Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце
P. S. В своей прежней квартире на Миллионной нашел вот опять этот кондуит: сколько времени я к нему не прикасался? Не пристало мне изменять вековой традиции: продолжу повесть моего безотрадного и бесконечного существования в форме этих вот заметок.
Декабрь 1904 г.
…Даже если признаться Молли, кто я на самом деле таков, она вряд ли поверит, а если и поверит, разве мне от этого станет легче? Она так добра к своему увечному дядюшке, кажется, привязалась всей душой…
…Меня опять отыскали вездесущие братья. Разве не глупо было всерьез надеяться, что от них можно спрятаться? Я ведь, в сущности, никогда не принадлежал себе: моя душа никогда не была свободна, не говоря уже о теле…
Их привели сюда наши тайные знаки, начертанные чьей-то неопытной рукой. Всякий раз знаки появлялись там, где совершалось какое-либо убийство, поражающее бессмысленной жестокостью.
…Я поздно догадался, что произошло, но уже ничего нельзя было исправить. Судя по всему, одна из книг попала в руки профана и теперь он рисует поразившие его воображение картинки подобно тому, как цирковая обезьяна выводит буквы, не понимая их смысла. Казалось бы, дело яснее ясного: досадная случайность, от которой не спасает даже самая тщательная предосторожность, но как только появились знаки, старшие братья из Звездной ложи составили планетарные листы на каждую дату убийства, скрупулезным образом рассмотрели все прогрессии и транзиты, а также вибрацию небесных сфер и пришли к следующему вердикту: посредством непосвященного, не ведающего, что творит, руководящие архитектоникой событий Высшие Силы доносят до нас свою волю!
Братья решили, что именно сейчас возможно и необходимо перейти к решительным действиям и посредством самой грандиозной инкарнации занять все верхние этажи общественной лестницы. Мы постепенно завладели всем высшим обществом, всеми влиятельными людьми, начиная с министров и заканчивая модными художниками. Дальнейшие события не заставили себя долго ждать; похоже, моему относительно спокойному существованию пришел конец. Вольные каменщики снова воспрянули, воспрянули, как никогда, — раньше им не удавалось подойти так близко к достижению заветной цели. Все они слетелись в Россию как мухи на сладкое, как нетопыри, пьянеющие от одного предчувствия свежей крови, а всего точнее — как алчные волки на доступную, загнанную ими добычу (империя-то дряхлеет день ото дня!). Я даже не подозревал, что их так много расплодилось не только здесь, но и по всему свету, а мне теперь каждую вожделеющую Денег и Власти душонку нужно определить в новой сфере или должности, пристроить к еще нетронутой сытной кормушке, на новой золотой жиле. От этих страниц, которых конечно же, никто, кроме меня самого, не прочитает, скрывать нечего — именно передо мной, Великим Магистром — Иерофантом, поставлена четкая цель — осуществить перевоплощение каждого утвержденного кандидата в подходящую ему плоть, и я вынужден день за днем исполнять это практическое указание Высшего Совета братьев.
Определенно, приход их к власти в России — дело ближайшего будущего. Практически вся аристократия уже инкарнирована братьями! И финансовые рычаги управления Империей в руках братьев. Осталось лишь подчинить себе верховную власть — самого царя. Но для этого нужен человек, близкий к престолу и способный влиять на высочайшую волю…
— Эх, Сатин, Сатин! — в горестной досаде воскликнул Викентий Алексеевич, отрываясь от чтения. — Какую же ты, брат, беду натворил! Ну что бы тебе было все откровенно, как на духу, мне выложить. Ведь мы же не просто коллеги были, нас ведь когда-то большее связывало… Неужели многолетняя наша дружба, то искреннее товарищеское чувство, которое возникает между людьми, посвятившими себя одному и тому же благородному поприщу, ничего не значила для него, ничему не научила? Да я сделал бы все возможное, все, что в моих силах, чтобы помочь этому глупцу выпутаться из дьявольских сетей! Хотя, скажи мне кто-нибудь тогда, что подобное существует не только в воображении досужих бумагомарателей… Нет, не поверил бы! А услышав рассказ Сатина, решил бы, что тот чрезвычайно переутомился и порекомендовал бы ему отправиться куда-нибудь на воды. Пожалуй, помочь ему действительно было невозможно… Но что там дальше в этом проклятом дневнике?
Адвокат вернулся к рукописи Иерофанта.
…Мир тесен. Выбор «Союза освобождения» пал на известного своей близостью к Николаю купца первой гильдии Гуляева, который обвиняется в убийстве С.! Впрочем, нам известно, что это не его рук дело. Если Гуляев будет оправдан, а иной исход дела маловероятен, решено, как выразился координатор российских лож, «взять его под опеку».
