Алан Брэдли - Сладость на корочке пирога
Я протянула руку и прикоснулась к его ладоням, и они сразу же расслабились. Я заметила — хотя нечасто пользовалась этим знанием, — что иногда прикосновение может сказать больше, чем слова.
— Пароль? — спросила я, сцепив пальцы и положив руки на голову.
Пять с половиной секунд Доггер непонимающе смотрел, потом его стиснутые челюсти медленно расслабились и он почти улыбнулся. Как автомат, он переплел пальцы и повторил мой жест.
— Он вертится на кончике языка, — сказал он, запинаясь, потом добавил: — Вспомнил. Мышьяк.
— Смотри не проглоти его, — ответила я. — Это яд.
Явно приложив исключительную силу воли, Доггер заставил себя улыбнуться. Ритуал был соблюден должным образом.
— Входи, друг, — сказала я и широко распахнула дверь.
Доггер ступил внутрь и осмотрелся в изумлении, словно неожиданно перенесся в лабораторию алхимика в древнем Шумере. Он так давно не был в этой части дома, что забыл, как выглядит это помещение.
— Так много стекла, — с дрожью заметил он.
Я выдвинула старое виндзорское кресло Тара из-за стола, придерживая его, пока Доггер не уселся между деревянными подлокотниками.
— Сиди. Я приготовлю что-нибудь попить.
Я наполнила чистую колбу водой и поставила ее на сопло горелки Бунзена. Доггер изумленно смотрел, как горелка вспыхнула, когда я поднесла к ней спичку.
— Закипает, — сказала я. — Сейчас будет готово.
Большой плюс лабораторного стекла — то, что вода в нем вскипает со скоростью света. Я бросила в колбу столовую ложку черных листьев. Когда жидкость стала темно-красной, я протянула колбу Доггеру, скептически на нее посмотревшему.
— Все в порядке, — успокоила его я. — Это «Тетли».
Он осторожно пригубил чай, дуя на поверхность напитка, чтобы остудить его. Пока он пил, я вспомнила, что есть причина, по которой нами, англичанами, управляет скорее чай, чем Букингемский дворец или правительство его величества: помимо души заваривание чая — единственное, что отличает нас от обезьян, — по крайней мере так викарий сказал отцу, который сказал Фели, которая сказала Даффи, которая сказала мне.
— Спасибо, — поблагодарил Доггер. — Я чувствую себя лучше. Но я должен вам кое-что сказать, мисс Флавия.
Я присела на край стола, пытаясь выглядеть общительной.
— Излагай, — сказала я.
— Ну, — начал Доггер, — вы знаете, что бывают моменты, когда я иногда… то есть время от времени у меня случаются…
— Конечно, я знаю, Доггер, — сказала я. — Мы все знаем, не так ли?
Его глаза закатились, как у коровы в загоне на бойне.
— Я думаю, что мог кое-что сделать с кем-то. А теперь они пришли и арестовали за это полковника.
— Ты говоришь о Горации Бонепенни?
Раздался звон стекла — это Доггер уронил колбу на пол. Я выудила тряпку и непонятно зачем вытерла ему руки, которые были вполне сухими.
— Что вы знаете о Горации Бонепенни? — требовательно спросил он, схватив меня за запястье стальной хваткой. Если бы это не был Доггер, я бы испугалась.
— Я знаю о нем все, — ответила я, бережно пытаясь разжать его пальцы. — Я нашла информацию об этом деле в библиотеке. Поговорила с мисс Маунтджой, и прошлым вечером отец рассказал мне всю историю.
— Вы видели полковника де Люса прошлым вечером? В Хинли?
— Да, — ответила я. — Я поехала туда на велосипеде. Я же тебе сказала, что с ним все в порядке. Разве ты не помнишь?
— Нет, — сказал Доггер, качая головой. — Иногда я не могу вспомнить.
Могло ли это быть? Мог ли Доггер наткнуться на Горация Бонепенни где-то в доме или в огороде, сцепиться с ним и стать причиной его смерти? Это был несчастный случай? Или что-то большее?
— Расскажи мне, что произошло, — попросила я. — Расскажи мне все, что помнишь.
— Я спал, — сказал Доггер. — Услышал голоса — громкие голоса. Встал и пошел в кабинет полковника. Около двери кто-то стоял.
— Это была я, — перебила я. — Я стояла в холле.
— Это были вы, — сказал Доггер. — Вы были в холле.
— Да. Ты велел мне убираться.
— Я так сказал? — изумился Доггер.
— Да, ты сказал мне возвращаться в кровать.
— Из кабинета вышел человек, — внезапно произнес Доггер. — Я спрятался рядом с часами, и он прошел прямо рядом со мной. Я мог бы коснуться его.
Было ясно, что он говорит о том, что произошло после того, как я пошла спать.
