Ольга Степнова - Леди не по зубам
Решив, что ночью будем ехать, а днём работать с детьми, мы ранним утром двинули в путь.
Тайменка была второй деревней, которую мы посетили с благородным визитом, в первой – всё прошло как по маслу.
– Как ты думаешь, книжные магазины уже открыты? – в третий раз спросила меня Беда, когда после завтрака мы вернулись в светлую комнату, напоминавшую гостиничный номер: две кровати, столик, два кресла и две небольшие тумбочки. Остальным членам нашей команды выделили одноместные «номера».
– Какие магазины в такую рань? – в третий раз вяло отреагировал я и огляделся. – Чёрт, где бы побриться?! – Ни раковины, ни зеркала в комнате не было.
– Уже почти десять! Должны быть открыты! Я, пожалуй, пойду, прогуляюсь… – Элка решительно направилась к выходу.
– Стой! – Я перехватил её у двери и силой усадил в кресло.
У Элки был бзик – искать в магазинах свои детективы, посматривая при этом по сторонам, не признал ли кто из продавцов или покупателей в ней «ту самую Тягнибеду». Никто ни разу её пока не узнал, хотя пару раз она, как писатель, засветилась на телевидении, а один раз даже дала интервью многотиражной газете. Впрочем, нет, как-то при мне какая-то тётушка потребовала у неё автограф, но потом выяснилось, что она перепутала Элку с Ириной Хакамадой.
В общем, со славой у Беды пока было не очень, но её тонкий, породистый нос с готовностью ловил в воздухе её чудные, волнующие флюиды…
– Элка, у тебя ж тираж всего десять тысяч! С чего ты взяла, что твои книги должны продаваться в такой дыре?! Чёрт, как бы побриться?! – Я опять огляделся, отыскивая хотя бы розетку, но и её нигде не было.
– Да что бы ты понимал в тиражах! – заорала Элка, вскочила с кресла и заметалась по комнате, словно это была тюремная камера. – Что бы ты понимал!! Да ни одно издательство никогда не указывает реальные тиражи! Ни одно! Пишут десять, а издают – пятьдесят! Пишут – пятьдесят, а издают сто!! Мои книжки обязательно должны продаваться в этой деревне! Я же видела, как на меня пялилась повариха в столовой! Она узнала меня! А раз узнала, значит, читала мои детективы!
– Тише, тише, – попробовал я угомонить Элку, но она выкрутилась из моих рук и снова замельтешила по комнате.
– Мои книги должны тут продаваться! Я хочу видеть, как они стоят на полочке, как покупатели достают их, как смотрят на мой портрет на обложке, как листают, выборочно читая куски, как восторженно вытягиваются у них лица, как они идут на кассу и достают деньги… Я должна видеть это, чтобы дальше писать!
– Тебя послушать, так всех издателей надо пересадить за махинации с тиражами… Кстати, повариха в столовой вообще вряд ли умеет читать. Просто у неё никто никогда не требовал вместо завтрака минералки с лимоном. Да и таких длинных, вздорных девиц она вряд ли когда-нибудь видела в своём мегаполисе, вот и пялилась. Элка, сядь, не носись, мы твои книжки в Барнауле посмотрим, уж там-то они точно есть! – Я подкрался к ней сзади, схватил в охапку и зашептал на ухо: – Кажется, у тебя не болит голова, до начала нашей программы ещё есть время и мы наконец-то одни! Давай…
– Ты с ума сошёл! – возмущённо прошептала Беда и выкрутилась из моих рук: – За стеной бедные сироты, а ты готов учинить разврат на казённой койке! И потом, тут, кажется, нет замка… – Она демонстративно распахнула дверь, ведущую в гулкий коридор, пахнущий подгорелой кашей и хлоркой. – И знаешь, с такой щетиной просто неприлично приставать к женщине! – Элка миролюбиво потёрлась носом о моё плечо.
– Вот так всегда! Если не голова, так щетина или бедные сироты, – вздохнул я и пошёл во двор выгружать спонсорские подарки.
Автобус уже успел раскалиться под июньским утренним солнцем.
Из грузового отсека я достал коробку с видеоплейером, один телевизор, пакет с медикаментами, мешки с одеждой, постельным бельём и одеялами. Чего-то не хватало, я на минуту задумался, но вдруг вспомнил – мобильные телефоны! Сотовые были призами в тех конкурсах и викторинах, которые мы приготовили для детей.
Я перерыл весь отсек, но коробка с тридцатью мобильниками как в воду канула.
– Чёрт! – выругался я и пошёл в интернат за Гансом.
Гаспарян, голый по пояс, лежал на лужайке перед входом в здание, и загорал. Рядом с ним дремал Рон. Бабочки-капустницы порхали над ними, садясь то Гансу на грудь, то собаке на нос.
– Рота подъё-ом! – нарушил я атмосферу неги.
Парень подскочил, словно ошпаренный. Он был высоченный, черноволосый, с телом атлета и лицом ребёнка. Крупный с горбинкой нос и чёрные с поволокой глаза выдавали в нём кавказское происхождение.
