Иоанна Хмелевская - Жизнь (не) вполне спокойная

Нас, видимо, он счел стоявшими и правыми, потому что силой впихнул в очередь. И за это замечательное место мы держались уже зубами и когтями, что требовало неимоверных усилий. Потом осталась только битва у кассы — и на «Запрещенные песенки» мы попали с первой попытки.

Мы проникали в разные кинотеатры и на другие фильмы, каждый раз разными способами, хотя принцип оставался прежним. Иногда с нами ходила мама, которая, ясное дело, приходила позже и на всё готовенькое.

Уроки мы с Янкой делали вместе, обычно у меня. Отец на работе, мать в гостях у родичей, нам было тихо и спокойно. Не помню, чтобы при этом мы что-нибудь ели, должно быть, жизнь в те времена была весьма спартанской. Но все-таки, перебравшись из трех бытомских комнат с комфортной ванной в больничный бокс с промерзшей канализацией, я была счастлива, потому что снова жила в Варшаве. По-настоящему я поняла и прочувствовала свое отношение к этому городу во время восстания, когда издали мы наблюдали зарево пожаров.

В сорок седьмом году отец продал «поместье» под Груйцем, потому что в силу вступили какие-то ограничительные законы. Человек имел право жить или в деревне, или в городе, иметь жилье и там и тут не разрешалось. Кроме того, протестовала Тереса, на которую свалились все сельхозработы, а у нее при этом уже была нормальная работа в Груйце. Нам было немного жаль сада, но другого выхода мы не видели, продажа состоялась, и отец заплатил довоенные долги.

Купил он и квартиру, более или менее нормальную. Называлось это переуступкой прав на квартиру от шляпника из Прушкова за возврат стоимости ремонта. Стоимость ремонта составляла сорок тысяч, отец заплатил двести, и это была не самая выгодная сделка в его жизни.

Мне было пятнадцать, когда мы с матерью поехали в Чешин. Отец должен был приехать позже, в свой отпуск. После четырнадцатилетней разлуки я встретилась с Лилькой, единственной кузиной-ровесницей. Мы понравились друг другу с первого взгляда.

Во второй половине каникул вернулся домой Лилькин брат, Генек, человек уже взрослый, старше нас на десять лет. Учился он в Гливицах, а в июле проходил практику. Мы все купались в Ользе у плотины. Лильку он плавать научил, а меня нет, я в таких вопросах оставалась безнадежной неумехой.

После каникул, как водится, я вернулась в школу. В школе на меня свалилась еще одна обязанность, которую я исполняла с неподдельным удовольствием. Учебников страшно не хватало, на двадцать девять девиц в классе был только один учебник латыни, и этот учебник был мой. Поэтому на меня возложили обязанность перепечатывать тексты для всех, а делала я это на машинке отца у него на работе. Печатала я восемь копий сразу, перепечатывала потом каждый текст трижды, и потом мне совершенно ничего не нужно было учить.

Серьезных проблем в школе у меня не было, хотя каждую неудачу и неуверенность я тяжело и глубоко переживала. Плохо написанная контрольная отравляла мне весь остаток дня и ночь, а потом наутро оказывалось, что я написала ее хорошо. Единственное, что не доставляло мне ни малейших хлопот, — сочинения по польскому языку. Я могла писать их в любом количестве и на любую тему.

В предпоследнем классе на зимние каникулы я снова поехала в Чешин, на сей раз одна. В поезде я впервые получила настоящее предложение руки и сердца. В моем купе ехал владелец ресторана из Варшавы. Я только и помню, что у него оказались жутко выпученные глаза, и он был ужасно старый — целых тридцать восемь лет. Он сам мне об этом сказал, когда представился со всеми подробностями. По-моему, он был вдовец, трезвый, как стеклышко. После коротенькой беседы ресторатор совершенно серьезно и очень изысканно пригласил меня в гости после каникул, совершенно не скрывая, что собирается свести короткое знакомство в матримониальных целях. Я ему, конечно, призналась, что мне всего пятнадцать лет, но он ответил, что ничего страшного в этом не видит, через полгода мне стукнет шестнадцать, и я дозрею до супружества, а он охотно подождет. Замуж за него я не собиралась, но была тронута до глубины души и невероятно возгордилась.

Заканчивая описание детства, я вижу, что мне удалось забыть о нескольких существенных моментах. Например, о рыбе.

Отец был заядлым рыболовом, из тех, которые могут держать удилище над любым водоемом, независимо от смысла и результата. Пойманную им рыбу я видела несколько раз. Первый раз (может быть, даже несколько первых разов) он поймал потрясающих карпов в рыбоводческих прудах своего знакомого в Косьмине, еще до войны. Добыча была обильная, отмеченная вечером страшной сценой в кухне, когда потребовалось эту рыбу очистить, выпотрошить и зажарить.

