Корреа Эстрада - Золотая сетка
– Готовишь почву для отставки и развода?
– Почему так сразу? Думаешь, я не могу надоесть? Право личности на свободу неприкосновенно. А мы ведь свободны, не так ли?
Говорила она, даже посмеиваясь. Но я понял, что за этим стоит. И не стал выяснять, кто разбил ее сердце, и с чьего голоса она повторяла эти убийственные слова. Меня это не интересовало. Главное, не приходилось уже уговаривать Марию выйти за меня замуж. Я надеялся, что уговорить ее со мной не разводиться будет проще. Поэтому вместо вопросов молча стал ее утешать, как умел.
Это занятие требует уйму сил, как утешителя, так и утешаемого. Так что утром Максим, ввалившись по старой привычке без стука, застал голубков в гнездышке, спящими, в обнимку. Охнув, он тут же вывалился обратно и в захлопнутую створку постучал.
– Да! – крикнул я, натянув Марии одеяло до макушки.
В дверь просунулась голова с пылающими ушами.
– Прошу прощения, месье-мадам, вставать пора. Сегодня у нас что-то вроде премьеры, так что протирайте глазки.
Потом он убрал голову и уже из-за двери пробубнил:
– Ребята, я за вас так рад, вы не поверите, как!
******************Если имеешь магазин и хочешь получать с него нормальную прибыль, надо вертеться как белка в колесе. Мне торговое дело вообще напоминало велосипед: держишься в седле, пока крутишь педали. А не то дело труба, и в эту трубу ты и вылетишь.
Поначалу экономили на персонале, были сами за шофера, экспедитора, грузчика. Мы с Максимом на немецком дизельном фургончике днями рыскали по оптовым рынкам и базам. Мария, знать не знавшая, что такое обратная сторона прилавка, осваивалась под руководством старика Штеренгорца, который взялся ее консультировать по всем вопросам совершенно бесплатно и вообще к нам зачастил: ему нравилась наша легкомысленная компания. Старикан был чрезвычайно деловой и оборотистый, но не все же для дела, надо что-то и для души!
Жили вчетвером: с нами прочно обосновались Максим и Колька. Никто Кольке даже не намекал на то, что надо бы переехать к родителям. Если бы я намекнул, сразу попал бы во враги и предатели. Да и рассудить, на что ему к такой мамаше? А папаша навещал частенько, брал с собой по делам, но потом неизменно водворял в наш "фонарь", норовя по вечерам зависнуть подольше за чаем и разговорами с сурдопереводом в исполнении того же Кольки или Марии, превосходно усвоившей язык жестов.
А потом у Миши Конкина (у Кольки, естественно, была та же фамилия) появилась официальная причина быть у нас столько, сколько заблагорассудится.
Комната, отведенная под кухню, столовую и гостиную, была грандиозных размеров: примерно пять на восемь. Здесь во время ремонтно-восстановительного аврала Миша поставил верстачок, запас кое-какие материалы и инструменты. Здесь никто не закатывал истерик по поводу скрипа пилы или шарканья наждака, вызывавших у тещи мигрень, здесь можно было сколько угодно пускать виться по полу кудрявую стружку или насыпать сугробики опилок от токарного станка. На этот случай Колька имел здоровенную швабру. А если настырные опилки заползали в жилые комнаты, просто в ход пускался пылесос.
В общем, Миша на пустой половине огромной, как танцкласс, залы устроил мастерскую. Скорее даже студию. Он когда-то окончил хорошее художественное училище и умел не только строить рундуки. Скоро наше новое жилище охранял уютный домовенок, появившийся на свет из подобранной в лесу коряги. А в магазине учредили для него особую витринку. Мария называла ее "леший угол", по имени главного персонажа. Из подручных средств там изображался уголочек леса, очень живо и реалистично, а реалистичнее всего – сценки из жизни мелкой нечистой силы.
Декорации и фигурки менялись, на сюжеты Миша оказался неистощим, и ребятишки не отлипали от "лешего уголка", пока мамаши затаривались.
Своеобразную коллизию являл мой тесть с Абрамом Моисеевичем. Официально считалось, что его отношения с тещей закончились раньше, чем на ней женился мой тесть. Неофициально это было далеко не так. Мария во всяком случае была полностью осведомлена о течении интриги. Глупо было бы подумать, что Миша, вовсе не дурак и прекрасный физиономист, как все глухонемые, этого не знал. Но к моменту водворения нашего семейства в "фонарь" давно уже Штеренгорц был в ауте.
