Невеста Василевса - Надежда Салтанова
— Нина?
Она узнала голос Никона. Едва не разрыдавшись от облегчения, опустилась у двери на каменную ступень. Ноги ее не держали. В этот момент за спиной у нее дверь распахнулась, и аптекарша, нелепо цепляясь за косяк, завалилась внутрь. Коренастый хмурый хозяин смотрел на барахтающуюся на его пороге женщину, пытающуюся одернуть непристойно задравшуюся одежду.
Глава 13
Позже, уже в аптеке, налив себе полную чашу успокоительного отвара, она выслушивала упреки сикофанта. Фока убежал домой, оставив Никона распекать аптекаршу, как неразумное дитя. Тот старался на славу. Нина и сама понимала, что совершила глупость, решив пойти в одиночку по темным улицам. Да только где она взяла бы провожатого у лупанария? Либо засмеяли бы, либо решили, что она так заработать пытается. Вот был бы потом позор на весь город!
Устав ругаться, Никон грузно плюхнулся на сундук. Нина поднялась, достала кувшин с вином, молча подала сикофанту чашу. Он поднял на нее глаза:
— И скажи на милость, что ты неслась по улице как заполошная? Чего кинулась в чужой дом стучать?
— Да я подумала, что вы разбойники. Темно же. И так страшно было. А тут два разбойника на мою голову. — Нина вздохнула. — Вот и не совладала с собой. Как ты-то, почтенный, там оказался?
— Да Фока твой пришел с расспросами. Я его прогнать пробовал, а потом смотрю, суетится он, на небо все поглядывает. «Темно уже», — говорит. — Никон помолчал. — Я и заподозрил неладное, тряхнул его — он и рассказал про побитую Аристу, лупанарий и провожатого ненадежного. Вот я и пошел с ним. У меня же нет других дел, кроме как аптекаршу по темным улицам водить!
— Прости меня, почтенный Никон, — сконфуженно пробормотала Нина. — И Евдокия-то небось разъярится.
Она поднялась, торопливо спустилась в погреб, застучала там кувшинами. Вышла с небольшой корзинкой, поставила ее рядом с сикофантом.
— Тут для Евдокии притирание и масло для волос, тебе отвар для хороших снов да для мальчишек мазь от синяков. Не держи на меня зла, почтенный.
Тот отвернулся, разглядывая потухающие в очаге угольки. Потягивал вино, молчал. Нине стало не по себе. Ночь ведь на дворе, а он будто и не торопится.
— Сколько лет я тебя уже знаю, Нина? — задумчиво спросил Никон, не отводя взгляда от очага.
— Да почитай с той весны, когда сына Аглаи убили. А к чему такой вопрос?
— Верно.
В наступившей тишине лишь потрескивали еле слышно угольки, да за окном гулял ночной ветер.
— Все хотел спросить, чем тебя тот генуэзец взял? Что ты, почтенная вдова, голову потеряв, по горам ради него бегала?[53]
Нина от таких слов повела головой, будто уворачиваясь от удара. Мысленно начала пересчитывать трещины на каменном полу. Ледяной комок в груди напомнил о себе острыми иглами. Никон не смотрел на нее, продолжая:
— А лекарь этот скифский? Чем тебе показался лучше ромейских мужчин? — Он поднял на нее тяжелый взгляд.
При этих словах Нина уже рассвирепела. Доколе каждый проходящий будет к ней в спальню заглядывать да судить. Ежели все слухи на базаре собирать, так она уже и с предводителем гильдии путается, и Гидисмани привечает. Ишь, выискался, корить он ее будет. Сам в подземелья ее давеча отправил, а теперь еще упрекать смеет!
— Ты, почтенный, никак меня поучать вздумал, кого мне в свою кровать пускать надобно? Так то не твоя забота! И разговоры такие я только с отцом Анисимом вести буду. Он и епитимью должную наложит, и грехи отпустит. А твое дело убийц ловить — вот и лови, а то в городе твоем женщин, как свиней, режут, пока ты в постель к аптекарше заглядываешь!
Никон встал. Налился краской, сжал зубы так, что на щеках выступили бугры. Шагнул к ней резко. У Нины мелькнула мысль, что он ее сейчас ударит. Она сузила глаза, но отшатнуться себе не позволила. Напротив, будто подалась вперед.
Никон поднял руку, разжал стиснутый кулак и неожиданно для аптекарши стянул с ее головы платок. Взял ее крепко за затылок, зарывшись пальцами в ее тяжелые черные кудри, наклонился к самому лицу. Глаза его, карие с темными прожилками, расходящимися от расширенного зрачка, казалось, хотели выпить ее душу. Нине стало страшно, она застыла, не зная, что делать дальше. Сердце заколотилось, проваливаясь в самый низ, к лону. Никон выпустил ее, отступил на шаг и, резко повернувшись, вышел. Позабытая корзинка осталась на сундуке.
Сикофант шагал по улице, втягивая прохладный ночной воздух. Ветер трепал его плащ, усмиряя и успокаивая тело и душу. Зря он пошел к аптекарше. Чем дальше, тем труднее ему себя контролировать с ней. Она не давала ему ни покоя, ни забвения. Все чаще он возвращался к тому дню, когда они познакомились. На берегу нашли отравленного мальчишку, недоумок стратиот приволок Нину, хотя было велено привести аптекаря[54]. Она разговаривала с ним смело, как не подобает скромной женщине. С тех пор ее тонкий профиль, ее внимательный взгляд, черный локон, выбивающийся постоянно из-под платка, не отпускали его. В этот раз тело, распростертое на песке, и Нина на фоне сердитых волн напомнили ему тот первый раз, когда он увидел ее. Теперь она императорская аптекарша. Если раньше он еще мог надеяться овладеть ею, то теперь она под защитой самой василиссы.
Никон сжал кулаки. Он надеялся, что Нина сама предложит себя. Ведь живет одна, почему бы ей не обзавестись таким покровителем, как он? Внимание дворца переменчиво, иные императоры не удерживались на троне и года. А он, хоть и не патрикий, все же сможет и защитить ее и поможет договориться с эпархом. Ладно бы хранила верность умершему мужу — так ведь путается с убогими иноземцами. И вечно влезает в какие-то истории, из которых Никону приходится ее выручать. У него покрылся лоб испариной при мысли, что ее мог сегодня отловить Мясник и выпотрошить, как ту девицу.
С тяжелым сердцем Никон дошел до дома. Он запретил себе думать о Нине. Надо искать душегуба. Вот в этом она права. В городе режут женщин, а у него какая-то аптекарша на уме.
Длинно выдохнув, он
