Игла смерти - Валерий Георгиевич Шарапов
За все время работы притона накладок случилось около десятка. Кто-то сказал бы: многовато. А кто-то, оценив количество клиентов, ежемесячно проходящих через купеческий дом, отмахнулся бы: ерунда!..
Первая накладка случилась давненько в Калинине, когда поезд шерстил отряд легавых. Авиатор успел до шмона скинуть под лавку закутанную в тряпицу пачку купюр, и тогда все обошлось. Все остальные, кроме последней, происходили по глупости из-за неправильно рассчитанной дозы. Чудо-марафет был удивительно хорош, если колоть правильную дозу. На первом месте в ее расчете значился вес клиента. Конечно, имели значение и пол, и возраст, и общее состояние здоровья… Но кто станет заниматься такой бодягой? Не требовать же на входе справку из поликлиники! Лёва строго наказал Белуге, чтобы тот учитывал вес. Это было главным условием приема наркотика. И все же осечки иногда происходили, и человек двадцать, уйдя в мир грез, обратно не вернулись. Каждый раз приходилось избавляться от тел, нервничать, не спать ночами…
Наконец, последняя накладка произошла в прошлую ходку, когда Борьке всего-то и оставалось покинуть вокзал и дотопать до дома в Грохольском переулке. Так нет же, сверкнул фиксой в милицейский патруль, и понеслось. «Минуточку, гражданин; ваши документы; что у вас в саквояже…» Пришлось рвать когти, а потом и вовсе палить из волыны[22].
Длинноногий Авиатор снова вышел из воды сухим и приволок в купеческий дом долгожданную партию марафета. Через пару дней Лёва осторожно навел справки и разузнал о стрельбе во 2-м Коптельском. Один легавый был убит, второй – ранен.
Первая мысль, пришедшая на ум Лёвы, была следующая: объявить гостям-завсегдатаям двухнедельный перерыв, закрыть притон и затаиться. Он поделился страхами с надежными завсегдатаями, но те подняли его на смех: «Лёва, что за уборка?![23] В Москве убивают почти каждый день, и никто из-за такой ерунды заведений не закрывает!..»
Спустя сутки Лёва успокоился и сам вспоминал свои страхи с улыбкой.
…После наставлений знакомого доктора Северный выкуривал по одной папироске в день и большего себе не позволял. Хороший табачок он уважал, но здоровье и жизнь ценил гораздо выше. Коробку папирос при этом всегда таскал с собой. В минуты раздумий он доставал ее из пиджачного кармана, раскрывал и, поднеся к носу, вдыхал манящий аромат. Ему казалось, что запах помогает думать. Ну а если случалось поволноваться, тут он с полным на то основанием вынимал папиросу, чиркал спичкой и с превеликим наслаждением делал первую затяжку.
Сейчас настал именно такой момент. Поезд из Великого Новгорода прибыл на Ленинградский вокзал тридцать пять минут назад. Если, конечно, не задержался в пути, что после войны случалось редко. От вокзала до купеческого дома аршинными шагами Авиатора – минут четырнадцать-пятнадцать.
А его все нет.
Лёва вынул папиросу, постучал мундштуком по коробке, чиркнул спичкой. В косой полоске света, врывавшегося в кладовую сквозь стрельчатое оконце, заволновались серебристые клубы дыма.
Доносившиеся снаружи женские голоса внезапно стихли, две дородные тетки наговорились и разошлись по своим делам. В переулке стало тихо.
Когда волнение было пустым оправданием вредной привычки, Лёва курил медленно, осознанно наслаждаясь каждой затяжкой. Сейчас он волновался на полном серьезе, и папироска истлела в его пальцах в считаные секунды.
Не получив от затяжек должного наслаждения, он швырнул на пол окурок, смачно сплюнул вслед и хотел выругаться. Но в этот миг в переулке мелькнула чья-то тень.
Глава седьмая
Москва, Ленинградский вокзал – Грохольский переулок
20 августа 1945 года
Первый день дежурства на вокзале с непосредственным участником событий не принес ничего нового – долговязого нескладного типа с золотой фиксой и потертым саквояжем никто из сотрудников МУРа так и не заметил.
На второй день – 20 августа – исполнялась ровно неделя с того момента, как мамаша Константина Кима села в поезд и отбыла к сестрице в Ленинград. График прибытий и отправлений полностью повторялся. Номера поездов, пути, часы, минуты – все было словно под копирку. Поэтому три пары оперативников в приподнятом настроении ехали к отходу ленинградского поезда.
Минут за пятьдесят они порознь вошли в здание вокзала и распределились по заранее оговоренным объектам. Теперь дежурить с чемоданчиком на перроне выпало Бойко и Баранцу. Егоров с Горшеней обосновались за буфетным столиком. А Васильков с Костей устроились возле воинской кассы. Эта позиция была столь же удобна, как и местечко в буфете, – весь людской поток плавно протекал мимо. Старцев должен был присутствовать на совещании у комиссара Урусова, потому остался в управлении, повелев звонить и докладывать о ходе операции.
Вокзал жил своей привычной жизнью. Несколько месяцев назад большая часть пассажиров прибывала сюда в военной форме, тут и там мелькали патрули, по внутренним углам здания парили титаны с кипятком, а по путям к перрону под перекличку нервных гудков подъезжали составы из теплушек, санитарных или общих вагонов. Теперь же картина поменялась. Военных заметно поубавилось, вместо комендантских патрулей появилась милиция, титаны с кипятком заменили полноценный буфет и киоски. А по рельсам к платформам степенно подавались пахнущие свежей краской пассажирские вагоны, среди которых попадались и мягкие спальные. Что-то изменилось и в атмосфере, и в поведении людей. Вроде бы светило то же солнце, по небу проплывали такие же облака, с перрона тянуло тем же раскаленным сквозняком, пропитанным креозотом и угольным дымком. Но вокруг стало больше улыбок, яркой одежды, цветочных букетов. А из воздуха навсегда исчезли тревога и предчувствие беды.
– Костя, вроде не весна – лето на излете, а ты на девчонок засматриваешься, – шутливо отчитал напарника Васильков.
– Так больше не на кого смотреть, – смутился тот. – Последние пассажиры на ленинградский поезд прошли.
– И то верно, – вздохнул майор, огладив взглядом стоявших в очереди по соседству четырех девушек. Все они были свежи, красивы, улыбчивы, переполнены впечатлениями. Аккуратные прически, парадные блузки, наглаженные юбки, белые носочки, босоножки. Похоже, приезжали посмотреть Москву, походить по музеям, а теперь торопились в родной город, чтоб поспеть к началу учебного года.
До отправления поезда на Ленинград оставалось минуты две, все желающие уехать находились в вагонах. Здание вокзала опустело, около тридцати человек толпилось возле работающих касс, с десяток облюбовали буфет и еще столько же бесцельно бродили по огромному залу. Кто-то из этих людей ожидал прибытия пассажирского поезда из Великого Новгорода, другие покупали билеты на поезда, отходящие