Миша же, похоже, давно понял, что за птица его супруга, и на появление за чайным столом "молочного брата" реагировал с завидным спокойствием. И Штеренгорц знал, что Миша все знает. И тоже вел себя дипломатом, то есть делал вид, что никто и не пукал.
Истина же заключалась, как ни странно, в том, что прожженный старый еврей Ирину Анатольевну любил. Трудно было поверить, что можно много лет, пусть и не совсем безответно, любить такую вздорную и, в общем-то, глупую даму. Наверно, лишь по принципу схождения крайностей. Но когда Ирина Анатольевна была свободна, он, естественно, был женат, а развод для чиновника тогда был равнозначен отставке.
Теперь он был вдов, но дама сердца занята. Или просто охладела. Сердце красавицы склонно к измене. Но Штеренгорц остался верен в душевной склонности, опекал по мере возможности детей, и именно он со своими связями поспособствовал тому, что Колька с сестрой смогли пять лет прожить на Кубе вместе.
Что мне делать с собственной душевной склонностью – вот был вопрос! Ответ тоже был – пользоваться, пока дают пользоваться. Мария относилась ко мне по-человечески хорошо. Хорошие соседи, веселые друзья… надежные партнеры. За скобками почти мужской дружбы и деловых разговоров оставались ночные визиты из спальни в спальню. Иногда она приходила ко мне, а чаще я к ней, потому что оставаться без нее уже не мог. "Небольшое взаимно приятное дополнение к нашему договору", как же. Я по отношению к ней стал как наркоман. Господи боже мой, что она со мной творила! Мы были друг с другом так, что ближе не придумаешь. И при этом такая дистанция, что все готовые сорваться признания застревали где-то между зубов.
Доступ к телу беспрепятственный. Далее – запрещен.
Я рассуждал: многие мужья имели не больше того, что имею я. Уповал лишь на то, что скоро не надоем, если буду терпелив. Радикально изменило бы ситуацию, только если Мария оказалась бы в положении. Но сам об этом даже не заикался, а надеяться, что взрослая женщина попадет в "положение" нечаянно, было бы глупо.
Так оно и катилось шариком – без слов.
Производственная сторона жизни и материальная база тем временем потихоньку наладились. Я давно и хорошо был знаком с торговой работой, какое-то время ушло на освоение местной специфики, а потом все покатилось само собой. Стало появляться время для работы математической половины мозга, до той поры почти отключенной за бездействием. Я как-то стал вспоминать, что не определился с темой диссертации.
И вот тут-то оно и началось. Вмешалась в судьбу Ее Величество Математическая случайность.
Однажды мы с Максимом должны были двигаться куда-то порознь, он на машине, я своим ходом. Чтоб не разминуться, договорились о встрече на углу одного уютного скверика. Но Максим запаздывал, а в это время начался дождь, да такой, что под деревом было не спастись. Оглянулся вокруг – ни навеса остановки, ни кафешки, а единственное убежище, где можно спрятаться – стеклянный павильончик "Спортлото".
Я никогда раньше не интересовался лотереей. И в ту минуту, отфыркиваясь в мокрые усы, как тюлень, я не понимал, какой зигзаг сотворила судьба, заведя меня не в какую-нибудь чебуречную, а в эту застекленную будку.
Честно говоря, я и не в первую минуту об этом не заподозрил. Я просто разглядывал висящие по стенам таблицы статистики. Кончался сентябрь, и ватманы были заполнены на три четверти по всем системам: 5:36, 6:45, 6:49, 7:56. То есть, конечно, каждая имела свое название, но я по привычке извлекал из всего цифровую суть.
Потом по той же привычке начал штудировать одну из таблиц, помню, 5:36, не без удивления поймав себя на том, как пытаюсь упорядочить кажущийся хаос произведения лототрона и продолжить вертикальную колонку цифр, предугадывая выпадения номеров на следующую неделю. Впрочем, этим занимались в павильончике все, кроме нескольких случайных, зашедших переждать дождь прохожих. Прикинул "на глазок" действие теории вероятности на отрезке натурального ряда из тридцати шести чисел, цикличность выпадений в грубом приближении и записал то, что показалось самым подходящим.
– И что у тебя, парень, вышло? – спросил меня кто-то сбоку. Я оглянулся – там сидел старик в потертой кепке, просторном клетчатом пиджаке и таких же точно роговых очках, как у меня. Я это сразу заметил – несоответствие одежды и очков, которые стоили в несколько раз дороже всего наличного гардероба. Конечно, несоответствие это было неспроста. Но я по этому поводу ничего говорить не стал, сел рядом со стариком и показал ему бумажку из блокнота.
– Так-так-так, – сказал он. – Семерка у тебя идет сто процентов?
