Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
Иван промолчал. Тогда Раиса Васильевна еще не знала, что пройдет месяц-два, и Иван будет учить уроки с телефоном на коленях, чтобы мать, боже упаси, не взяла первой трубку, что будет пропадать до ночи и приходить домой со счастливой и беспомощной улыбкой, и поэтому не стала раскрывать для себя образ Нелки…
Но образ стал вырисовываться сам, помимо ее желания и интереса. В редких рассказах Ивана про школу Нелка всегда выступала как главное действующее лицо, и действия ее имели самобытный и несколько скандальный характер. Доклад Спиридоновой по роману «Что делать?» вызвал такую дискуссию на уроке, что в этот день Зое Федоровне пришлось устроить внеплановое классное собрание. Нелка пыталась доказать, что этот роман, который любил Ленин, не имеет отношения к большой литературе. И, более того, Чернышевский был бы очень удивлен, если бы узнал, что его как писателя ставят в один ряд с Толстым и Достоевским.
С историком тоже были проблемы.
— Вас, Спиридонова, можно было бы назвать совестью класса, — сказал он, — если бы вы не были всегда в оппонентах.
— А может, это удел совести? — ответила та.
И ответила не с гонором, а как бы размышляя. Где только слов таких набралась? К удивлению своему, Раиса Васильевна узнала, что Иван занимается русским с репетитором вместе с Нелкой.
— У нее тоже плохо с языком?
— Хорошо.
— Зачем же ей репетитор?
— Нелка хочет быть журналистом. Это профессия абсолютно грамотного человека. После школы она поедет на БАМ работать и собирать материал.
— Господи, — только и нашла что ответить Раиса Васильевна. — БАМ-то зачем? И, знаешь… Познакомь меня с этой девочкой.
— Нет.
* * *
Сочинения за год Раиса Васильевна ждала как возмездия за свои недочеты и погрешности, но втайне надеялась, что Иван напишет хорошо. Должны же поступать проценты с ее денежных вкладов в русскую литературу.
— Не волнуйся, мам. Я буду стараться.
— Пиши свободную тему.
— Я в ней не свободен.
— Не остри. Умник! Зоя Федоровна в чем-то права. Гамлет действительно где-то пересекается с Чацким. Напиши как надо.
— Кому надо, чтобы я писал как надо?
— Ваня…
— Ладно. Гамлет будет у меня пересекаться с Наташей Ростовой. Оба где-то люди, где-то на двух ногах. Катерина взорвет темное царство, но никакой грозы, сплошные ведра… Я пошел.
«Кому это надо?» — спросил он ее. А впрямь — кому? Зое Федоровне, школе, ей самой? Нет, непонятно кому, общему стечению обстоятельств. Если бы три года назад она не сделала как надо, не послушалась бы шефа, а согласилась с этим неврастеником Васей Шиховым, то до сих пор не было бы защиты ее кандидатской диссертации. И сидели бы они на ста пятидесяти в месяц.
— Ты обязана переделать третью главу, — кричал тогда Шихов. — У тебя липовая диссертация. И ты знаешь, что она липовая. Стоило мне чисто построить эксперимент, и все твои графики летят к чертям.
Она бросилась к шефу, плакала, искала сочувствия.
— Выкинь дурь из головы, — сказал шеф. — Чистый эксперимент Шихов опубликует со временем. Я с ним поговорю. Он все сделает как надо. А ты забудь. У тебя через месяц защита.
И Раиса Васильевна забыла бы, но Шихов и по сей день не опубликовал свой чистый эксперимент.
* * *
— Зоя Федоровна, я пришла узнать, как Иван. Что он получил за сочинение? Он до сих пор не знает оценки.
— Три…
— Ошибки?
— Были и ошибки, но не в этом дело. Он написал странное сочинение.
— Ваня любит Достоевского, — Раиса Васильевна хотела говорить уверенно, но голос ее против воли звучал ватно, даже заискивающе.
— Что значит «любит»? Баранов толком план к сочинению составить не умеет.
Перед Зоей Федоровной стоял букет персидской сирени, и она поминутно поправляла его, подставляя ладонь под пышные грозди, словно прикидывала на вес тяжесть цветов.
— Какой букет! — через силу улыбнулась Раиса Васильевна.
— У нас сегодня день последнего звонка. Ребята уходят из школы. К ним так привыкаешь! И вдруг — все, они тебе больше не принадлежат.
Зоя Федоровна еще раз погладила букет, скрипнула накрахмаленной кофточкой и продолжала:
— Вы не подумайте, что я придираюсь к Ивану. Мысль в сочинении должна быть организована. В моей практике был такой случай. Одна ученица, трудолюбивая и старательная девочка, писала образ Павла Власова из романа Горького «Мать». Читаю, хорошо, нормально написано. И вдруг описание сцены освобождения Павлом Жухрая. Понимаете? А Жухрай — это уже из Островского, «Как закалялась сталь». Да, да… Не заметила, как с Павла Власова перешла на Павла Корчагина. И так естественно, логично получилось…
Посмеялись…
— Видите, к чему приводит отсутствие плана, — Зоя Федоровна устало провела ладонью по лбу. — У Баранова каша в голове. Тема «Гуманизм Достоевского в романе “Преступление и наказание”» вовсе не так проста, как может показаться. Гуманизм Достоевского имеет четыре пункта.
— Сколько? — Раиса Васильевна почувствовала, что губы ее сами собой копируют ироническую усмешку сына. — Какие же это пункты?
Зоя Федоровна сложила руки лодочкой и, четко постукивая каблучками, пошла по учительской.
— Возбуждает у нас Достоевский сочувствие к страданию народа?
— Возбуждает.
— Возбуждает Достоевский ненависть к царскому режиму?
— Возбуждает…
— Достоевский развенчивает теорию сверхчеловека? Это гуманно?
— Гуманно, — совсем тихо сказала Раиса Васильевна, вновь почувствовав себя ученицей.
Зазвонил телефон, и Зоя Федоровна взяла трубку. Разговаривала она долго, время от времени извинительно прижимала руку к груди, мол, сейчас окончу, сейчас… Но потом выясняла стоимость железнодорожных билетов до Великих Лук, до совхоза под Курском, доставала какие-то списки, кого-то вычеркивала, кого-то вписывала.
— Простите, с практикой столько хлопот, — учительница сняла очки и стала их протирать, пытаясь вспомнить, о чем только что говорила с Барановой.
«Какие у нее усталые глаза», — подумала Раиса Васильевна и подсказала:
— А четвертый пункт?
— А? Мы про Достоевского… Четвертый пункт — это вера автора в дух народа, в силы народа. Это он определяет образом Сони Мармеладовой. Кто осветил все четыре пункта — тому пять, кто три пункта — четыре, кто два или один — больше тройки не получит. А у вашего сына полная каша в голове. Какие там пункты! Он даже про алкоголика какого-то писал. Я бы на вашем месте с Иваном к невропатологу сходила.
Стекла окон, как объективы фотоаппаратов, строго и бесстрастно целились в Раису Васильевну.
— Положи гитару. Мне надо с тобой поговорить.
Иван нарочито лениво встал и, перегнувшись через стол, повесил гитару на криво торчащий гвоздь.
— Ваня, давай наконец поговорим серьезно. Я была в школе. Ты знал, что у тебя по сочинению три?
— Знал.
— Почему не сказал
