Нина Васина - Шпион, которого я убила
– Раз уж вы меня так накормили, разрешите и личный вопрос. Что это был за мужчина, который позволил себе развестись с вами?
– Все очень просто. Это его дети остались сиротами, он хотел отдать их в дом ребенка, я пригрозила пистолетом. Так, под дулом, он и пошел в загс. А через шесть месяцев еще раз под дулом пошел в суд отнести заявление на развод.
– Действительно, – побледневший директор поправил галстук от Шанкло, – проще не бывает. Можно я заплачу за себя сам?
Директор пошел расплатиться к стойке. Там узкоглазая девушка наливала в половинку выдавленного апельсина, в расправленные прозрачные перепонки, кофе из турки.
– А какое блюдо здесь самое дорогое? – поинтересовался он, пораженный белыми хлопчатобумажными перчатками на ее руках.
– Тыквенные семечки, – улыбнулась девушка, – вываренные в кокосовом молоке. Суфле из свежих персиков с красным вином. Глинтвейн из французского полусухого и армянского коньяка. Приходите еще!
20. Балерина
В больнице Надежда полчаса просидела возле бледного и испуганного помрежа, а потом ревела в коридоре. Михаил Петрович требовал немедленной выписки, кофе и приличный кусок зажаренного мяса.
– Мы от него устали, – жаловалась молоденькая врачиха. – Ему действительно лучше, но наблюдаются некоторые галлюциногенные реакции, поэтому рекомендую вам понаблюдать его у психиатра.
– А что с ним?
– Он стал разговаривать сам с собой.
– А, – Наденька вздохнула с облегчением, – это ничего, у меня такие реакции почти каждый день случаются.
– Если подпишет заявление о добровольном уходе, если есть кому за ним смотреть дома, забирайте. Инфаркта не было. Сердечный приступ. Нервное истощение, бессонница.
Надежда опять заплакала. Умылась в туалете, удивляясь сама себе. Такого количества слез у нее не случалось с далекого детства, когда было еще для кого плакать.
– Михал Петрович, – шептала она у кровати с забытой капельницей, – потерпите до обеда, я заберу вас, клянусь, только до обеда. У меня дела! Я кое-что улажу и приду!
– Принеси сюда мою сумку с одеждой. Поставь под кровать. Жду до половины третьего. Оставь денег. Если не придешь, поеду тебя искать на такси.
Надежда кинулась домой. В кухне сосед с собутыльниками приканчивал под пиво вторую бутылку водки, расписывая в самых понятных выражениях общий вид и размеры полового органа «Надькиного мужика». Надежда заехала соседу хозяйственной сумкой по голове.
Милена курила ментоловые.
– Ты, Надежда, жизни не бойся, – сказала она, усадив гостью в старое кресло и подставив пепельницу поближе. – Я, пока боялась, поседела. К двадцати восьми годам уже имела волосы востребованного сейчас пепельного цвета. Зачем тебе журналист?
– Мне нужен человек из приличной газеты, который не будет задавать вопросы.
– Будешь продавать?
– Что? – не поняла Надежда.
– Компромат продавать будешь или мстишь кому?
Надежда задумалась.
– Продавать не буду. И месть тут ни при чем. Я просто хочу, чтобы от меня отстали. И Петровича не трогали. Они меня достали своими обысками, блин!
– Значит, в целях личной безопасности! – подвела итог Милена. – Сейчас посмотрю. Приходил тут один, писал статью о жертвах репрессий. Я все подробно рассказала. Особенно понравилось, как мужу моему его дознаватель на допросах вырезал на спине символы. Про это он расспрашивал целый час.
– Какие символы? – поспешно затушила сигарету Надежда.
– Советские. Звезды там, серпы с молотом. Вырезал и раскладывал вырезанную кожу сушиться на батарее. Вот! Нашла. Чего спрашивать? – Милена подняла трубку телефона.
– Я сама, – протянула руку Надежда и, как в бреду, плохо понимая, что делает, спросила, куда прислать бандероль.
– Если с нарочным, – повторила она Милене, – то через два часа доставят лично курьером. Если заказным, получит в течение трех дней.
– А чем ты не курьер? – подвела итог Милена. – Вон и курьерский экипаж подкатил, – кивнула она в окно.
Надежда, удивившись вдруг застучавшему сердцу, посмотрела через стекло во двор. Марат установил во дворе мотоцикл и снимал шлем. Снял, пошел к подъезду, зажав в зубах стебель красной розы.
– Ишь, цветок привез! – покачала головой Милена. – Видно, не нашел еще, чего искал.
– Пойду, – заволновалась Надежда.
– Ты только не бойся. Страх пахнет. Гэбисты всегда имели хороший нюх.
– Я не буду бояться, – стучала зубами Надежда.
– Ты хоть понимаешь, чего делаешь? Может, расскажешь?
– Потом.
– Ну и спаси тебя господь, – Милена тычет щепоткой пальцев в воздухе.
Распахнув дверь, Надежда угодила лицом в розу.
– Покатаемся?