– За мной, – приказал я Гансу.
Он с заискивающей готовностью трусцой побежал за мной.
– Здесь коробка с мобильниками стояла, не знаешь, где она? – спросил я его у автобуса.
– Я не брал! Это не я! – по-детски бурно отреагировал Гаспарян.
– Я спрашиваю, не знаешь ли ты, куда запропастилась коробка, а не говорю, что ты присвоил мобильники! – разозлился я. – Я точно помню, она вот тут была, рядом с телевизорами!
Ганс нахмурился и добросовестно перерыл грузовой отсек, последовательно передвигая мешки и коробки.
– Не-ту! – сказал он, вылупив на меня чёрные глазищи и хлопая пушистыми ресницами. – Пропали!
– Я и сам вижу, что пропали, – пробормотал я.
– Глеб Сергеич, а тот парень, которого вы подвозили, он не мог…
– Бери пакеты с подарками и тащи их в актовый зал, – оборвал я его.
И без Гаспаряна было понятно, что я идиот, дурак и полный кретин.
В ярости пнув какой-то пень, торчавший посреди дороги, я громко выругался.
– Эй! Чему так радуемся?!
Ко мне подошла Беда. Она успела сменить джинсы на короткий безумно-розовый сарафан, накрасить губы розовой помадой и вместо пляжных шлёпок одеть босоножки на шпильках.
– Ну, как я? – покрутилась Элка вокруг своей оси, придерживая мизинцем очки на переносице.
– Фея! Принцесса! Мечта сибирского педагога! – Больше я понятия не имел, как можно назвать девушку в розовом сарафане, ростом чуть меньше двух метров и фигурой легкоатлетки… Я и не помнил, видел ли я когда-нибудь Элку не в джинсах. По-моему, нет.
– Вообще-то, это не мой стиль, но… – Беда вздохнула, – среди навоза и кур вдруг так захотелось гламура! Этот сарафанчик мне Катька перед отъездом вручила. Он оказался ей мал!
Я понятия не имел, кто такая Катька, и почему она дарит свои вещи моей жене.
– Почему ты не спрашиваешь, кто такая Катька? – Элка подозрительно прищурилась.
– Твой хороший человек Денис спёр коробку с мобильниками, – мрачно сообщил я Беде.
– Вообще-то это ты его подсадил в автобус, – справедливо заметила Элка. – Я давно говорила тебе: брось дурацкую привычку подбирать попутчиков! И потом… что-то не верится мне, что Дэн их прихватил! Мобильников было штук тридцать, а у него не было ни сумки, ни рюкзака! Он что, за щекой их унёс, как хомяк?!
– Дэн! – заорал я и снова пнул трухлявый пень так, что щепки полетели от него во все стороны. – Он для тебя уже Дэн?! Да он просто вор, этот гад! Сейчас пойду в милицию, накатаю заяву, пусть его в розыск объявят!
– Ты видел, как он ушёл?
– Нет! В том-то и дело, что он исчез незаметно! Это он упёр телефоны! – Я решительно направился в сторону интерната, чтобы позвонить ноль два.
– Стой! – спотыкаясь на своих каблуках, Беда побежала за мной. – Мне кажется, это не он! Поверь моему богатому детективному опыту, это точно не он!
– Не он?! – спросил на ходу я. – А что он так долго делал в сортире?! А сортир рядом с грузом! А ты ему глазки строила и хвостом перед ним крутила!
– Я?! – Элка бежала чуть сзади и сбоку. – Я глазки строила?! Я крутила хвостом?! Ну ты и… ну ты… – она захлебнулась эмоциями, но поняв, видно, что такой стиль разговора не подходит её гламурному образу, вдруг тихо и высокомерно сказала: – У Дэна лицо честного человека!
Первый раз Элка не почуяла криминала там, где он был налицо.
Не скажу, что это меня обрадовало.
Я вспомнил высоченного, широкоплечего Дэна с голливудским лицом и скрипнул зубами от злости.
– Тридцать телефонов не могли никуда завалиться, – резко сказал я Беде.
– Это не он!
– Больше некому!
Она не стала мне больше ничего отвечать, обогнала меня и пошла к интернату шаткой походкой неопытной манекенщицы.
– Больше некому! – крикнул я ей вдогонку. – Нужно спросить у всех наших, не пропали ли у них деньги и личные вещи!!
В окнах второго этажа я заметил смеющихся интернатских детей. Они показывали на нас пальцами и изъяснялись между собой какими-то замысловатыми жестами. В этот момент я не придал этому никакого значения.
Всё выяснилось через пятнадцать минут.
В милицию я так и не позвонил.
Кабинет директора, где был телефон, оказался закрыт, а свой мобильный я оставил в автобусе, когда разгружал вещи.
Решив, что сообщить об ограблении я ещё успею, и стараясь успокоиться, я направился в актовый зал, где вовсю шла подготовка к нашему выступлению. Зал был маленький, тёмный и плохо отремонтированный. Линолеум на полу пузырился, стены выкрашены неравномерно, с подтёками, а вместо кресел в зрительном зале стояли разномастные, потёртые стулья.
