Людмила Милевская - Веселая поганка
— Аппаратная, думаю, где-то наверху, — сообщила я, — а здесь, в подземном этаже, разводки к исполнительным механизмам и проекционной аппаратуре.
Монах в непонимании молчал, из этого следовало, что здесь он мне не помощник, надо самой соображать.
«Внутри зала, — подумала я, — лестниц нет, исключая те, что ведут на ярусы для слушателей. Однако ярусы, судя по всему, ограничены стенами дома. Снаружи нет и намека на выносные лестницы…»
— Лестница наверх, в аппаратную, где-то здесь в коридоре, — уверенно сказала я. — Скорее всего за одной из этих дверей.
И мы принялись дергать ручки все дверей подряд, исключая знакомую, за которой не так уж давно шел пир горой. Мне вовсе не улыбалось встречаться с лжепророком — вдруг он все еще бражничает.
Три двери были заперты, а за четвертой обнаружилась лестница. Монах, как обидно, даже не восхитился моими дедуктивно-инженерными способностями. Принял все как должное и, думаю, отнес успех на счет Господа. Я же отдавать свои лавры Господу не пожелала и спросила:
— Что бы вы без меня делали?
Он оставил вопрос без ответа, жестом приглашая подняться по лестнице.
Подниматься пришлось долго, по моим прикидкам на уровень четвертого этажа, то есть под самую крышу. Лестница уперлась в небольшой темный коридорчик, освещенный лишь полоской света, просачивающейся в щель приоткрытой двери, куда я тут же и заглянула. Глазам моим предстала прозаичная картина: в комнате, сплошь уставленной сложнейшей электроникой, сидели два типа. Один — обычный бритоголовый бандюган размеров великих, второй — культурный субтильный парнишка с очками на длинном тонком носу. Типы азартно резались в карты.
Физиономия бандюгана источала безмятежность, лицо же интеллигента носило печать озабоченности. Он то и дело задерживал ход и напряженно вглядывался в многочисленные индикаторы, мигающие всеми цветами радуги. Отдельно от прочей аппаратуры стоял небольшой телевизор, развернутый экраном к бандюгану. Там демонстрировалась убойная порнуха, явно подпольного производства.
— Софья Адамовна, вы сможете во всем этом разобраться? — прошептал монах, имея ввиду, конечно же не порнуху, а аппаратуру.
— Ну, во всем может быть так сразу и нет, — засомневалась я, не желая с ходу расписываться в своей несостоятельности, — однако попробовала бы. Учитывая мой талант и способности к наукам, чем черт не шутит.
И тут мой монах отодвинул меня от двери и… вошел в комнату, вызвав шок у интеллигента и тупое удивление у бандюгана.
— Ты че, в натуре? — вопросил тот. — Иди, бля, вниз поклоны бить.
Монах же остановился посередине аппаратной и сказал:
— Софья Адамовна, приступайте.
И я приступила: подошла вплотную к аппаратуре и уставилась на нее, как баран на новые ворота.
Бандюган от наглости нашей просто онемел, но очень быстро пришел в себя и выдал роскошный вариант русского площадного фольклора, стараясь в основном для монаха, поскольку я была занята чрезвычайно. Монах мой, однако, стараний бандюгана не оценил, отнесся к ним равнодушно.
Бандюган, отчаявшись пронять нас словами, бросился на монаха с кулаками. Я в ужасе зажмурилась, но ничего не произошло, если не считать того, что бандюган рухнул на пол и захрапел.
— Что вы с ним сделали? — изумилась я. — Он умер что ли?
— Слышите же, что храпит, — с легкой обидой ответил монах, — значит спит человек. Я нажал на точку покоя, минут через сорок он проснется.
— Что за точка такая? — удивилась я.
— Она расположена рядом с точкой смерти. Неопытные ученики иногда ошибаются и путают эти точки. Если ошибка произойдет на живом человеке, его душа расстанется с телом.
Интеллигент, услышав это, начал сползать со стула, выстукивая зубами частую дробь. И тут я поняла, что знаний электроники мне демонстрировать не придется, а потому заперла дверь на засов и заговорщически сообщила интеллигенту:
— Есть способ договориться.
— Спасибо, — благодарно мотнул головой он. — Что я должен делать?
— Этот великий гуру, этот святой человек, — я показала на монаха, — должен произнести проповедь. Его жизнь потеряет смысл, если этого не произойдет.
— Да-да, конечно… понимаю, — пролепетал интеллигент, спешно протягивая моему монаху микрофон.
