Елена Колчак - У страха глаза велики

Мысль была неожиданная, но очень похожая на правду. В сущности, Ольга ведь лишь внешне выглядела взрослой и самостоятельной. А на самом деле? Достаточно вспомнить, как она с преподавательницей не могла справиться! Точнее ведь — не хотела. Как это я буду против взрослого человека…

Да… И убедить ее в обратном вряд ли удастся.

Но почему Боб ничуть не удивился? Как будто был заранее уверен, что во-первых, Ольга кого-то узнала, во-вторых, никому и ничего она об этом не скажет.

39

Легко на сердце от песни веселой!

Господи, кто?

Боб? Зинаида Михайловна? Ядвига Леонтьевна? Светочка?

Нина? Двадцать лет спустя пополам с графом Монте-Кристо? А если и вправду Стас… Не мерещится же мне, в самом-то деле! Может ли женщина двадцать лет ждать и готовиться к восстановлению попранной справедливости?

Стас? Если он знает о прошлых отношениях Нины и Германа — может ли он начать мстить? От матери он далек, как Антарктида от Китая, по крайней мере внешне, но все же… А если он знает — или хотя бы догадывается — что и он тут не последний? Ведь ему достаточно лишь поглядеть в зеркало и улыбнуться. Даже я могла бы догадаться куда раньше.

Сам Герман? Ну бред вообще. Зачем?

Или даже… Ольга? Что, если ее равнодушие к матери — не более, чем игра? И добрые отношения с Кристиной — тоже? И отец значит для нее гораздо больше, чем это можно предположить из наблюдений? Дурацкие «письма», разорванная цепочка — это так по-детски. И разлитый шампунь — тоже. На все остальное у нее вполне хватило бы и соображалки, и чисто физических возможностей. Удар ножом может быть попыткой отвести от себя подозрения. Правда, попытка вышла очень уж основательная. Но ведь недооценивать опасность — это тоже так по-детски…

Н-да. Ни алиби, ни, наоборот, улик, хоть завалящих каких-нибудь, нет ни у кого из обитателей дома ни по одному из «эпизодов». Зато мотивов — на любой вкус.

Черт! Опять я прихожу к тому же самому. Остынь, Маргарита Львовна, жизнь — не детективный роман.

Пытаясь сложить два и два, чтобы получить не сапоги всмятку, а хотя бы семнадцать, я забилась в дальний угол сада и по давней привычке начала выкладывать из подручных материалов для себя самой загадочные схемы.

Путаница веточек, листьев и травяных стеблей пестрела в глазах и даже, кажется, двигалась — так шевелится слой сосновых иголок, устилающих холм муравейника. Конечно, моя «плетенка» и не думала двигаться — с чего бы, горячий воздух стоял плотно и неподвижно. Но слишком много было линий и изгибов, так что эта избыточность оживляла путаницу; и сплетение мусора необъяснимым образом обретало смысл — точно травяные изломы становились буквами и складывались в слова. И еще что-то напоминала эта сетка, на что-то она была похожа, на что-то однажды виденное. Глаза слезились от напряжения — вот-вот, еще мгновение, и бессмысленную вязь можно будет прочесть. Не хватало пустяка, крошки, искры — как некоторым реакциям нужна капелька катализатора. Капелька — и все встанет на свои места, и солидный краснокирпичный дом вдруг и бесповоротно окрасится в желтое… Схватили, в желтый дом, и на цепь посадили… Потому что непрочитанный, но угадываемый верхним чутьем смысл был столь же страшен, сколь и безумен.

Не то из дома, не то с другого конца сада донесся пронзительный женский крик.

Вскочив, я развалила с таким трудом сложенный узор, смешала и разбросала составлявшие его травинки и веточки…

Зрелища, представшего передо мной, когда я добежала до гаража, хватило бы, чтобы обеспечить ночными кошмарами добрую дюжину людей на полгода вперед. Капот новенькой кристининой машины был смят, и под его изломами, на железных внутренностях лежал… лежало…

О том, что это Стас, я догадалась лишь потому, что утром видела его именно в этой футболке. Вместо головы и плеч виднелось что-то большое, железное, с углами… господи! Тут не то что закричать, тут бы в обморок свалиться куда-нибудь в угол, чтобы ничего, чтобы никого, чтобы совсем…

Ближайший угол, однако, был занят: там, поджав коленки к груди, свернувшись в маленький клубочек, сидела Кристина и, обхватив себя руками, пыталась унять дрожь. Правда, без особого успеха.

