Четыре угла коварства - Лариса Павловна Соболева
Маня повертелась с полчаса, хотя время ночью бежит по своим правилам, без часов трудно понять, сколько на самом деле натикало. Она села, спустила ноги на пол и думала, что бы такое сделать, после чего уснешь быстро и крепко.
– Пойду водички попью.
Пришла на кухню, свет не включала, из окна света достаточно – фонарь с боку дома светит, да и ночь лунная. Маня выпила воды, решила взглянуть на небо, на луну посмотреть, кажется, сегодня полнолуние, оттого и света много, кстати, в полнолуние особо бессонница мучает…
Но во дворе заметила некий предмет наподобие столба, только с бугристыми очертаниями. Маня пожала плечами, шепотом вымолвив:
– Не пойму, что это такое… Прям интересно, вроде как днем ничего не было. А может, я не заметила? Блин, торчит посередке… Вот убей меня, теперь не засну, покуда не узнаю, что за столб во дворе торчит. Пойду-ка посмотрю, только дверь открою чуток и одним глазком…
Еще один полуночник не спал, он лежал,
…заложив руки за голову, смотрел в потолок, на животе покоилась раскрытая книга страницами вниз. Павел не прочел ни строчки, а хотел отвлечься. Не спалось. Но самое интересное – ни одной мысли в голове не крутилось, даже не плавало в замедленном темпе. Скрипнула дверь, голову он не повернул, знал: это мама, больше-то некому, Тимофей, после того как поел, уснул сразу. Тем временем Зоя Артемовна три раза постучала в дверь костяшкой пальца, он сказал:
– Да входи уж.
– Извини, вижу горит свет, значит, не спишь. И мне не спится.
Она села на край кровати и смотрела на сына, но раз пришла, что-то хочет выяснить, хотя могла выяснить все, когда кормила его и Тимофея ужином. Наконец Павел оторвал взгляд от потолка и посмотрел на мать, она показалась ему настороженной. Он поинтересовался:
– Что-то еще случилось?
– Нет, все хорошо. Меня ты беспокоишь… угрюмый, молчаливый, как будто что-то глубоко переживаешь. Ты мой сын, я тебя чувствую, так что выкладывай, если хочешь, чтобы твоя мать сегодня уснула.
Крутой шантаж. И Павел улыбнулся, не хотелось ему открывать свои слабости, но мама… Она больше чем мама, она еще и друг с самого детства, хотя ему доставалось от нее – и ремень, и угол, и долгие разговоры, все было в ходу.
– У меня, мама, ощущение, будто я в клетке заперт. В одном углу Лорка, я обещал за информацию о тех, кто прислал ее ко мне, не подавать в розыск, но она додумалась бросить на вокзале ребенка, которому еще нет и семи лет, а это уже другая статья. Подавать на нее в розыск или нет… не знаю, я же слово дал.
– Да, Тимоша был напуган, думал, его все бросили. Сложно представить, что пережил он, ощущая себя ненужным в этом большом мире, он не знал, куда ему податься, где жить. Рассказал мне, что к Лоре полиция не дозвонилась, тогда Тима сказал, что есть папа, что он сам поедет к своему папе. На самом деле не собирался ехать к нам, хотел всего лишь, чтобы его отпустили, спрятаться хотел, рассчитал, что пока с тобой будут говорить, он просто удерет. А полицейские не отпустили, к тебе не дозвонились первый раз, Тима все равно сбежал от них. Бедный ребенок. Подавай в розыск, подобные Лоре должны быть изолированы, она способна столько людей загнать в гроб, пусть лучше варежки шьет в колонии, хоть какая-то от нее польза будет. А еще что у тебя в клетке?
– Феликс, мама, Феликс.
– А что с Феликсом? Не решилась спросить, потому что видела твое скверное настроение, но хочется знать, насколько плохи его дела. А они плохи, так ведь?
Павел подтянулся на руках, сел и вдруг, глядя в озабоченное лицо матери, подумал, что его шутка «я маменькин сынок» является чистейшей правдой. Ну, что он без нее? Накормит, пожалеет, приголубит, поймет и простит. А что от него она получает? Одни заботы и расстройство нервной системы.
– Черт-те что творится, – тяжко вздохнул он. – Я должен избирать меру пресечения подозреваемого, но сверху кто-то давит, в результате меня заставляют избрать для Феликса самую плохую меру. Естественно, я вышел за рамки, в другой ситуации ушел бы с работы, а кто тогда поможет Феликсу? Короче, судья из «любви к справедливости»! Чувствуешь пафос? С большим трудом согласилась на залог. Под мою ответственность – отказ, под домашний арест – отказ. То есть я, мое воззрение, мои предложения не в счет, судейская ведьма снизошла и согласилась на залог… Я не против залога, я против астрономической суммы. Терпеть не могу некрасивых баб, она обижена на жизнь, потому что страшная, поэтому еще и злая.
– Не понимаю, чего вцепились в Феликса?
– Это показатель борьбы с преступниками в органах! Хотят раздуть на всю страну с привлечением СМИ, телевидения… Чтобы реабилитировать Феликса, нужно раскрыть убийство его друзей. Его надо хотя бы вырвать из-под ареста.
– А залог какой?
– Полтора миллиона за сорок пять суток. Я чуть не упал, можно подумать, он преступник вселенского масштаба. И дала двое суток, а это уже издевательство, она знала, что мы не сможем собрать такую сумму. В общем, что хотят, то и творят, не знаю, что с этим делать. Самый настоящий договорняк, а доказательств нет.
– Я могу подкинуть сто пятьдесят тысяч.
– Ма, не поможет, максимум, что мы можем собрать, – семьсот тысяч. Третья проблема – двойное убийство, к которому Феликс не имеет отношения, тут никаких сомнений нет, хотя все указывает как бы на него. А я нахожусь посередине и не знаю, как быть, только опасность чувствую.
– Павлик, что ты собираешься делать с Тимофеем?
– Да, да… Тима четвертая проблема. Не знаю, мама, не знаю, не могу пока никакого решения принять. Надо подумать.
– Пока ты думаешь, тебя перестают любить. А скажи, сын, где в твоей клетке Тамара?
– Она за
