Алена Смирнова - Голова в кустах
Это состояние стало навязчивым часам к четырем. Я не ожидала столь стремительного завершения работы в инстанциях. Ответственная за лечение и профилактику особо опасных инфекций женщина надиктовала мне целый блокнот ужасающих сведений и предупредила все возможные вопросы. Чувствовался опыт пресс-конференций. В отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков ребята тем более не были склонны терять ни минуты. Вчера Лилия Петровна Вешкова представляла мне наркоманов запутавшимися детьми, не умеющими и не желающими выносить взрослую тоску, боль, необходимость без поблажек исполнять какие-то безрадостные обязанности, то есть, в сущности, жить обыденно. Менты наркоманов презирали и ненавидели. «Безвольная, жестокая, тунеядствующая мразь.,.» Это было самой пристойной из услышанных характеристик. Лилия Петровна сами наркотики называла карой, а их продавцов — подлыми убийцами. Слуги закона ратовали за тюремное перевоспитание потребителей и распространителей. Но последние, похоже, были им более симпатичны.
"Спрос рождает предложение, — твердили измотанные парни. — Торговля начинается с покупателя. Сейчас полно информации о вреде расслабляющего зелья.
И думающий, ответственный человек к ним не притронется. А подонок и сам найдет мак, коноплю, таблетки". В общем, мир не подлежит изменению. У каждого своя правда. И чем полнее она совпадает с правдами большинства, тем любезнее обществу становится личность. Наркоман ведь тоже бывает ему любезен, пока светло галлюцинирует и не претендует на престижную должность, богатство, славу, на то, чего всем изначально не должно хватать. Вот когда он принимается посягать на собственность, тогда и возникает конфликт. Разумеется, я не рискнула поделиться с милиционерами своими размышлениями.
Итак, за компьютер садиться было рано, еще не устаканились впечатления.
Ни рабочий, ни домашний телефоны Измайлова не отвечали родным полковничьим голосом. В снятой убогой берлоге не водилось книг, магнитофона, проигрывателя, телевизора. Я решила навестить маму с Севкой, и именно в этот момент появилась Варя и осчастливила меня сообщением:
— Сегодня у нас гости, Поля. Тебе надо познакомиться с людьми, а то загнешься от скуки. Спиртное и музыку народ притащит, а жратва в форме закуски — наша забота. Соленые огурцы остались, хлеба полно. Тебя не затруднит купить сыр, самый дешевый?
Да, девица Линева вознамерилась пользоваться моим кошельком напропалую.
Я могла сослаться на безденежье, но почему-то покорно отправилась к прилавкам. В конце концов, сама мечтала «проникнуть в студенческую среду». За осуществление любой мечты приходится платить. И лучше не затягивать с этим делом. Хуже нет ситуации, когда ты уже забыла, как страстно жаждала что-то обрести, привыкла к обретенному, а судьба вдруг выставляет запоздалый счетец.
И кажется подобное несправедливым.
Сохранив по привычке — незамысловатыми рассуждениями — душевное равновесие, я приободрилась и расщедрилась на консервированные болгарские голубцы. Когда у моего папы что-то не ладится в фирме, он ест их холодными из жестянки. Объясняет: «Свойство памяти, дочка. Отведал — и словно повезло с дефицитным продуктом. Настроение улучшается, снова молод и могуч, карьерист и добытчик». Мой опыт говорил: пришельцы смечут абсолютно все, и завтра нам с Варварой придется голодать.
А я, если честно, уже повадилась есть мало, но регулярно. Варя мою предусмотрительность одобрила и спрятала банки в угол под свой диван. Это, конечно, не означало, что кто-нибудь из нас в порыве пьяного дружелюбия и щедрости не извлечет их к концу попойки. То, что намечалась именно попойка, я определила по количеству лихо изготовляемых Линевой бутербродов. Не могла же она пригласить в однокомнатную конуру два десятка приятелей. Получалось, прикинула литры выпивки.
Я несколько подзабыла юношеские нравы. В комнате прекрасно разместились семнадцать парней и девушек. Но, по-моему, бутылки все-таки занимали больше места, чем они. «Наркоманов среди них нет, — подумала я едва ли не с сожалением. — Те вроде бы с алкоголем не связываются. Хотя, кто их, нынешних, разберет». Компания была довольно однородной по материальному признаку: общежитские, которым родители помогали продуктами и небольшими деньгами, и домашние, из семей с ограниченным достатком. Понятия «низшего и высшего круга» существовали всегда, но я не припоминала, чтобы в пору моего студенчества люди так открыто, бесстыдно и алчно зарились на чужое добро. Послушать их, готовы на самые грязные интриги, воровство, лжесвидетельство, лишь бы не попользоваться даже, а в сторонке постоять, когда либо живого врага в кутузку поволокут, либо мертвого на кладбище. «Окстись, Полина, готовы — еще не значит способны», — одернула я себя.