И, не теряя ни секунды, мой монах заговорил…
Говорил он вдохновенно и был так красив, что передать невозможно. Даже фингал (мое произведение) не портил его, а может даже — и такое бывает — украшал. Монах воздел к небу свои сильные красивые руки и заговорил. Его длинные пальцы трепетали, его голос рокотал. Я залюбовалась им. Интеллигент тоже с восхищением взирал на моего монаха, а монах, нас не замечая, забыв про все, говорил, говорил, говорил…
А что говорил он! А как! Ах, как говорил мой монах! Ну хоть бери, бросай к черту эту любовь и косметику с мясом, сексом и сплетнями да предавайся преданному служению. Честное слово, я почти уже готова была к нему, к служению этому, даже блаженство некоторое от речи монаха испытала, даже душу свою бессмертную почувствовала, совсем отличную от этого чужого грешного и отвратительно-бренного тела. Захотелось чисто и преданно кому-нибудь служить… Потом захотелось служить Господу, именно Господу, потому что Он — единственный, с кем я бессмертна. Все пройдет, но Господь будет вечно, а с Ним вечно буду и я, не говоря уже о блаженстве, которое снизошло…
Снизошло такое блаженство!
Нет, честное слово, не пожалела я, что пришла в тот дом и, рискуя своей жизнью, дала прочитать проповедь своему монаху. Он прочитал ее так, что и пострадать не стыдно. Просто блеск!
Очнулась я в лапах головорезов, по другому этих людей не назовешь. Мой монах, распаленный службой Господу, рвался из бандитских лап к микрофону и взывал, взывал…
На этот раз нас топить не стали, а посадили в темную и холодную комнату, судя по всему находившуюся в подвале — слабые лучи света пробивались из окошка под потолком. В том подвале даже мебели не было, даже лежанки, — бросили нас прямо на солому.
Уже спустя пять минут у меня зуб на зуб не попадал, монаху же моему все одно, что прорубь, что подвал, что «Кадиллак» с «Фордом». Он везде одинаково счастлив, к тому же так лихо на свою проповедь зарулил, что остановиться уже не мог. То, что я была единственная его слушательница, монаха не смущало. В этом смысле я могла гордиться: остаток проповеди достался мне весь.
Когда монах смолк, я, просветленная, нежно его спросила:
— Ну что, допрыгался сукин сын? Добился своего? Сидим опять в подвале. Только не говори мне, (для своего же блага) что через этот подвал проходит путь к твоему гуру и моему сыну.
Монах открыл было рот, но я, не зная его намерений, на всякий случай предупредила:
— Если скажешь — убью.
И он, бесстрашный, завел-таки шарманку.
— Каждый шаг наш — путь к моему Великому гуру и вашему маленькому сыну, и подвал этот — новый шаг к ним, — с мудрым видом произнес он.
Нетрудно представить мое состояние. Все плоды проповеди как рукой сняло. Куда только эта благость из меня подевалась? Выветрилась в единый миг.
— Ах, ты едрена вошь! — закричала я и, стыдно сказать, на святого человека с кулаками набросилась.
И, что хуже всего, он совсем не сопротивлялся. Я молотила кулаками по его сильному мускулистому телу, а он переживательно вскрикивал, взывая:
— Осторожно! Вам будет больно!
Мне стало стыдно. К тому же действительно заболели кулаки. Я сникла и зарыдала.
— Зачем вы плачете? — ласково спросил монах. — Вы служили Господу, благодаря вам состоялась моя проповедь, теперь впереди — только радость.
— Шли бы вы! — отмахнулась я.
Монах же терпеливо продолжил:
— Вы познали, что душа ваша вечна, а вы не это тело. Первый шаг сделан, значит обязательно будет и шаг второй.
— Ах, оставьте, — взмолилась я, — до шагов ли, когда сижу черте-те где, а мой Санька, мой маленький сын в лапах этих головорезов? Уже и я в их лапах! В подвале сижу! Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй! — горестно завыла я, дрожа от холода.
Монах же, узрев мое горе, ничего лучшего не придумал, как лечить меня новой проповедью.
— Вы должны стремиться к такому духовному состоянию, — сказал он, — когда ничто внешнее не сможет на ваше благостное настроение повлиять. Ведь даже сидя в подвале вы не лишены радости любить Господа и служить Ему. Ваша душа вечна, она не есть ваше тело, какое ей дело где это тело сидит: в подвале или в ресторане? Душе все равно.
— Уж лучше в ресторане, — вставила я.
— Нет, в подвале для духовного роста лучше. В ресторане больше соблазнов.
Я разозлилась:
— Да как не поймете вы, странный человек, что я хочу этих соблазнов! Я сама их ищу!
Монах покачал головой:
— Тело ваше хочет, но не хочет душа. Душа плачет, душа страдает, заточенная в ваше тело, а вы мучаете ее и знать о ней не хотите. Не хотите слышать как страдает душа ваша.
