Каждому по заслугам - Людмила Мартова
– Болонин, ты что, совсем тупой? – не выдержала Нюся. – Ты вообще не втыкаешь, что именно происходит? Да если бы мы сейчас были на твоей машине, я бы тоже вылезла и никуда не поехала. Просто я обещала тебя отвезти и Илюху подводить не хочу. Доедем, продукты отдадим, у бабки переночуем и с утра назад. Понял?
– Да ладно-ладно, как скажешь, – тут же согласился Толик, знавший, что когда подруга в бешенстве, ее лучше не злить дополнительно.
Костя попрощался и ушел, Нюся тронула машину с места и снова влилась в поток, двигающийся на выезд из города. Настроение у нее испортилось, и ехать никуда не хотелось. А придется. Анна Беседина всегда-всегда выполняла взятые на себя обязательства. Она ехала, погруженная в невеселые мысли.
– Ты так до самого Малодвинска будешь молчать? – не выдержал наконец Толик. – Может, поделишься, что тебя гнетет? Я ж тебе все-таки друг.
– Толь, с этими убийствами вообще ничего непонятно, – сказала Нюся, решив, что проговорить свои сомнения вслух будет не лишним. Конечно, Болонин – бездельник и разгильдяй, но все-таки не дурак, так что взгляд со стороны вполне может быть полезен. – С одной стороны, какие-то вампирские убийства. Не зря же Костя убийцу вурдалаком назвал. А с другой, подлинники Левитана, Репина и Филонова. Убийца-то эстет, получается. Как вурдалак может быть эстетом?
– Какие подлинники? – не понял Толик. – Ну ладно. Левитана в стене музея нашли, это я слышал, хотя и не понимаю, каким боком это к убийствам относится. А Филонов и Репин-то тут при чем?
– Ой, ты ж не знаешь ничего, – спохватилась Нюся. – Толь, я расскажу, только ты языком не болтай, ладно?
– Зуб даю, – торжественно пообещал Толик.
Нюся ехала и рассказывала о тайнике в квартире Гольцова. Теперь молчал ее друг, по крайней мере, с заднего сиденья машины не доносилось ни звука. Нюся не выдержала, бросила взгляд в зеркало заднего вида и обомлела, такое напряженное и посеревшее было у Болонина лицо.
– Толь, ты чего? – спросила она осторожно.
Он очнулся, моргнул, встретился в зеркале с ее глазами. Взгляд у него был то ли больной, то ли растерянный.
– Нюся, получается, Гольцов что? Краденые картины у себя хранил? Которые миллионы стоят?
– Мы не знаем, краденые они или нет, – мягко ответила Нюся. – Мы, если строго говорить, даже не уверены в том, что это подлинники. Экспертизы еще не было. Просто директор областной картинной галереи сказала Насте, что с вероятностью в девяносто процентов это действительно настоящие Репин и Филонов. Но в хранилище музея они не числятся. По крайней мере, нашего. Может, Гольцов их купил. И хранил на черный день.
– На что купил? На зарплату директора провинциальной галереи? – спросил Толик с горькой усмешкой. – Нюсь, не смеши меня. Господи, подумать только… Репин и Филонов. Это ж миллионы. Тут из-за каких-то жалких копеек по краю ходишь, а миллионы вот они, рядом. Только руку протяни.
– По какому краю, Толик? – спросила Нюся. – Это ты про свои отношения с отцом, что ли? И что значит, просто руку протяни? Это ж чужие картины.
Он снова сморгнул, взгляд в зеркале стал осмысленным, менее тяжелым.
– Тьфу ты, господи. Наваждение какое-то просто, – пожаловался он. – Морок. Я про такое раньше только в кино видел. Ладно, Беседина, смотри на дорогу, а то съедем в кювет, что я твоему Косте скажу. И включи музыку, чтобы веселее было.
Всю оставшуюся до Малодвинска дорогу оба провели в своих мыслях.
* * *
Виктор Дорошин, полковник полиции в отставке, человек-легенда, на счету которого немало раскрытых краж произведений искусства, вернувшихся благодаря ему на свое законное место в музеи и храмы, своей устоявшейся жизнью был доволен.
Выйдя в отставку, он по приглашению своего давнего друга и коллеги Эдика Киреева устроился на работу в агентство, занимающееся оценкой и подбором антиквариата, включая картины и иконы, а также их поиском в случае возможной пропажи.
Эту работу он знал и любил, и оплачивали ее очень достойно, что позволяло содержать семью: жену Лену и двух детей, сына и дочь. Правда, командировок было много. Некоторые дела требовали его присутствия в Москве, да и поездки по стране стали привычными, но это ему даже нравилось. Работа позволяла делать то, что он умел лучше всего, а частые отлучки из дома держали градус накала любовных отношений на том же уровне, что и в первый год знакомства.
Они с Леной, Еленой Николаевной Золотаревой, были уже немолоды, а главное, вполне самодостаточны и временную разлуку переносили без истерик и эмоционального надрыва. Как у Кострова: «Жизнь такова, какова она есть, и больше – никакова». А значит, и воспринимать ее нужно спокойно, как данность.
Поэтому Дорошин уезжал и приезжал, зная, что дома его всегда ждут, а Лена работала в картинной галерее, вела быт в большом доме, доставшемся Дорошину в наследство от дяди и расположенном на берегу реки, в самом центре города, воспитывала детей и так же искренне радовалась возвращению мужа, как спокойно относилась к его отъездам.
В этот раз она, правда, ждала его особенно сильно. Из-за неприятностей, вновь свалившихся на картинную галерею, она сильно нервничала, хотя и старалась не показывать мужу своего беспокойства. Найденная в стене картина Левитана, считавшаяся украденной почти семь лет назад, а на самом деле хранившаяся в схроне на пятнадцать лет больше, ничем не угрожала репутации Елены Николаевны лично, но все, что касалось галереи, она воспринимала остро и болезненно. За годы работы музей стал ее вторым домом.
Именно поэтому вернувшийся из поездки Дорошин назначил встречу с ведущим дело следователем сразу же по приезде. Сойдя с поезда и добравшись до дома, он только душ принял и съел приготовленный женой завтрак, после чего поехал в следственное управление, к Зимину.
Конечно, он мог настоять, чтобы следователь приехал к нему. Проявил уважение к эксперту, так сказать. Но никогда в своей жизни Дорошин не увлекался тем, что называл пустыми понтами. Зимин занят, слишком занят, как бывают заняты только следователи по особо важным делам, а он, Дорошин, сегодня свободен, а потому ему нетрудно доехать до места, чтобы поделиться своими соображениями.
Соображения у него, кстати, действительно были. Отправленные на экспертизу картины, найденные в квартире Алексея Гольцова, оказались подлинными. Одна принадлежала кисти Филонова, вторая – Репина, и стоили они десятки миллионов рублей. При этом картина Филонова в списках пропавших произведений искусства числилась, а вот Репин нет. Ни один из российских музеев не заявлял о
