Дарья Донцова - Спят усталые игрушки

Через два часа я все же спросила:

– Долго еще?

– Следующий поворот направо, – спокойно сообщила спутница.

«Вольво» послушно повернул и поскакал по ухабам и рытвинам. «Как бы не пришлось менять амортизаторы», – невольно подумалось мне.

Еще примерно через полчаса Нина неожиданно скомандовала:

– Стоп.

Я нажала на тормоз и, поднимая ручник, осведомилась:

– Где деревня-то?

Машина стояла на опушке леса, прямо за ветровым стеклом начинались огромные мрачные деревья.

– Дальше пешком, – вздохнула Нина, – подъехать нельзя.

– Где же «Вольво» оставить?

– Да здесь, – спокойно пояснила Сундукян, – народу нет, вокруг ни поселков, ни дач, до станции почти тридцать километров.

На всякий случай я включила сигнализацию, и мы пошагали по целине. В Москве снег давно сошел, вылезла первая травка и даже начали кое-где распускаться цветы. Здесь же стояли сугробы.

Проваливаясь почти до колен, мы тащились минут пятнадцать между елями. Я устала, промокла и отчаянно хотела пить. Наконец Нина влезла на пригорок и указала рукой вниз.

– Гляди, добрались.

Отдуваясь, я влезла на холмик и замерла с раскрытым ртом.

Больше всего увиденное походило на съемочную площадку кинофильма «Русская деревня восемнадцатого века». Огромный забор из почти не обструганных стволов деревьев с угрожающе заостренными макушками скрывал почти полностью поселение. Видны лишь крыши нескольких домов и какое-то непонятное сооружение, издали смотревшееся как вышка для часового.

Мы дотащились до грубых ворот. Сундукян ухватила молоток, висящий на пеньковой веревке, и два раза с размаху постучала по створкам.

– Кто? – незамедлительно последовал вопрос.

– Во имя господа нашего иду по жизни праведным путем, – отозвалась Сундукян.

– Добро пожаловать, сестра дорогая, – прозвучало изнутри, и приоткрылась узенькая калиточка.

Я прошла внутрь. Возле ворот стоял крепкий мужик. Длинная рубаха, перепоясанная веревкой, свисала почти до колен, широкие брюки падали на босые грязные ноги. Из-за клочкастой бороды и пышных усов он показался мне стариком.

– Господь храни тебя, брат Феофан, – пропела Нина, кланяясь в пояс, – хорошо-то дома как, не то что в Москве поганой…

– Здоровья желаю, матушка, – отозвался Феофан, кланяясь в ответ, – понять не могу, как вы там живете, в капище идоловом. Терпи послушание, у каждого свой крест. А у нас радость.

– Да ну? – встрепенулась Нина.

– Вчерась молельный зал доделали, последний гвоздик вколотили. Отец всю ночь не спал, самолично мебель таскал. Уж мы ругали его за старание, куда там! Не послушал!

– Славно, – одобрила Нина, – знакомься, брат, гостья у нас, Дарьей кличут.

– Ласковое прозвание, – улыбнулся Феофан, обнажив ровные крепкие зубы. – Сразу стало ясно, что мужику едва за тридцать. – Ступайте себе в избу, отдохните, небось после дороги ноги гудят, – заботливо сказал парень.

Мы двинулись по неширокой улице.

– Вот, – сказала Нина, – те две избы мужские, следующие женские, а у колодца, видишь, красная крыша?..

Я кивнула.

– Там дети, правда, их совсем немного. А слева молельня и дом Отца. Только тебе туда пока ходить не надо.

– Что же мне, посреди улицы стоять?

– Нет, конечно, – ласково пропела Сундукян, – пойдем в женскую.

Она быстрым шагом дошла до большой избы и толкнула дверь. Темноватый тамбурчик поражал порядком. По стенам располагались полочки, над ними виднелись вбитые гвозди. Нина быстро сняла туфли и поставила на полку. Потом, вешая на гвоздь куртку, сообщила:

– Снимай обувь, в избе босиком ходят, впрочем, некоторые и по улицам тоже.

Я стащила ботиночки и почувствовала, как сквозь тонкие чулки пробирается леденящий холод. Нина откинула занавеску из мешковины, прикрывавшую вход, и мы очутились в большом, метров пятьдесят, помещении.

Посередине зала стоял длинный-предлинный стол из досок, по бокам тянулись простые лавки. Между окнами сделаны нары, прикрытые цветными тряпками.

У стола с иголкой в руках сидела безвозрастная баба.

– Обливались? – поинтересовалась она.

– Нет, – покачала головой Нина, – только приехала, да слить некому.

– А я на что? – улыбнулась женщина. – Скидавай одежду, да пошли.

Нина подошла к нарам и моментально разделась донага.

– Ну, ты чего ждешь? – поторопила меня бабка.

– Она первый раз у нас, Катя, – пояснила Нина.

