Каждому по заслугам - Людмила Мартова
На задниках обеих работ, конечно, остались следы инвентарных номеров, но определить, в каком музее или картинной галерее страны когда-то хранился неизвестный Репин, оказалось невозможно.
– Вот ты скажи, Вить, такое разве бывает? – спросил у Дорошина Зимин.
– А почему нет. Не скажу, что встречается сплошь и рядом, но в то же время достаточно часто. Так случается, когда картина хранится не в основном фонде, а в запасниках. Про фондохранилища ходит огромное количество легенд, и, к сожалению, некоторые из них не лишены оснований.
– Поясни, – попросил Зимин.
Они были давно знакомы, еще с тех пор, когда Дорошин не собирался в отставку, и относились друг к другу с профессиональным уважением, хотя близко и не дружили, но были на ты.
– Свои запасники есть у каждого крупного музея: они недоступны для зрителей и потому всегда вызывают повышенный интерес. Пару раз крупные учреждения даже устраивали выставки, на которых демонстрировали экспонаты оттуда. По крайней мере, Русский музей и Третьяковская галерея делают такое регулярно. Необъятные фондохранилища не только дают нам право гордиться тем, что в России так много произведений искусства, но и приносят немалую головную боль. Хищения здесь зачастую могут быть обнаружены только годы спустя. Например, в Эрмитаже около трех миллионов единиц хранения. Чтобы просто проверить, на месте ли они, соответствуют ли описанию, не подменили ли их копией, понадобится несколько лет. И, к сожалению, одна паршивая овца вполне может на протяжении довольно длительного времени выносить ценные предметы и продавать их.
– К примеру, как в нашей галерее и произошло.
– И в нашей, и не в нашей. В том же Эрмитаже при проверке однажды не досчитались двухсот двадцати одного экспоната, которые выносила одна сотрудница. Да и историю с тем же Филоновым ты знаешь. Вообще считается, что ежегодно в музеях по стране происходит от пятидесяти до ста крупных краж. Но основная проблема заключается не в людской жадности.
– А в чем же? – Зимин слушал внимательно. Ему действительно было интересно.
– Да в том, что зачастую даже сами музейщики не всегда знают, чем именно владеют. В советские годы благодаря государственной политике именно музеи были главными собирателями и хранителями уникальных художественных и исторических ценностей, а частные коллекционеры довольствовались в основном «немузейными» работами. Столичные музеи часто передавали часть «излишков» другим городам, краям, областям и союзным республикам, но все равно в фондохранилищах скопилось огромное количество произведений искусства, археологических находок и предметов старины. Любой музей хранит в своих стенах гораздо больше, чем может выставлять.
– И что с того?
– Мишка, много лет, десятилетия точнее, все это богатство описывалось и вносилось в реестры вручную. Где-то учет и контроль был налажен лучше, где-то хуже. Даже крупные музеи, к которым власть всегда относилась с пристальным вниманием, периодически сообщают о сенсационных находках в собственных фондах. Если я не ошибаюсь, в 2002 году в Государственном музее изобразительных искусств началась научная реставрация полотна, которое долгое время приписывали кисти Себастьяно дель Пьомбо. По итогам исследований, доктор искусствоведения, хранитель коллекции итальянской живописи Виктория Маркова выдвинула гипотезу о том, что портрет принадлежит кисти Тициана. Работ Тициана в России чрезвычайно мало: несколько полотен в Эрмитаже. Провели исследования, и гипотеза подтвердилась. Это оказался действительно Тициан. И заметь, нашли его случайно. Он пятьдесят лет не имел регистрационного номера, лежал, намотанный на какой-то вал под эскизами мозаик Васнецова, и только отправленный на реставрацию стал сенсацией. Или вот еще тебе пример. В Историческом музее в запасниках обнаружили картину, кстати, именно Ильи Репина «Гайдамаки готовят оружие на острове Умань». Она не числилась в каталогах, а лишь упоминалась в личной переписке художника. Сам Репин считал, что «Гайдамаки» проданы за границу. Нашли, отреставрировали, представили широкой публике.
– Витя, но это же все давно было.
– Давно, да не очень. В начале – середине двухтысячных. Ну и что? В больших музеях после этих находок начали постепенно бардак ликвидировать. Разбирать фонды, переводить картины и рисунки из запасников на цифровые носители, выставлять в интернет то, что до этого никто не видел. Раньше же не существовало фотофиксации коллекций, все описание шедевров мировой живописи существовало только в виде текста на бумажной карточке.
– Может, оно было и не хуже, – задумчиво сказал Зимин. – Лежали себе картины, никто о них не знал, в том числе и злоумышленники. А выложили всю информацию в открытый доступ, тут мошенники и активизировались. Теперь они тоже знают, где что лежит и что можно «брать».
– Поговорку о палке, что о двух концах, не мы с тобой придумали, – согласился Дорошин. – Но я сейчас это все тебе рассказываю для того, чтобы ты понял. Если даже в крупных музеях разбирать архивы начали относительно недавно, то уж про маленькие, такие как, например, наша картинная галерея, и говорить не приходится. В нашем музее провели проверку фондохранилища только шесть лет назад, как раз когда случилась та громкая история с пропажей этюда Куинджи, которая и выявила все остальное. Теперь там порядок, все лежит на своих местах, и где именно эти места, Лена и ее сотрудники прекрасно знают. Они же еще и в новое здание переехали, так что инвентаризация прошла по высшему разряду. Но в те годы, когда галереей руководил Гольцов, в ней был крайний беспорядок в делах. Что было принято на хранение? Что привезено из других музеев? Что поставлено на учет, а что нет? Где это все лежало? Понимаешь, к чему клоню?
– К тому, что покойный Гольцов мог годами выносить вверенные ему ценности, продавать их на сторону и на эти деньги безбедно жить. А еще создать неплохую заначку из ворованного, обеспечив себе достойную старость. Когда выносить стало нечего, а в музеях начались процессы наведения порядка, он ушел на пенсию от греха подальше.
– Тут что-то не сходится, Витя. – Зимин набычился, как всегда недовольно. – Если ты прав и Гольцов выносил из музея то, что не числилось в фондах, то при чем тут Левитан, который как раз стоял на балансе? И почему после кражи его не продали, а запрятали в стену музея?
– Понятия не имею. – Дорошин вдруг засмеялся: – Я ведь аналитик, а не ясновидящий, Мишка. Весь мой скромный опыт работы с похищенными произведениями искусства вопиет, что Левитана спер кто-то другой. Влез в музей и стащил. Из-за сработавшей сигнализации приехала полиция, вызвали Гольцова, тот, разумеется, пропажу картины обнаружил, но чтобы не привлекать внимания к фондам галереи, заявлять об исчезновении Левитана не стал. Как тебе такая версия?
– За неимением никакой другой сойдет, – вздохнул Зимин.
Дверь
