Галина Куликова - Витязь в овечьей шкуре
Под подушкой обнаружилась фотография Марины. Вот зачем Козлов пробирался в Наташину комнату! Целая стена в этой комнате была увешана фотографиями семьи Покровских. Вероятно, прежде его уже оставляли здесь ночевать и, возможно, даже в той самой комнате, которая теперь досталась ей, Наташе. В тот раз он ничего не стырил — наверное, любовался снимками со своего спального места.
А в этот раз любоваться оказалось нечем, и он решил умыкнуть хотя бы одну фотокарточку любимой девушки. Хотя это и странно…
Наташа недодумала свою мысль до конца, повертела трофей в руках и тут увидела паука, который подползал к ее ступне. Повинуясь инстинкту, она подобрала под себя ноги и тут… В комнату вошел Покровский.
— Что это, черт побери, вы тут делаете?! — зловещим голосом спросил он, и желваки заходили на его скулах туда-сюда, словно поршни.
— Ничего особенного, — пожала плечами Наташа, прекрасно представляя, как она выглядит со стороны. — У меня… У меня туалетная бумага закончилась. Вот, зашла попросить по-соседски.
— А почему вы не зашли к Генриху? — клокоча от ярости, поинтересовался Покровский.
— К Генриху неудобно. Он за целый день устает, а я ему буду мешать спать. А мальчишка — тот ничего, выспится!
— Вы врете, — заявил Покровский.
— Можете пойти и посмотреть — туалетной бумаги у меня нет. И вообще — с какой стати вы инспектируете комнаты по ночам?
— Мне показалось, что хлопнула входная дверь, хотя сегодня я запер ее на ключ.
— Ее наверняка открыла ваша дочь — она пошла прогуляться.
— Я вышел в холл и тут увидел, как вы тайком пробрались в козловскую комнату.
— Если вы заметили, в козловской комнате нет Козлова.
— И вы влезли в его кровать, чтобы его дождаться.
Покровский развернулся и вышел. Наташа немедленно слезла с постели, вернула фотографию на место и высунулась в окно, чтобы убедиться, что путь к отступлению все еще свободен. Влюбленные покинули свой пост и отправились в беседку — там, вдали, белела Маринина кофточка.
Не успела она выйти в коридор, как Покровский выскочил из комнаты Генриха ей навстречу.
В руках у него была большая упаковка туалетной бумаги — в два ряда. Он шагнул к Наташе и молча сунул ей свой трофей. И побежал вниз по лестнице в темноту.
— Мерси, — буркнула она ему вслед, плотно прижала бумагу к себе и, протопав еще несколько шагов, вошла в свою комнату.
Она не успела сообразить, почему сейчас здесь так темно — ведь лампа оставалась включенной.
Сделала только один шаг внутрь, и тут кто-то обхватил ее сзади за горло. Блеснуло лезвие, и нож вонзился в рулон туалетной бумаги. В тот же миг Наташа так заорала, что у птичек, живших под крышей дома, сделался сердечный приступ.
Покровский ворвался в ее комнату, словно торнадо. Включил свет и увидел Наташу, которая вертелась вокруг своей оси, согнувшись пополам.
— Вы что?! — закричал он. — Вы умираете?!
— Папа, папа! — позвала с улицы Марина. — Он побежал туда!
Покровский высунулся в окно и услышал, как где-то поблизости заревел мотоцикл. Сначала взвыл мотор, затем звук его стал стремительно удаляться. Запыхавшиеся Марина с Валерой подняли головы и начали объяснять с крыльца:
— Мы сидели в беседке, болтали… И тут раздался крик. И этот человек выскочил на карниз, потом схватился за плющ и в один миг оказался на земле. Он был весь черный.
— Негр, что ли?
— Мы не разглядели, — развел руками Валера.
В комнате Марины в этот момент появился Генрих в длинном халате и шлепанцах. Усы у него стояли торчком, словно он собирался на войну и лихо закрутил кончики. В руках в качестве оружия эконом держал керамическую вазу.
— Вы можете объяснить, что случилось? — спросил Покровский так сердито, словно это Наташа на кого-то напала.
Несмотря на пережитое потрясение, мозг ее четко заработал. Если она сейчас распустит язык и все расскажет ему о собственных неприятностях, он запросто прогонит ее вон. Мало ему своих преступников, тут еще посторонние навязались? Нет, ни за что она ему не признается в том, что произошло.
— Чего хотел этот человек? — продолжал допытываться Покровский. — Он вас напугал?
Дурацкий вопрос! Еще бы он ее не напугал! Он напугал ее до смерти.
— Он, — сказала Наташа, пытаясь перевести дух. — Он меня… Того… Домогался.
— Что-о?! — завопил разъяренный Покровский. — Во всем поселке не нашлось другой женщины, чтобы ее домогаться?! Вы одна такая несравненная, что необходимо было лезть ночью в окно второго этажа?!