— Я… он… я не хотела…

В дверях гаража появились Герман, Боб и Нина. Герман и Боб схватились за «железное с углами» — ящик — он весил, наверное, килограммов двести или по меньшей мере сто. Нина застыла в дверях, прислонившись к косяку. Кровь в одну секунду отлила от ее лица, превращая его в гипсовую маску. Я испугалась, что она сейчас потеряет сознание и даже шагнула ближе, чтобы подхватить, но этого не потребовалось. Сохраняя ту же каменную неподвижность, Нина охватила взглядом все помещение гаража: меня, Кристину, тело Стаса… Медленно-медленно выпрямилась, повернулась и со скоростью черепахи двинулась в сторону дома.

Та-ак. Ну, Нина предпочитает справляться с потрясениями без посторонней помощи, Стасу уже ничем вообще не поможешь, чтобы это понять, не надо быть медиком, достаточно быть зрячим. Как они там формулируют? Состояние, несовместимое с жизнью.

И тут на аллее, ведущей к дому, показалась Света. Завидев скопление публики, она мгновенно забыла о своих планах (если они у нее были) и свернула к месту событий. Вопль, который она издала, заглянув в дверь, наверняка сорвал охоту папуасам Новой Гвинеи и вызвал небольшое цунами в районе Японских островов.

На Нину этот вопль не произвел ни малейшего впечатления. Она не то что не обернулась — даже не вздрогнула, и скорость ее движения не изменилась ни на йоту. Зато Кристина еще глубже вжалась в собственные колени и начала дрожать еще сильнее.

Я как-то сразу решила, что существо, которое умеет издавать звуки, способные напугать стадо слонов, вряд ли нуждается в чьем-то попечении. А вот Кристина выглядела и чувствовала себя, мягко говоря, не лучшим образом. Напрягшись, я подняла ее на ноги и повела, почти потащила к дому.

Через полчаса, заставив Кристину выпить чуть не полстакана коньяку и столовую ложку валерьянки, я все-таки добилась от нее более-менее внятного изложения событий.

Началось с того, что новенькая машина не пожелала заводиться. Кристина попросила Стаса посмотреть, в чем дело. Дожидаясь, пока он обнаружит и устранит неисправность, Кристина решила присесть на скамеечку, пристроенную в дальнем углу. Обходя машину, она запнулась за какую-то веревку и… Скрежет, грохот падения… Дальше она толком не помнит, все как-то смешалось. Наверное, она закричала, раз я слышала крик, но сама этого крика не заметила и не запомнила. Быть может, она даже на какой-то краткий момент потеряла сознание, потому что как очутилась на полу — тоже не помнит.

40

Нет ничего быстрее мысли. Нет ничего медленнее думы.

— Ну, и зачем ты меня сюда притащил? — возмущению моему не было предела. Да и кто бы мог сохранить в такой ситуации спокойствие — хватают тебя, ведут, я даже сказала бы волокут куда-то и при этом не дают сказать не слова, только подгоняют. На протяжении тех минут, которые потребовались нам, чтобы дойти — или правильнее сказать «добежать» — до набережной и отыскать там свободную лавочку, я только и слышала «давай не останавливайся». Почему я действительно не остановилась, не сбежала куда-нибудь в сторону, не осталась в доме, наконец? А вот потому. Меня просто затопила исходящая от Боба уверенность в том, что все совершаемые действия абсолютно необходимы. Это нынче такая редкость…

Усадив меня, Боб принес от ближайшей стойки — летом они натыканы вдоль всей набережной через каждые десять метров — кофе, коньяк и минералку, после чего заявил, что готов слушать меня со всей мыслимой для него внимательностью. Спросить хотелось обо всем сразу и, запутавшись, я ограничилась вопросом, приведенным выше — не слишком оригинальным, но более-менее… м-м… всеобщим, что ли? Ответ был дан в привычном уже для меня стиле Бориса свет Михайловича — все сказать и не сообщить при этом практически никакой новой информации:

— Немец попросил. Потому что нечего там сейчас делать. Я ведь тоже ушел, ты не заметила? Если понадобятся твои показания как свидетеля — хотя чему ты, собственно, свидетель? — успеют допросить. Потом. Хотя, по-моему, не понадобятся. Нормальный несчастный случай. Веревку я убрал, так что все в порядке, если какие следы от нее и остались, так мало ли чего там в гараже где навалено.

— Какую веревку? — тупо переспросила я.

Мой собеседник тяжко вздохнул. Но взялся за гуж — не говори, что маникюр мешает. Сам изъявил готовность отвечать на мои вопросы, не под дулом пистолета. Тем более, что и пистолета никакого у меня нет.

— Подробности, как у вас говорят, не для печати, тем более не для официальных лиц, — он выжидающе посмотрел на меня и дождавшись кивка, означавшего, что я приняла предложенные правила, продолжил. — Ту самую, радость моя, за которую Кристиночке вздумалось потянуть. Неужели она тебе не рассказала?