Каждому по заслугам - Людмила Мартова
– И ваш отец унес этот ящик домой? – догадалась Настя.
– Не сразу, конечно. Он понимал, что нужно действовать, не привлекая внимания, поэтому выносил картины по одной. Никто, кроме него, не имел доступа в ту часть хранилища, где они лежали. На вырученные от продажи деньги он сделал ремонт, во время которого и оснастил тайник в библиотеке.
– То есть про тайник вы знали? – уточнил Дорошин.
– Да. Я его вычислил. Было понятно, что рано или поздно, но кто-нибудь может найти схрон в галерее, поэтому безопаснее держать свою кубышку рядом. Отец как огня боялся двух вещей – увольнения и инвентаризации, тем более что о последней в их кругах говорили все активнее. В крупных федеральных музеях она уже шла полным ходом, так что отец должен был перенести картины домой и спрятать в укромном месте. Я искал это место и нашел. Открыл, когда отец был на работе, а мать ушла в магазин, и ужаснулся. Там лежали пять мировых шедевров, которые счел бы за честь иметь у себя любой музей мира. Я неплохо разбирался в живописи, поэтому мог с уверенностью опознать картину Филонова, две работы Репина, один портрет кисти Серова и полотно Рериха. Я был в шоке.
– Понимаю, – пробормотала Настя, вспомнившая, как обомлела при виде того, ЧТО достали из тайника Гольцова. А ведь она совершенно не разбирается в живописи. – А Левитан?
– Левитан из другой оперы, – горько улыбнулся Иван Карпов. – Понимаете, я тогда не понимал, что все, что я вижу, неучтенка, которая не значится на балансе галереи. Я был уверен, что отец просто разворовывает фонды и что рано или поздно это вскроется.
– И что вы сделали? – это спросил Дорошин.
– Я? Я сделал глупость.
Он рассказывал дальше, и постепенно перед Дорошиным и Настей открывалась тайна случившегося двадцать с лишним лет назад ограбления. Став носителем страшного секрета отца, Гольцов-младший несколько дней ходил сам не свой. С одной стороны, он не мог оставить все как есть. Будучи человеком честным, он чувствовал, как от осознания того, что его отец – вор, у него тугим узлом сворачиваются все внутренности.
Поговорить с отцом? Сказать, что он все знает? Открыть тайник и приказать вернуть ценности? А если отец не послушается? А если засмеется ему в лицо? Позвонить в полицию и сдать отца правоохранительным органам молодой учитель тоже не мог. Подвиг Павлика Морозова всегда казался ему спорным, а облик пионера-героя омерзительным. Иван просто хотел, чтобы отец остановился и больше не расхищал то, что по праву должно считаться национальным достоянием.
И тогда он придумал отличный, как ему казалось, план. Ограбить картинную галерею, чтобы привлечь к ней внимание. За несколько дополнительных визитов на отцовскую работу план был оточен до мелочей. Помочь в его реализации Иван попросил Никиту Дубинина, своего лучшего друга.
Будучи кадровым военным, тот как раз в те дни приехал в родной город в отпуск. Разумеется, во все детали предстоящего «дела» Иван друга посвящать не стал. Сказал только, что ему нужно хорошенько «встряхнуть» отца, и заверил, что картина Левитана, которую он присмотрел в качестве основного «улова», в течение нескольких дней вернется на свое законное место.
По плану друзья должны были разбить окно, быстро проникнуть в хранилище, открыть дверь нужной комнаты дубликатом заранее сделанных ключей, забрать стоящего отдельно Левитана и спрятать его в заранее присмотренном тайнике. О том, что в кладке старинной стены имеется такая ниша, друзья знали с детства. Как-то играли рядом с галереей и обнаружили тайник, о котором ничего никому не сказали.
Приехавшая на сработавшую сигнализацию милиция должна была провести проверку, обнаружить исчезновение Левитана и инициировать инвентаризацию. В такой ситуации Гольцову-старшему не оставалось бы ничего другого, как вернуть похищенное в музей. О местонахождении картины Левитана после этого можно было сообщить в милицию анонимным звонком.
– Вас в молодости звали Дон Кихотом? – спросил Дорошин язвительно. – Вы на полном серьезе сражались с ветряными мельницами?
– Да. Вот таким наивным, не знающим жизни дурачком я тогда был, – горько согласился их с Настей собеседник. – Первая часть моего плана полностью удалась. Мы разбили окно, на котором не было решеток, я залез внутрь и сбегал за картиной. Никита принял ее у меня из окна и быстро побежал прятать, а я выскользнул обратно и присоединился к нему. Мы аккуратно завернули акварель в несколько слоев холста и полиэтилена, чтобы она нечаянно не пострадала от влаги, спрятали ее в схрон и закрыли его. Мы слышали милицейские сирены, но спокойно ушли, не вызывая ни у кого подозрений. У нас в руках ничего не было.
– А потом отец нашел вашу кепку.
– Да. Я снял ее машинально. Отец сразу понял, что это сделал я, спрятал кепку и заявил в милиции, что из музея ничего не пропало. Понимаете, никакой проверки не было. Все решили, что звон сигнализации спугнул незадачливых воришек, и они убежали. Вот и все.
– И что было дальше?
– Отец потребовал, чтобы я вернул картину, которую он собирался тихонько пронести назад. Тогда его заявление, что ничего не пропало, полностью соответствовало бы действительности. Я ответил, что сделаю это, если он возвратит в галерею пять картин, которые спрятаны у него в тайнике. Он побелел так, что я испугался, что его хватит удар. Потом отец объяснил мне, что между этими работами и Левитаном существует огромная разница. Что акварель «После дождя» числится в фонде, а потому украсть ее безнаказанно невозможно. А вот то, что хранится у него, никто никогда не будет искать, потому что документально этих полотен не существует. Я сказал, что не скажу, где Левитан, до тех пор, пока он не вернет украденное. Он ответил, что даже и не подумает это делать.
– И тогда вы решили уйти из дома.
– Это отец велел мне убираться. Он сказал, что я не ценю того, что он делает для семьи. Что я – чистоплюй, привыкший жить на всем готовом и не заработавший за всю жизнь ни рубля. Я понимал, что мы оба оказались в безвыходной ситуации. Мы не могли донести друг на друга и жить под одной крышей после всего сказанного тоже не могли.
– А ваша мама? – в голосе Насти звучало сострадание.
– Мама встала на сторону