Она решила, что он сейчас затопает ногами и начнет расшвыривать предметы, поэтому втянула голову в плечи.
— И как вы успели понять, что он вас домогался?! Прошло всего две секунды, как вы в комнату вошли!
— Андрей Алексеич, — удивился Генрих. — Чего ты на нее орешь-то?
От этой защиты Наташа вдруг почувствовала, что к ее горлу подступают горячие слезы. Она собрала лицо в гармошку и зарыдала.
— А! — взъярился Покровский. — Плакать?
Плачьте без меня. — Перед дверью он фыркнул и насмешливо повторил:
— Домогался!
— А что такого? — прорыдала ему вслед Наташа. — Что же — меня и домогаться уже нельзя?!
— Да вы себя видели? — обернулся тот, и Генрих со своей вазой попятился в коридор. — В гостиницу на свидание к этому Ерискину вы приходили конфеткой! И в принципе — умозрительно! — я могу понять, что он от вас голову потерял. Но теперь! Теперь вы похожи на черт знает что! Головка, как у черепахи, одежда — не поддается критике…
Парфюмерия забыта, о косметике я вообще не говорю!
— Головка, как.., у черепахи? — недоверчиво переспросила Наташа, перестав рыдать.
— Где вы взяли те брюки, в которых щеголяли перед моими гостями?
— Как у черепахи?!
— Вашей обуви место на ближайшей свалке!
— Папа! — крикнула Марина снизу. — Что будем делать?
— Как у черепахи?!
— Вероятно, это был сумасшедший, который не знал, кто проживает в этой комнате! Вас перепутали.., с Линой! Вот за ней-то, я уверен, можно и побегать и на второй этаж влезть!
— Но вы ведь сами просили в агентстве такую женщину, которая несексуально выглядит! — закричала Наташа.
— Несексуально — не значит тошнотворно!
Он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Через пару минут они с Генрихом оба объявились на улице и, присоединившись к Марине с Валерой, начали обсуждать ситуацию. Наташа сидела на постели, выпучив глаза. Да как он смел?!
Как у него язык повернулся?! А она-то думала, что небезразлична ему… Какая дура!
— Папа, — спросила Марина испуганно. — Почему ты так себя вел?
Покровский засунул руки глубоко в карманы и, поглядев на луну, признался:
— Я испугался. Что, если бы ее убили?
— Да, сейчас это совершенно ни к чему, — согласился Генрих, и Валера Козлов недоумевающе посмотрел на него.
— Генрих, отыщи фонарь, сходи к Аркадию, покличь Азора. Возьмем его напрокат. Он, конечно, защитник никакой, но зато лает на каждый чих.
— Вот у нас жизнь начнется! — пробурчал эконом.
— Не выставлять же караул у нее перед дверью!
«У нее — это у меня», — поняла Наташа, которая отлично все слышала через открытое окно. Утерев нос, она встала и подошла к упаковке туалетной бумаги, которая валялась на полу. Выходит, если бы не ее маленькая ложь про то, что закончилась бумага, нож сейчас оказался бы у нее в животе. Она достала его из разрезанного рулонам повертела перед глазами. Обычный ножик, не очень большой — с таким удобно ходить по грибы. Вот только лезвие заточено с обеих сторон…
Коленки у нее затряслись, и нож выпал на пол.
Наташа посмотрела на него и на негнущихся ногах отправилась к телефону.
— Парамонов? — спросила она, когда ей ответили. — А кто? А Парамонова позовите, пожалуйста! Скажите, это Наталья Смирнова по поводу покушения. Несостоявшегося. На меня. Парамонов, вы? Меня только что хотели убить. В поселке Березкино. Да, по Савеловской. При чем здесь обезьяны? С ума вы сошли? Я вам не звонила! А впрочем… Я была так напугана… Не знаю… Но сегодня на меня точно покушался человек. У вас же есть два аналогичных нападения — когда ножом прямо в живот. Ничего себе — откуда я знаю! Я ведь живу в этом районе. — Она некоторое время слушала, потом подсказала:
— Да, но у меня на животе была туалетная бумага. Да нет, со мной все хорошо, спасибо. В доме Покровского Андрея Алексеевича.
Только он не должен ничего знать, вы понимаете?
Едва она положила трубку и спрятала нож, как в дверь постучали.
— Войдите! — крикнула Наташа разбухшим от слез голосом.
Вошел Покровский, держа за ошейник лохматого Азора.
— Мне показалось, что вы на меня обиделись, — сказал он, сумрачно взирая на нее. — Азор, лежать! Если вы обиделись, то извините.
— Хорошо, — сказала Наташа, глядя в сторону.
Подбородок ее был выставлен вперед, как у особы королевской крови, которая видит что-то ее недостойное. Свой «ежик» она ощущала теперь, после его оскорблений, всеми фибрами души.