— Но ты не… ты не тронул его?
— Нет, тогда нет. Я последовал за ним в сад. Он меня не видел. Я крался вдоль стены за оранжереей. Он стоял на грядке с огурцами… что-то ел… был взволнован и разговаривал сам с собой… ругался… кажется, не заметил, что сошел с дорожки. А потом был фейерверк.
— Фейерверк? — переспросила я.
— Ну вы знаете, огненные колеса, ракеты и всякое такое. Я подумал, что в деревне праздник. На дворе июнь. У них часто бывают праздники в июне.
Никакого праздника не было, в этом я была уверена. Я бы предпочла протащиться пешком вдоль всей Амазонки в дырявых теннисных туфлях, чем упустить шанс смолить кокосы у тетушки Салли и объесться карамельными пирожными и клубникой со сливками. Нет, я всегда была в курсе, когда намечался праздник.
— И что было дальше? — спросила я. Детали мы проясним позже.
— Должно быть, я уснул, — сказал Доггер. — Когда я проснулся, я лежал в траве. Было мокро. Я встал и пошел в кровать. Чувствовал себя нехорошо. Наверное, у меня был очередной… эпизод. Я не помню.
— И ты думаешь, что во время приступа мог убить Горация Бонепенни?
Доггер мрачно кивнул. Он коснулся затылка.
— Кто еще был там? — спросил он.
Кто еще был там? Где я уже это слышала? Разумеется! Ведь инспектор Хьюитт произнес те же самые слова.
— Наклони голову, Доггер, — попросила я.
— Простите, мисс Флавия. Если я убил кого-то, я не хотел.
— Наклони голову.
Доггер сполз в кресле и наклонился вперед. Когда я отвернула его воротник, он вздрогнул.
На шее, за ухом, был чертовски большой фиолетовый синяк формой и размером с каблук. Доггер дернулся, когда я дотронулась до него.
Я присвистнула.
— Фейерверк, лопни мои глаза! — сказала я. — Не было никаких фейерверков. Тебя хорошенько приложили. И ты ходишь с этим синяком два дня? Он должен чертовски болеть.
— Он болит, мисс Флавия, но мне приходилось и хуже.
Наверное, я уставилась на него недоверчиво.
— Я рассмотрел глаза в зеркало, — пояснил он. — Зрачки одинаковые. Небольшое сотрясение, но не страшное. Я скоро буду в порядке.
Я собиралась спросить у него, где он набрался таких познаний, и тут он быстро добавил:
— Я это где-то читал.
Внезапно я призадумалась над более важным вопросом.
— Доггер, как ты мог кого-нибудь убить, если ты лежал без сознания?
Он стоял, словно маленький мальчик, вызванный для порки. Его рот открывался и закрывался, но он не мог выдавить ни слова.
— На тебя напали! — сказала я. — Кто-то ударил тебя ботинком!
— Нет, не думаю, мисс, — печально возразил он. — Видите ли, кроме меня и Горация Бонепенни, в огороде больше никого не было.
20
Я потратила последние три четверти часа, уговаривая Доггера разрешить мне приложить лед к его шее, но он не позволил. Отдых, убедил он меня, единственная вещь, которая нужна, и он побрел к себе в комнату.
Из окна я видела Фели, которая растянулась на одеяле на южной лужайке, пытаясь прикрыть лицо от солнца парой газетных выпусков. Я достала старый отцовский армейский бинокль и начала рассматривать ее лицо. Чуть не сломав глаза от наблюдений, я открыла дневник и записала:
«Понедельник, 5 июня 1950 года, 9:15. Наружность субъекта остается нормальной. 54 часа после применения. Раствор слишком слабый? Субъект невосприимчив? Все знают, что эскимосы Баффиновой Земли невосприимчивы к яду плюща. Может ли это означать то, о чем я подумала?»
Но мое сердце не лежало к этому. Было трудно изучать Фели, когда мои мысли до такой степени занимали отец и Доггер.
Я открыла чистую страницу и записала:
«Возможные подозреваемые:
ОТЕЦ: Самый лучший мотив. Знал мертвеца бо́льшую часть жизни; ему угрожали разоблачением; слышали, как он ссорился с жертвой незадолго до убийства. Никто не знает, где он находился во время совершения преступления. Инсп. Хьюитт уже арестовал его и обвинил в убийстве, так что нам известно, кого подозревает инспектор!
ДОГГЕР: Темная лошадка. О его прошлом известно мало, но знаем наверняка, что он отчаянно предан отцу. Слышал ссору отца с Бонепенни (но я тоже слышала) и мог решиться уничтожить угрозу разоблачения. Доггер подвержен «эпизодам», во время и после которых затронута память. Мог ли он убить Бонепенни в один их таких «эпизодов»? Мог ли это быть несчастный случай? Но, если так, кто же ударил его по голове?
