Ольга Степнова - Леди не по зубам
Дети рыдали от смеха. Воспитатели недобро смотрели на сурдопереводчицу, которая, сделав неустойчивую ласточку, покачнулась на шпильках и чуть не упала.
– Давайте для начала посмотрим фильм, который расскажет, до чего могут довести молодого и здорового человека наркотики, – пробормотал я, пялясь в пол и не зная, куда девать себя от стыда.
Элка, приложив к глазам сложенные на манер окуляров пальцы, покрутила ими, словно настраивая резкость в бинокле, потом, будто увидев что-то ужасное, с громким криком отшатнулась назад и, не удержавшись на шпильках, с грохотом рухнула на дощатый пол, высоко задрав ноги и давая в полной мере лицезреть залу свои сексапильные стринги.
– ……ц, – не сдержавшись, тихо выругался я, и позорно сбежал со сцены под оглушительные аплодисменты.
Элка осталась лежать на сцене, конвульсивно подёргивая коленями.
– Гасите свет! – закричал я. – Запускайте фильм!
Фильмец был весёлый, но поучительный. О том, как лёгкие наркотики провоцируют употребление более сильных…
– Какой фильм?! – набросилась на меня Викторина Юрьевна. – Они же не слышат ничего!
– Зато видят! – огрызнулся я и дал отмашку Герману Львовичу, который сидел в операторской, чтобы тот запускал картину. – Пусть смотрят, хуже не будет!
Свет погас, засветился экран. Гогот в зале не прекращался ни на секунду. Судя по цокоту каблуков на сцене, озвучивая титры, Элка отплясывала камаринскую.
– Немедленно уйди со сцены! – негромко приказал я ей, но она и не подумала меня услышать. – Прекрати! – в голос заорал я.
– А с чего ради вы вздумали выражаться на сцене? – ледяным тоном поинтересовалась у меня Викторина Юрьевна. – Здесь ведь не все глухие! – язвительно добавила она.
Я опять почувствовал, что краснею.
– Извините, не сдержался. Очень уж нештатная ситуация, – процедил я сквозь зубы.
– И жену бы свою угомонили, а то она там уже фуэте крутит, а какое это имеет отношение к содержанию фильма?
– Никакого, – мрачно согласился я с ней, – но всё ж какой-никакой сурдоперевод…
– А чё, прикольно! – засмеялся вдруг Ганс, подглядывающий из-за занавеса за тем, что происходило на сцене. – И детям нравится!
На сцене послышался грохот и новый взрыв смеха.
– Опять упала, – прокомментировал Ганс. – Это она специально падает, когда на экране наркоманов показывают!
– Чёрт знает что! – возмущённо подёргала платочек на шее Викторина Юрьевна.
– А, будь что будет! – обречённо махнул я рукой и присел на трёхногий стул.
Дальше в программе был кукольный спектакль, который мастерски исполняла Викторина, ловко орудуя куклами, одетыми сразу на две руки. Сценки были написаны лично Викториной, и она очень ими гордилась.
После кукольного спектакля мы с Гаспаряном должны были изобразить на сцене показательный бой в стиле каратэ, потом Ганс устраивал на сцене сеанс бодибилдинга, демонстрируя свои безупречные мышцы. Я должен был стоять рядом и объяснять, какие мышцы и как правильно прокачиваются. В конце программы Герман Львович проводил много весёлых конкурсов, победителям которых вручали ценные призы.
Половина этой программы летела к чёртовой матери, потому что аудитория ничего не слышала, вторая половина не могла состояться по той же причине, плюс украденные телефоны, которые и были призами.
У меня голова шла кругом!
А Элка беззаботно выкаблучивалась на сцене.
Поднявшись по боковой лестнице, за кулисы вдруг ворвалась пожилая дама в тёмном костюме и белой блузке с пенящимся у горла жабо.
– Я не понимаю, что происходит! – перекричав хохот в зале, возмущенно воскликнула дама, обращаясь ко мне. – Вы что, артисты погорелого цирка? Тогда при чём тут фильм о наркотиках?! Очень странная и разнузданная клоунада! – кивнула она в сторону сцены. – Ваша девушка в розовом растлит наших сирот! А вы, вы что себе позволяете?! Почему материтесь на сцене, словно сапожник?! – она обличительно ткнула в меня пальцем с нанизанным на нём перстнем с огромным янтарём.
Я вжал голову в плечи и вытер о джинсы вспотевшие руки. Мне хотелось провалиться сквозь землю перед этой благообразной тётушкой, словно я был не завучем средней школы, а второклассником, попавшимся на курении в туалете.
Викторина Юрьевна, глядя на меня, нехорошо усмехнулась, и только Ганс поспешил на помощь.
– Так это, у вас тут никто не слышит ничего! У вас же дети глухие! А когда Глеб Сергеич ругнулся в сердцах, Элла этого не переводила!
– Кто вам сказал, что наши дети глухие? – нахмурилась воспитательница.
– Так это… – Ганс уставился на Викторину Юрьевну.