– Нет, дела. – Надежда хотела обойти Марата, но он ловко подхватил ее под мышки и поднял в воздух, приблизив глаза девушки к своим.
– Обиделась? Сама же сказала – месячные. Я ушел тихо.
– Правда, дела. Я подрабатываю курьером. Мне еще в одну редакцию заскочить надо.
– Так это же ерунда! Заскочим – и по пиву?
– Еще в театр за кроссовками.
– Тогда – за кроссовками, и по пиву?
– А ты правила дорожного движения нарушаешь? – прищурилась Надежда.
– А надо?
– Может понадобиться. – Надежда потерлась щекой о розу.
– Запросто. Что сначала? Театр, работа или нарушение правил?
– По пиву.
– Вот это дело!
Ее поставили на пол, вручили розу, потом яблоко, потом конфету, потом пропустили в дверях, потом дали порулить, и Надежда тоже зажала толстый стебель в зубах, катая круги по двору. А когда устроилась за широкой спиной, когда спряталась от резкого ветра, выхватывающего ее волосы на поворотах, то отщипывала у розы губами лепестки и отпускала их в полет, словно тонкие лоскутки своего сердца.
У театра Надежда грустно посмотрела на подкативший за ними серый фургон. Достала из кармана очки. Не спеша нацепила их. Достала из кармана заколку с болтающимися цветными шариками. Приладила под красным хвостом. Достала еще одну. С желтыми продолговатыми камушками на красной веревочке. Приладила под синим хвостом. Покачала головой. Шарики застучали о камушки. Марат с интересом наблюдал за ее приготовлениями.
– А еще у тебя сердце стучит, – наклонился он близко к ее лицу. – Всю спину отбило. Нравлюсь?
Надежда приоткрыла рот и провела по губам языком.
– Что ж ты так вчера не сделала? – Покрасневший Марат не мог отвести глаз от тонкого серебряного колечка на кончике языка. – Мы бы приспособились как-нибудь. Что тебе надо в театре?
– Холодно в кедах, – кивнула Надежда на свои ноги. – Возьму кроссовки и мигом обратно. Жди меня у служебного входа. Не выключай мотор.
Марат выпрямился и посмотрел на серый фургон.
– Да я тебя сейчас умчу за секунду от этих обыскивающих. Садись!
– Холодно в кедах. – Надежда повернулась и пошла к ступенькам входа.
Из фургона вышли двое мужчин и не спеша двинулись к театру.
Спокойно пройдя двери, Надежда бросилась опрометью по вестибюлю, вырвав по дороге у Кошелки газету.
– Задержи мужиков сзади! – крикнула она открывшей рот гардеробщице.
В костюмерной, запыхавшись, достала толстую иголку. Вдела в нее яркую, переплетенную золотом веревочку. Уставившись поверх очков, за этими приготовлениями следил мастер, вручную подшивающий подол камзола.
– Ты же взяла отгул? – удивился он. – Как там Петрович?
– О-го-хо, – кивнула Надежда, потом достала изо рта мешающий предмет, продела сквозь небольшой черный цилиндр веревку и уточнила: – Хорошо, после обеда заберу домой. Инфаркта не было.
– Так посиди с ним дома, не скачи, стрекоза!
Он смотрел, как Надежда подвязывает эту свою болтушку на веревочке к заколке, прилаживает заколку в волосах и подмигивает ему. Мастер закатил глаза и тяжело вздохнул.
– Ты что, за этой ерундой прискакала?
– Ой, спасибо, что напомнил, мне еще надо переобуться!
Разбросав кеды, кое-как нацепив кроссовки, прислушиваясь к звукам в костюмерной, Надежда изобразила воздушный поцелуй.
– Пока, Леон! Меня здесь не было!
И исчезла, не завязав шнурки.
Подумав немного, мастер отложил камзол и, тяжело поднявшись, пошел к стойкам с одеждой. Он нашел костюм Ромео и задумчиво ощупал распоротый рукав.
Петляя по дворам, Марат подкатил к двенадцатиэтажному зданию. По количеству вывесок у входа это был еще тот гадюшник: кроме трех журналов и шести газет, здесь располагалась инспекция по делам несовершеннолетних и выставочный зал «Голубая луна». Читая вывески, Надежда достала из кармана куртки конверт, помахала им Марату и исчезла за дверью.
В лифте она опустилась на коленки, положила конверт на пол и быстро подписала его. Потом сдернула с головы заколку и положила пленку в конверт. Вынимать золотую веревочку было некогда. Поэтому, когда она с трудом нашла нужного человека в комнате с шестнадцатью столами, в телефонных страданиях и стойком сигаретном дыму, когда отказалась отдать письмо, пока ей не покажут удостоверение, когда наконец прочла это удостоверение, вглядываясь в фотографию и сравнивая с лицом усталого мужчины, а потом протянула конверт, выдернула в последний момент и протянула опять, когда он наконец получил это письмо, не понимая, почему нельзя просто расписаться, то первым делом заметил, что письмо не заклеено, а потом уже с удивленным видом вытащил пленку на яркой веревочке.