– Раздевайся быстренько, сестра, – заулыбалась Катя, – сейчас сил прибавится, бодрости, здоровья.

Ничего не понимая, я тоже стащила с себя всю одежду и моментально покрылась гусиной кожей.

– Ничего, ничего, – приободрила Катя, – сейчас согреешься, жарко станет.

Мы вышли во двор и застыли возле двери, как две статуи.

– С кого начинать? – поинтересовалась Катерина.

– Ну, конечно, с Даши, – отозвалась Нина.

– Лады, – согласилась Катя и велела: – Зажмуряйся!

Я покорно закрыла глаза, и в следующий момент чуть не потеряла сознание. На голову, прямо на темечко рухнул шквал ледяной воды. От неожиданности из горла вырвался дикий крик. Глаза распахнулись. Довольная Катя улыбалась, покачивая пустым ведром.

– Вопи, вопи, это дьявол из тебя выходит, ну как, тепло стало?

Самое странное, что так оно и есть. Несмотря на струйки, быстро бежавшие по коже, телу стало жарко.

– Говорила же, – удовлетворенно отметила Катя и обрушила на голову Нины воду из другого ведра, – облиться – первое дело от всех напастей. Ну топайте в избу, одевайтесь.

Нина быстро облачилась в юбку и протянула мне шапочку-тюбетейку.

– Надень на молитву.

– Зачем?

Сундукян пожала плечами:

– Учитель велит; кстати, если голова во время бдения не прикрыта, то потом виски ломит.

Деваться некуда, и я натянула убор.

– Давай, давай, – поторопила Катя, – не тянитесь, щас начнут.

Она вышла за дверь.

– Вы всегда такой душ принимаете? – поинтересовалась я.

– Ага, – отозвалась Нина, засовывая старательно пряди пышных волос под шапочку. – Два раза в день всенепременно, утром и вечером. Здорово в тонусе держит.

– И зимой?

– А как же?

– На улице?

– Что тут страшного?

– Неужели никто не болеет, даже дети?

– Нет, – спокойно пояснила поэтесса, – даже насморка не наблюдается.

Возле молельни стояла тихая толпа. У входа, на табуретке высилась большая эмалированная кастрюля. Молчаливые женщины и мужчины, все в одинаковых шапочках подходили по очереди к «чаше». Довольно молодая женщина зачерпывала деревянной ложкой резко пахнущую, похожую на кисель массу и подносила сектантам со словами: «Вкуси напиток веры и очисти душу».

Угостив Нину, девушка глянула на меня огромными прозрачными голубыми глазами и тихо поинтересовалась:

– Кто это?

– Гостья, – ответила Сундукян и шагнула в молельню.

Я оказалась последней в очереди, все сектанты уже были в избе, и оттуда доносился тихий, мерный гул. Женщина ощупала меня взглядом и внезапно шепотом поинтересовалась:

– Отца видели?

Я покачала головой.

– Вы состоятельны?

– Что? – растерялась я.

– Квартиру, машину, дачу имеете, а родственников нет?

– Точно, – подтвердила я, недоумевая, с чего бы это девушке интересоваться моим материальным положением.

Женщина повозила ложкой в кастрюле и неожиданно страстно зашептала:

– Уши заткни, глаза прикрой, не слушай и не гляди на шарик. А потом беги отсюда, пока цела!

– Долго ты еще, Света? – поинтересовалась пожилая женщина, выглядывая из дверей.

– Сейчас, Марья Ивановна, только гостью угощу, – пропела девушка и протянула мне пустую ложку.

Я сделала вид, будто наслаждаюсь подношением. Марья Ивановна исчезла.

– Найду тебя ночью, – снова зашептала Света, – часа в три зайду.

Совершенно ничего не понимая, я перешагнула порог и оказалась в почти кромешной темноте. Но минут через пять глаза привыкли к полумраку.

Огромное помещение без окон. Воздух спертый, душно. Пол уставлен деревянными лавками.

Впереди – стол, на нем какие-то непонятные предметы. Люди в основном молчат. Все они удивительно похожи: женщины в длинных юбках, мужчины облачены в нелепые рубашки, подавляющее большинство босиком. У двери стайкой пристроились худые дети, но Верочки среди них явно нет, самой младшей лет семь, не меньше. Одна из девочек заходится в бесконечном кашле, даже в полумраке видно, как у нее лихорадочно блестят глаза.

– Больную зачем привели? – спросила я у Нины. – Лежала бы в кровати.

– Ерунда, – отмахнулась Сундукян, – сейчас водичкой холодной обольют, и к утру температура пройдет.

– Водой? – изумилась я. – Ребенка с температурой и жестоким кашлем окатят ледяной водой?

– Конечно, – спокойно подтвердила поэтесса, – всегда так делаем, к врачам не ходим, да и взять их здесь неоткуда, до ближайшего населенного пункта километров тридцать по лесу.