Я тоже хмуро посмотрел на неё. Кровь пульсировала в висках от бешенства. У Викторины порозовели щёки, и она отступила назад, словно хотела спрятаться в складках тяжёлого занавеса.
– Как же, как же… – пробормотала она. – Мне Оскар Васильевич сам сказал…
– У нас есть группа слабослышащих детей, – ледяным тоном произнесла воспитательница, – но их всего тринадцать человек. Остальные все – нормальные дети! Но даже те, кто плохо слышит, отлично умеют читать по губам! Я не понимаю, зачем вам понадобился этот цирк, этот балаган, этот разврат, этот…
– Чёрт! – Я выскочил на сцену, сгрёб в охапку Беду и утащил её за кулисы под громкие аплодисменты и хохот зала. Она так вошла в раж, что кривлялась даже будучи у меня в руках.
– Сиди тихо, – приказал я ей и усадил на стул. По моему тону она поняла, что лучше не спорить, вздохнула и села с видом примерной девочки, сложив на коленях руки.
– Где Оскар Васильевич? – спросил я у воспитательницы. – Почему директора нет в зале? Позовите его, я сейчас всё ему объясню!
– А по-моему, всё хорошо получилось, – не очень уверено заявил Ганс. – Сам знаю, как иногда полезно поржать с товарищами в общественных местах…
– Замолчи! – прикрикнул я на него, но Ганс уже сам понял, что перегнул палку и закрыл рот.
– Ну как же, Оскар Васильевич сам сказал… – пробормотала Викторина, надевая на руки кукол – Вини Пуха и поросёнка. – Он сам сказал, что дети глухие!
– Вы нас удивили. И очень расстроили, – вынесла свой вердикт воспитательница. – Вроде бы приличные люди, столько полезных подарков привезли детям, а такое вытворили, что всё впечатление …
– Помогите!!! – вдруг раздался истошный вопль Германа Львовича со стороны операторской. – Помогите! Спасите! Убили, мать твою, ёпть!..
Я ринулся на крик через тёмный, притихший зрительный зал.
– Детей из зала не выпускать! – крикнул я на бегу строгой тётке в жабо.
Совершенно немыслимым образом Беда оказалась бегущей впереди меня.
Судя по топоту ног за спиной, за мной бежали все – и Викторина, и Ганс, и воспитатели, и дети-сироты.
– Уби-или! – блажил Герман Львович. – Совсем, напрочь, абсолютно убили-и, а-а-а-а!
Он был жив и невредим – плюгавенький учитель математики Герман Львович Абросимов.
Увидев его возле операторской, я вздохнул с облегчением и перевёл дух.
– Ну вот, а вы переживали, что микрофона нет! Вон как орёте! Что, ненароком мышь задавили? – попытался пошутить я, но тут же осёкся.
Абросимов, которого дети в школе дразнили Обмороком, был бледен до синевы, губы у него тряслись, руки судорожно ощупывали горло, будто он задыхался, а глаза бессмысленно и дико пялились в пол, где лежал…
Сначала я увидел только пыльные коричневые ботинки, потому что рядом с тем, кто лежал у ног Германа Львовича на корточках уже сидела Беда, спиной заслоняя тело. Она что-то делала с этим телом – щупала пульс на запястье, на шее, приподнимала веки, разглядывала зрачки…
Несколько женских голосов пронзительно и в унисон завизжали.
Толпа, лавинообразно заполнившая коридор, сгрудилась вокруг тела.
– Всем отойти и ничего не трогать, – рявкнул я и начал оттеснять детей и взрослых от коричневых пыльных ботинок.
– Мёртв! – сообщила Беда, посмотрев на меня поверх очков и приставив к горлу разведённые буквой «V» пальцы. Видно, сурдоперевод стал входить у неё в привычку.
– Уби-или! – изумлённо протянули несколько детских голосов сразу.
– О, боже мой! – Викторина Юрьевна схватилась за бледные щёки руками, на которых были надеты Винни и поросёнок. – Не может быть! Этого не может быть!
Я присел на корточки рядом с телом.
И в отчаянии закрыл руками лицо.
Я предпочёл бы десять раз быть обворованным подозрительным парнем по имени Дэн, предпочёл бы снова оказаться идиотом на сцене, только бы не видеть того, что увидел.
– Это Оскар Васильевич! – сказала Беда, отдирая от моего лица мои руки.
– Сам вижу.
– Его задушили!
– Сам вижу.
– Его задушили ремнём от собственных брюк!!
– Не слепой!
Розовая рубашка директора интерната самым жутким и нелепым образом гармонировала с розовым сарафаном Беды.
– Пока кинопроектор работал, я покурить вышел, – дрожащим голосом сообщил Герман Львович и кивнул на соседствующую с операторской дверь, которая оказалась дверью мужского туалета. – Выхожу, а он тут лежит… Мёртвый, синий! Ремень на шее… Я и заорал. Сразу скажу – ничего не видел, ничего не слышал, вот вам крест! – Он заученно перекрестился и затравленно огляделся, будто ища подтверждение, что ему все поверили.