Следующая пойманная отцом рыба появилась передо мной через девять лет, когда мы первый раз были в Чашине. Отец присоединился к нам, и мы все вместе поехали на рыбалку. Заядлым рыболовом был и Лилькин отец, который знал разные рыбные места и давал разумные советы.

Он направил нас куда-то под Устронь, где текла речка, а через речку был переброшен мостик. И как раз перед этим мостиком мои родители начали ссориться. Матери этот поход почему-то не понравился, она решила возвратиться домой и повернулась в обратную сторону, а отец ее уговаривал и каким-то образом уговорил остаться, так что они перешли мостик.

На другом берегу мама снова на что-то рассердилась и побежала обратно, а отец за ней. Я села на камень и полностью погрузилась в чтение, решив встать только тогда, когда оба придут к окончательному решению. Приняли они это решение только после шестого или седьмого перехода через мостик, мама дала себя убедить, и тогда отец сосредоточил все силы на том, чтобы умилостивить жену: он поймал рыбу! Возможно, просто силой телепатии. Невероятно гордясь этим, он научил и меня забрасывать удочку.

Потом, конечно, он частенько оправлялся на рыбалку. Как правило, во время нашего отсутствия, а чаще всего — когда приезжал в Чешин, потому что очень подружился с дядюшкой. Что-то копченое он даже привозил в Варшаву, и это наверняка был его собственный улов, потому что такие экземпляры в продаже не попадаются.

Вторая вещь, которая всю жизнь меня сопровождала, — это карты. Как я уже позволила себе написать, играть в карты я начала раньше, чем говорить, развлечение это очень любила, но наступило время, когда я карты возненавидела всей душой. Это было в период оккупации, и непосредственным виновником моих отрицательных чувств был комендантский час.

Приходили знакомые отца, все дружно садились играть в бридж, счастливые часов не наблюдали, а потом им приходилось сидеть так до утра.

Из-за дверей спальни я слышала голоса, смех, ссоры, вопли… Весь этот шум меня невыразимо бесил — я не могла уснуть. К тому же я не понимала терминов игры, что меня сердило вдвойне. В дальнейшем, конечно, военные действия прервали традицию, а потом оказалось, что для игры не хватает четвертого. Играть мне не хотелось, я немного побунтовала, но недолго, потому что игра мне понравилась.

Настоящим кошмаром в мой гимназический период стали деньги, вернее сказать, полное их отсутствие. Мы с Янкой пробовали торговать чулками, но попытка не удалась, пришлось мне остановиться на частных уроках, которые были форменным бичом божьим: времени они пожирали много, а денег приносили мало. Уроки брали совсем тупые черепа, в отношении которых даже их собственные родители потеряли надежду и не желали тратить на них деньги.

Из-за отсутствия финансовых возможностей всё, что могла, я решала своими силами. Когда мне было двенадцать лет, Тереса научила меня делать себе маникюр. Умение оказалось бесценным, на маникюршу я не тратила ни гроша.

Главной особенностью в вопросе денег было их долговременное отсутствие. Тягостную ситуацию в какой-то момент смягчил отец, выиграв в лотерею полмиллиона злотых старыми деньгами. Роскошная шерстяная материя на платье стоила тогда шесть тысяч за метр, и это я помню очень точно, потому что вместе с матерью мы поехали за одеждой, и исключительно благодаря этому выигрышу семья сумела слегка приодеться.

У меня были модная юбка в клетку и настоящие туфли, а не деревяшки. Разошлись эти полмиллиона с удивительной скоростью, но надо признать, они очень помогли.

С самого раннего детства меня загоняли в медицину. Среди загонщиков номером первым стояла моя мамуля, сразу за ней — Люцина, а прочая родня шла за ними дружной свитой. Я соглашалась с предназначенной миссией, хотела идти в медицину и даже считала это своей обязанностью, вплоть до той минуты, когда осознала, что это такое.

Кто-то нанес себе какую-то травму, и я отчетливо помню слова Люцины:

— Ты ведь собираешься в медицинский, а ну-ка, принимайся за дело!

Надо было перевязать рану на ноге. Кровавую и отвратительную. И вдруг я поняла: не хочу! Ни за какие коврижки, мне противно, я сейчас в обморок упаду! Я превозмогла себя, приняла участие в лечебных процедурах, но мысли и неприязненные чувства остались. Я начала серьезно задумываться над собственным будущим.