Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
— Верьу, — не сразу ответил эфиоп, — поэтому и уезжяю… Я боюсь. Я боюсь, что когда ми добудем вождя — нас арестуют. Слишьком там много золота, слишьком… Это опасно… А у меня теперь семья. И я хочу когда-нибудь еще увидеть родина… и маму… с папом… Извини…
— Да пожалуйста, — пожал плечами Потап. Мне же больше достанется. А я теперь и без тебя обойдусь. Проваливай, кто тебя держит.
В комнату, создав сквозняк и громко стуча каблуками, вошла Семенная-Малаку. Весь ее решительный вид говорил о том, что она собралась в дальнюю дорогу. Подбоченясь, она пересчитала сумки, строго велела мужу поторапливаться и только потом заметила гостя.
— Здравствуй, Потапчик, — сказала Люда.
— Здорово, Люська, — так же фамильярно отозвался Мамай.
— А мы вот уезжаем. В Германию.
— Привет тете.
— А ты не собираешься бросать эту дыру?
— Собираюсь, когда решу кое-какие формальности.
— По-моему, здесь совершенно нечего делать. Геннадий, одевайся же, сейчас придет машина.
Далее пошел беспорядочный, суетливый разговор о том, что и как следует грузить, чтобы ничего не раздавить. Не скрывая своего презрения к подобным глупостям, бригадир встал, растоптал окурок и не спеша вышел…
В час ночи неожиданно опустился туман. Исчезло небо. Сгинул город. Границу мирового пространства можно было определить только по семафорам. Холодно мерцая, к ним тянулись рельсы и, дотянувшись, пропадали. Соблюдая меры предосторожности, к концу света нехотя полз маневровый локомотив. Пассажиры разрозненными группами вливались в здание вокзала. На первой платформе восточной стороны стояли кладоискатели и, стараясь не смотреть в глаза друг другу, прощались. В некотором отдалении от них, охраняя пожитки, маялась Люська.
— Вот тут у меня тридцать марок осталось, — сказал Потап, сунув эфиопу свои последние деньги. — Возьми, купишь себе мороженого.
— А ты как?
— Мне они уже ни к чему. Скоро я буду обречен на богатство и власть, — невесело произнес кладоискатель, пристально посмотрев куда-то в туман, словно надеясь разглядеть там надвигающиеся на него власть и богатство.
— Что же ты будешь делать? — с беспокойством спросил Тамасген.
— Когда достигну возрастного ценза — подамся в президенты. Хватит мне в председателях бегать. Кстати, когда я стану президентом, то ты можешь всегда заходить ко мне без стука.
— Спасиб. Я буду грустить за тобой, — молвил Гена, и глаза его увлажнились.
Растрогавшись, Мамай сказал:
— Вот что. Всякий труд, даже такой неосмысленный, как твой, должен быть оплачен. В моей блестяще разработанной и почти завершенной операции есть и толика твоего труда. Скажи мне адрес, куда можно будет переслать твою долю.
Объявили о прибытии поезда. Прокладывая себе путь светом и свистом, из ночи выполз электровоз.
Эфиоп беспокойно оглянулся.
— Куда переслать? — повторил чекист.
— Я-я… Адрес я пока не знаю… Я напишу Буфетову все ему объясньу и оставлю адрес… — Состав остановился. Тамбур вагона 12 открылся прямо напротив них. — Я много хотель тебе сказать, но… не могу, не успею, — с надрывом произнес эфиоп и бросился обниматься. — Прощай, друг!
— Прощай, Тамасген Малаку. Как-нибудь нагряну в твою эфиопию с официальным визитом.
— Прощай. И прости мене!
— Что это так тебя разобрало? — смутился Потап, пытаясь отстранить бывшего компаньона. — Прощай, мелиоратор и электрификатор сельского хозяйства. Будет трудно — ступай в знахари или обращайся прямо в IV Интернационал, от моего имени.
Последний раз промычав "прощай", эфиоп бросился к вагону. Дверь захлопнулась, и на фоне окна возникли две тени. В одной из них, размахивающей руками, легко угадывалась Люся. Она ругала супруга за то, что ей в одиночку пришлось грузить весь багаж. Вторая тень стояла с поникшей головой, внимая наставлениям дражайшей половины.
