Елена Логунова - На сеновал с Зевсом
Если бы юная зрительница Даша пошла в театр с сестрой, ничего плохого с Марусей не случилось бы. А так ей вдруг прямо посреди спектакля сделалось дурно. Пришлось девушке воспользоваться любезно предложенной помощью соседа и покинуть зал. Усадив Марусю в такси, добрый человек пошел смотреть представление дальше, а она назвала водителю свой адрес и… в полуобморочном состоянии приехала на угол улиц Украинской и Белорусской.
— Ты понимаешь, какие подлецы?! — шумела Даша. — Один мерзавец распылил рядом с Марой какую-то тошнотворную дрянь, увел ее из зала и посадил в машину ко второму мерзавцу! И ведь она сама пошла, добровольно — попробуй, предъяви им что-нибудь! А третий, то есть первый, то есть главный мерзавец — это я про Мурата, чтоб он сдох! — вообще никак в похищении не засветился!
— Ты не волнуйся, теперь-то им всем засветят по полной! — уверенно сказала я, ничуть не сомневаясь в большом и крепком, как кулаки братьев Кличко, профессионализме капитана Барабанова.
Когда Жане ушли и поднятая ими высокая волна положительных эмоций схлынула, я уютно забилась в уголок дивана с книжкой и яблоком и приготовилась скоротать часок-другой за тихим занятием, вполне подходящим чинной благородной девице, которой я себя ощущаю (а главное — проявляю) далеко не так часто, как того хотелось бы капитану Кулебякину. Однако это похвальное намерение реализовать не удалось. Буквы на страничке прыгали как блохи, смысл слов от меня упорно ускользал, мысли кружили как гончие, потерявшие заячий след, пока я вдруг не поняла, что именно меня беспокоит.
«Толстуха из наробраза упрекала Тупиковского, что на его спектакле женщин тошнит, причем уже в первом акте! — вспомнил внутренний голос. — По-моему, в этом повествовательном предложении важно множественное число имени существительного: она сказала женщин, а не женщину!»
— То есть, если верить толстухе — а почему бы нам ей не поверить? — в первом акте «Яблока раздора» подурнело не только Марусе, но и какой-то другой женщине? — сообразила я. — Если это так, можно опасаться, что Маруся была не единственной похищенной невестой, по тому же сценарию из ТЮЗа умыкнули еще одну девицу!
— Что ты придумываешь?! — накинулась на меня Трошкина, которой я не замедлила сообщить свою догадку.
Для этого Алку, которая после еды тоже устроилась на диванчике, но не с книжкой, а с подушкой, пришлось безжалостно разбудить, чему подружка совсем не обрадовалась.
— По-твоему, братья Сальниковы могли поставить похищение невест на поток?! — возмущалась она. — Думаешь, на эту оригинальную услугу такой спрос?!
— Не знаю, — тоже сердито ответила я. — Но неплохо было бы выяснить, не пропал ли кто-нибудь еще.
— Вот пусть коллеги Кулебякина и Барабанова это и выясняют. Им есть кого спросить, они Мурата повязали.
— А Сальниковых еще не повязали, — напомнила я.
— Так мы с тобой тоже пленных не брали! — возразила подружка.
Я промолчала — мысли резвым кузнечиком прыгнули далеко в сторону. Я бы с удовольствием взяла в плен загадочного Алехандро.
«Тебя волнует связанная с ним загадка или он сам?» — съязвил внутренний голос.
— Брысь! — прошипела я.
А Трошкина подумала, что это я ей, и из чувства противоречия мгновенно переменила позицию.
— Ну, так как мы будем что-то выяснять? — спросила она, быстро проникаясь духом соперничества.
Моя подружка никогда не могла отказать себе в удовольствии решить трудную задачку — ей очень нравится «умывать» окружающих, демонстрируя собственное превосходство. Неудивительно, что именно Алка, успокоившись и собравшись с мыслями, предложила четкую последовательность действий:
1. Выяснить, в какой еще день, кроме 31 марта, когда Сальниковы умыкнули Марусю, тошнило неизвестную зрительницу на «Яблоке раздора».
2. Узнать, не пропала ли в этот день в городе какая-нибудь другая «невеста».
3. Попутно с 1 и 2 попытаться прояснить личность этой второй нежной театралки.
С пунктом первым мы попросили разобраться мамулю. Она немножко поупиралась, ссылаясь на то, что беседа с нудной наробразовской дамой не относится к числу занятий, доставляющих творческой личности большое и искреннее удовольствие. Пришлось застращать строптивицу угрозой рассказать ревнивому супругу творческой личности, что такое эти ее новые духи с феромонами.