И стала бродить между группами, задерживаясь там, где болтали раскованно, в два-три голоса.
Треп был погрубее, чем у нас. Никто не «сохранял лицо». О соседском никогда и нигде не заботились, но чтобы свое не поберечь, чтобы не попытаться прослыть интеллигентным?.. Эти не пытались ни быть, ни слыть. О Зине Красновой тоже не проронили ни звука, будто их ровесники ежедневно нелепо гибли и смерть была обыденностью. Я их не осуждала. Сейчас год идет за три по плотности разочарований и приобретению навыков выживания за счет ближнего. При таком арифметическом подходе я была старше их на пятнадцать лет. Другое поколение, удивляться нечему.
На моем диване разместилась компания, в которой верховодила худенькая, коротко стриженная девушка с умными веселыми глазами. Она делилась впечатлениями о ректорском совещании, куда вызвали прогульщиков, двоечников и прочих штрафников.
— Мы с ребятами под завязку накачались пивом, купили полбуханки черного хлебушка, и черт нас дернул вернуться в универ. Тут тайфуном налетела куратор, подбодрила троих и спровадила в кабинет. А там — деканы, их замы, профессура и толпа праведников.
Светочи науки выступали рьяно и подолгу. Взывали к разуму, запугивали отчислением, упрекали в неблагодарности.
Провинившиеся внутренне ощетинились и гадали, на сколько наставников хватит и будут ли кого-то действительно выгонять, дабы другим неповадно стало.
— Было жарко, надышали, и меня развозило все сильнее, — рассказывала девушка. — Я хлеб незаметно отщипывала и в рот закидывала, мочки ушей массировала, нет, чувствую, отключаюсь.
И в этой отключке начинаю абсолютно все относить исключительно к себе. Пусть я учусь на пятерки, но ведь посещаемость почти нулевая. Точно, и честь позорю, и ученых с мировыми именами заставляю на проработку время тратить, и коллектив сверстников разлагаю, и безработной стану, потому что не выдержу конкуренции с теми, кто привык к дисциплине. И так мне паршиво на душе сделалось, так стыдно. Раскаяние одолело — пьяное, невыносимое, требующее выхода. Я уронила голову на руки и разрыдалась. Все переполошились, спрашивают: в чем дело? А я сквозь рыдания: «Мне совестно, простите…» И опять в рев. Видимо, рядовым преподавателям тоже невмоготу было париться на мероприятии.
Вскочила наш куратор и завопила: «Она хорошая девочка и напропускала по болезни. Видите, какой эффект. А с теми, кого ничем не проймешь, мы будем безжалостно расставаться!»
Мне уже минералки передали, по головке погладили, а я все не могу остановиться. Совещание прикрыли, братья и сестры по несчастью жмут мне обе руки, советуют в кино сниматься. Один только просек. Сказал: «Всем надоело, и они предпочли не заметить, как от тебя разит пивом». Но я вошла в роль и зарычала:
«Что ты себе позволяешь? Каким таким пивом? Мне грозило исключение». Мои собутыльники уже проржались, поэтому двинулись на него колонной. Парень, кланяясь и извиняясь за неудачную шутку, смылся…
Я посмеялась с ребятами и продолжила обход. Кресла были заняты целующимися парами. На полу между креслами курили трое ребят.
— Сто лет Натку не встречал, — сообщил рыхлый коротконогий детина.
— И не встретишь до Нового года, — откликнулся возлежащий со стаканом и сигаретой юноша. — У нее теперь только пингвин на уме.
— Чья кликуха? — удивился кто-то из дальнего угла.
Всезнайка хихикнул:
— Ничья. Настоящий пингвин. Хозяева у него крутые. Выгуливают в яркой шапочке типа «петушок» и тащатся, когда на них прохожие пялятся. В квартире домашние шлепанцы обувают. Уехали в загранку до января, а Наташку приспособили к живности в сиделки.
Пингвину каждый день покупалась живая рыба, и раз в неделю к нему вызывали на дом ветеринара. Наташке кинули аванс в долларах. Валюты же на содержание пингвина требовалось столько, сколько его нянька за всю свою жизнь не потратила. Несчастная Наташка очутилась в смертельных объятиях выбора. Ей было невыносимо трудно брать из толстой пачки баксы на ублажение птицы.
Экономить на питании экзотического существа? Перемежать живую рыбу мороженой? Загнется — не рассчитаешься.