Поезд плавно тронулся, застучали колеса, с ускорением замелькали окна, в последнем тамбуре вспыхнула и погасла сигарета. Еще минута — и поезд, словно его никогда и не было, исчез, растворился за пределами мироздания.
Глава 9. На пороге новой жизни
29 марта на первой полосе "Правильного пути" вышло сообщение:
С СЕССИИ ГОРСОВЕТА
Вчера на очередной сессии Козякинскогo гopcoвета принято решение о сносе памятника пресловутому Ленину (Ульянову В.И.), давно дисскредитировавшему себя в глазах общественности. Своим решением народные избранники решили показать всю решимость, с какой они пойдут по пути дальнейших демократических преобразований и рыночных реформ. Снос памятника так называемому вождю мирового пролетариата состоится 1 апреля в 14 часов на площади Освобождения. В 15 часов на стадионе "Локомотив" начнется народное гулянье, будут работать выездные торгoвые точки.
1 апреля за полчаса до назначенного времени все было готово к тому, чтобы решение горсовета воплотилось в жизнь. В наличии для этого имелись: площадь Освобождения, многочисленная толпа ротозеев, средства механизации и, наконец, сам виновник торжества. В качестве наблюдателей к началу мероприятия прибыла депутатская группа, в том числе: г-да Брэйтэр Л.А., Пепренко Л.С., Коняка М.М., Коняка В.М., Сидорчук И.Ф. Общий контроль за исполнением решения осуществлял депутат Харчиков. Непосредственное руководство работами было возложено на генерального подрядчика — директора фирмы "Реставратор" г-на Мамая.
К двум часам народ активизировался. Задрав головы, зрители с любопытством разглядывали обреченного идола, словно надеясь, что напоследок он что-нибудь споет. Старухи плакали и зачем-то крестились. Изредка то там, то сям из толпы доносились требования выбросить основателя социализма на свалку истории. Это, не щадя глоток, орали агенты Потапа: профессиональный пикетчик Федор и Эдька Тумаков.
В третьем часу собравшиеся начали роптать, требуя зрелищ, а контролирующее лицо и подрядчик все еще стояли в стороне и негромко совещались.
Председатель мучил Харчикова инструкциями:
— …Митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставьте милицейский заслон, чтоб никого к Ленину не подпускали, чтоб ни единой царапины. Запомнили? Повторяю: митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставить заслон, чтоб никого не подпускали, чтоб ни единой царапины. Запомнили? Повторяю…
— Да что вы мне объясняете, как обезьяне! — выразил недовольство Христофор Ильич, нетерпеливо оглядываясь. — Седьмой раз уже!
— Обезьяне я объяснил бы два раза. А вы не перебивайте и слушайте внимательно. Митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставить милицейский заслон…
Наконец, когда по осоловевшим глазам Харчикова стало ясно, что он больше ничего не воспринимает, председатель его отпустил. Христофор Ильич взошел на специально доставленную трибуну, открыл папку и обратился к собравшимся:
— Товарищи! Козякинский городской совет народных депутатов принял принципиальное решение, продиктованное самой жизнью и нравственной позицией депутатов…
Все шло по плану. Милиционеры, оттеснив толпу, взяли памятник в кольцо, внутри которого осталась бригада рабочих, грузовик и подъемный кран. Потап потребовал от крановщика, чтобы тот показал ему, где находится лебедка, и лично проверил ее исправность. На случай непредвиденной поломки на другом краю площади стоял наготове еще один автокран. Двое рабочих взобрались на постамент и под бдительным присмотром бригадира принялись ловко опутывать изваяние тросами.
— Под мышкой! Под мышкой еще раз пропустить! — покрикивал Потап снизу. — Вокруг шеи обмотай! Осторожно, не поцарапайте!
Он несколько раз приказывал подручным переделать узлы и крепления, которые казались не вполне надежными, требовал более толстые тросы и в конце концов, согнав помощников, собственноручно зацепил последний крюк.
— Все, — выдохнул Потап в бронзовое ухо Ильича.
Стоя на постаменте, бригадир с вызовом посмотрел вокруг. Все было спокойно. Представители власти, правоохранительные органы, техника, сама судьба были на его стороне. Глядя сверху вниз на толпу, Потап вдруг ясно понял, что он стоит не просто на какой-то цементной тумбе, он стоит на пороге новой жизни. Там, за порогом, все будет по-другому, там неограниченные возможности, которые всегда будут опережать желания…