— Ах, Дюша, о чем ты говоришь! Рекламный слух о том, что духи с феромонами способствуют привлечению лиц противоположного пола, сильно преувеличен! — с досадой сказала мамуля, но к телефону тем не менее пошла.
Тем временем мы с Трошкиной залезли за информацией в Интернет. Поиск по ключевым словам «похищение» и «невеста» дал нам три страницы ссылок на сайты с информацией о русских народных свадебных традициях, непременной составной частью коих является глупый и негигиеничный обычай красть туфельку невесты и пить из нее шампанское, одним разом портя новобрачной настроение, аппетит и обувь.
— Убери невесту, — посоветовала Трошкина.
Я заменила невесту на просто «девушку», добавила ей в пару «преступника» и щедро насыпала тревожных глаголов: «ушла и не вернулась», «пропала», «исчезла», «разыскивается». Поисковик не затруднился нарисовать весьма безрадостную картину российской действительности, богатой разного рода криминальными событиями с участием девушек и преступников. Я сузила регион поиска, ограничив его родным краем, и список ЧП с барышнями и хулиганами заметно сократился. Мы с Трошкиной внимательно его изучили, и Алку ничего не зацепило, а вот я нашла знакомую тему: еженедельник «Наш город» в рубрике «За безопасность на дорогах» поместил благостное интервью главного гаишника края, совестливо уравновесив его отнюдь не оптимистичными сводками ДТП.
— «1 апреля на пересечении улиц Белогвардейская и Бедина водитель автомобиля светлого цвета неустановленной марки совершил наезд на пешехода и скрылся с места преступления, — прочитала я. — Пострадавший, гражданин Горшенин И.Д., скончался на месте преступления».
— А где же в этой истории девушка? — спросила въедливая Трошкина.
— Какая-то девушка, по словам единственного свидетеля ДТП, была на заднем сиденье той машины, — объяснила я, быстро пробежав глазами весь текст. — Но, поскольку этим свидетелем оказалась близорукая старушка, девушку она разглядела плохо и уверенно показала только одно: у той были длинные светлые волосы.
— А машину? Машину она тоже не разглядела? — вредничала Алка. — Что это за приметы — «автомобиль светлого цвета неустановленной марки»!
— Ну, сказано же: свидетель — подслеповатая бабушка! Сто пудов, она не разбирается в марках автомобилей! — осерчала я. — И вообще, отстань от старушки, тут другое интересно: я знаю, кто такой этот Горшенин И.Д. Это Игогоша!
— Кто такой Игогоша? — удивилась Трошкина.
— Ага, ты не знаешь! — Я обрадовалась возможности проявить себя более культурной особой, чем Алка. — Игогоша, по словам его знакомых, был великим художником.
— И что он писал? — неподдельно заинтересовалась Алка.
— Ну, разное… — уклончиво ответила я.
— Нет, а конкретнее? — Не в меру любознательная Трошкина прицепилась как репей.
— Хочешь это узнать? Сейчас. Зяма! — Я повысила голос, чтобы докричаться до брата в его комнате.
— Не ори! — шокировалась Трошкина. — Как можно так бесцеремонно беспокоить больного человека!
Она встала из-за стола и сама побежала к тяжелобольному Зямочке, чтобы побеспокоить его со всеми подобающими церемониями в диапазоне от робких извинений до признательных поцелуев. Я с сожалением прервала трапезу и тоже пошла к братишке. Моя гордость не могла допустить, чтобы Алка узнала подробности жизни и творчества художника Игогоши Горшенина в мое отсутствие и тем самым вырвалась в нашем стихийном культурном соревновании далеко вперед.
— Игорь Горшенин? Что-то я не помню такого художника, — задумался Зяма. — А как он выглядит? У него есть какие-нибудь особые приметы?
Чувствовалось, свои познания по части регионального искусствоведения братишка оценивает критичнее, чем мы с Трошкиной, и больше надеется на зрительную память — профессиональное качество дизайнера.
— Когда я видела его в последний раз, Игогоша был абсолютно спокойным молчаливым брюнетом в строгом костюме, — абсолютно честно ответила я.
И замолчала, прикидывая — сойдут ли за особые приметы белые тапки и венки с лентами?
— Ах, Игогоша?! — Зяма улыбнулся с превосходством. — Какой же это художник! Он просто фотограф, притом ненормальный.
— Ненормальный фотограф? — повторила я.
«Ах, так значит вместе с ним под колесами автомобиля погиб не мольберт, а фотоаппарат!» — обрадовался запоздалому пониманию внутренний голос.
Мой взгляд сначала просветлел, а потом остекленел.