Легко сказать «под опеку» — попробуй подступись к сумасброду, который никому не доверяет!.. Труднейшая задача должна вот-вот разрешиться. Гуляев оправдан, а его спаситель — набирающий вес молодой адвокат Думанский — зачастил к нам в дом (сначала приходил, несомненно, по делу С., но теперь, я вижу, у него появился и другой интерес). Кстати, Гуляев, обрадованный чудесным избавлением от петли, кажется, на все готов ради своего защитника…
Сегодня я впервые заметил, как Она смотрит на него. За один подобный взгляд я на все готов… Теперь-то я наверное знаю, что делать!
…Кажется, у меня появилась надежда! После смерти отца у Тебя не осталось близких. А ты была рада любой родной душе. И тогда я придумал дядюшку-инвалида. Я был близок к Тебе как никогда. И как никогда далек.
И вот — удача! Ты влюбилась. Он ходит в дом. И потому, как изменилось выражение Твоих глаз, я понял, насколько я близок к цели. Теперь я знаю, что делать. И никто меня не остановит!
«Всероссийский батюшка» Иоанн Кронштадтский, благословивший союз Той, в которой содержится смысл всего моего существования, Той, о которой я едва смел мечтать и в то же время упорно, невзирая ни на что, шел к достижению заветной цели, союз Молли, чье имя я едва осмеливаюсь произнести вслух, с этим наглым выскочкой, явившимся, чтобы вырвать у меня плод моего многолетнего кропотливого труда — решено, этот лжепророк, этот ханжа и лицемер, скрывающийся под маской святого праведника, должен умереть! Он падет от моей руки! И пускай последним, что узрит в своей жизни «старец», будет лицо человека, на брак с которым благословил Молли, Машеньку! Пусть душа его отправится в ад, отягощенная сожалением об ужасной ошибке, совершенной им исключительно из гордыни.
…Я не смог сделать этого! Не смог! А ведь все было рассчитано как нельзя лучше. Все было продумано! Я появился рядом с храмом как раз тогда, когда служба должна была вот-вот закончиться и начаться крестный ход. Я заранее подобрал себе удобное место — за афишной тумбой, чтобы выходящая из храма толпа не смела меня и чтобы я смог оказаться поблизости от намеченной жертвы.
Поначалу судьба благоволила мне, и все устроилось даже лучше, чем я рассчитывал. Процессия вышла из собора. Мимо пронесли крест и фонарь, прошли хоругвеносцы, и я оказался прямо за спиной того, кого теперь почитал за злейшего врага. Незаметно я достал револьвер. Вокруг меня все с чувством пели «Верую» — эта охваченная единым порывом толпа не услышала бы и грохота канонады, не то что один-единственный выстрел, да еще сделанный практически в упор!
Я уже готовился нажать на курок, как Иоанн Сергиев неожиданно остановился и повернулся ко мне. Ясные как небо глаза его смотрели на меня с той отеческой суровостью, которая позволяет блудному сыну осознать низость своего падения и в то же время не расплющивает по земле как кошку, попавшую под автомобиль, а указует путь ко Спасению. Взгляд пронизывал меня насквозь, выворачивая наизнанку и вытягивая из потайных уголков моей души то немногое чистое и светлое, что в ней еще оставалось!
— Человек безбожий, обшитый чужой кожей, — обратился он ко мне, и слова его прозвучали подобно удару грома или звуку Архангельской трубы, пробуждающей и мертвых для Страшного суда, а сам я вдруг ощутил истинную правоту старца и его провидческий дар. — Стой и смотри! В глаза мне смотри! Что, давно искал многогрешного отца Иоанна? Тебя-то как теперь называют, чей скудельный сосуд душа твоя неприкаянная коптит? Я помню, как содрогалась она в бренной плоти студента Андреева, крестника моего — раба Божьего Петра. Ужом извивалась. Думаешь, тебя тогда падучая на землю повергла? Нет, падучая при мне не смеет себя открывать — Святых Даров трепещет. То пята самого Первоверховного Апостола тебя придавила за то, что ты, аспид, тезоименитую ему душу погубил! Ты ведь знаешь — за твое душегубство окаянное я и Молли тебе во власть не отдал, не благословил тот обманный брак. Лукавством мыслил невинную девицу заполучить, у Самого Спасителя Мира восхитить, да не вышло? А ведь ты с тех пор не устрашился, не образумился! Все тем же путем идешь да никак в крови христианской захлебнуться не можешь? Ну же! Ответствуй, чьим благородством ты опять убогую душонку свою прикрыл, как себя теперь величаешь?
