затем она умерла, а Монтрэ был вынужден вернуться во Францию под чужим именем.
Извольский переваривал услышанное. Человек аристократического рода лишается всего: семьи, родины, имущества… В своей стране его ждет смерть в случае разоблачения, но тем не менее он решается. Решается вернуться в самое дикое время, когда Францию раздирают оголтелые фанатики, за малейшее подозрение – гильотина. Что стоит за этим решением? Авантюра совсем еще молодого человека? Или? Интересный человек этот Монтрэ. И сколько таких интересных людей теперь в Петербурге? А в России?
– А как же вы? Вы остались в Париже?
Порядин нервно дернул щекой.
– Да что вы, граф… Разве это было возможно? – Он, казалось, отрешился от происходящего, взгляд уставился в темноту петербургских сумерек, и замолчал. Наконец так же отрешенно продолжил: – Мы жили недалеко от площади Людовика. Вы бывали когда-нибудь в Париже?
– Не приходилось.
– Это был прекрасный город! Булочник из лавки напротив каждое утро угощал меня свежим хлебом. В уютных садиках цвели гортензии и лилии. Их запах перемешивался с запахом хлеба! Роскошные четверки лошадей, золоченые кареты и ливрейные слуги, дамы в дорогих туалетах, страусиные перья, бархат и кружево! Вокруг особняки придворных, банкиров и ювелиров! Первые фамилии Франции. Роскошь и высокомерие, приправленные снобизмом и исключительностью. Мне, четырнадцатилетнему недорослю, тогда казалось, что это навечно. Отец дружил с министром финансов, министром полиции, у нас часто бывали банкиры. Мне было интересно их слушать и, надо сказать, помогало освоить язык. Я часто вспоминаю то время… оно дает мне понимание случившейся трагедии…
– Знаете, Иван Францевич, мне было бы весьма интересно послушать, – проговорил Извольский. – Как вы понимаете, я был в совершенно нежном возрасте в то время, да и сейчас, к своему стыду, так и не могу разобраться. Пока служил на флоте, мне не было никакого дела до Бонапарта и его переустройства Европы, меня занимало лишь количество фрегатов в турецких эскадрах да количество пушек, способных дать бортовой залп. – Он улыбнулся. – А в Петербурге только и разговоров об императоре Франции! Одни наперебой расхваливают его талант полководца, называют «свежей кровью Европы, влитой в ее дряхлеющее тело», в салонах только и слышны его «свобода, равенство, братство». Революцию считают за благо…
– О, уверяю вас, Андрей Васильевич, после его коронации общественность поубавила этот пыл, – рассмеялся Порядин. – Видите ли, всем нравилось, когда он был первым консулом Республики, а вовсе не императором французов. Этот титул ложился на их романтические представления об устройстве мира гораздо лучше. Титул «император» имеет к «свободе, равенству, братству» такое же отношение, как седло к корове. В нем нет ничего нового, а следовательно, заслуживающего стольких жертв.
– Стало быть, вы принадлежите к противоположной партии? К тем, кто считает его узурпатором и чудовищем?
Порядину он определенно нравился. Молод, но уверен в себе. Не боится признаться, что чего-то не знает. Нет в нем той незрелой наивности, присущей теперь многим молодым людям, хотя этот уже воевал, стало быть, видел жизнь… и смерть. С его внешностью и титулом он легко мог бы пополнить армию столичных бонвиванов, протирающих паркеты в танцевальных залах и волочащихся за дамами. Однако граф пополнил другую армию. Точнее, флот. Интересное все же время! Время выбора и креста, жертвенности и равнодушия.
– Видите ли, Андрей Васильевич, – начал Порядин, – все не так просто, как кажется на первый взгляд. Все произошедшее двадцать лет назад в Париже – лишь заключительный акт пьесы. Я уже говорил, что в нашем доме бывали очень влиятельные люди… Они делились с отцом состоянием дел. Франция шла к революции много лет. Много лет непомерных трат двора, глупые решения короля и его министров превратили добрых буржуа в обедневший и изголодавшийся сброд. Соглашение с Англией о снижении таможенных пошлин наполнило страну дешевыми английскими товарами. Французы разорялись. Прибавьте к этому неурожайный год и почти полное отсутствие денег в казне. В результате по всей стране оказались сотни тысяч голодных безработных. Я не хочу утомлять вас подробным рассказом, ограничусь резюме. Король сначала созвал Генеральные штаты из представителей сословий, но потом отчего-то решил, что их требования слишком велики. Разогнать их
