Елена Колчак - У страха глаза велики

Светочки вчера не было, отпадает. Хотя могла ведь и забежать на пять минут.

Стас… Я покосилась на угрюмый профиль. Было бы логичнее, если бы он так помрачнел после аварии — как же, такое подозрение в непрофессионализме! Ан нет! После аварии он ходил… ну да, огорченный, но обычный, в общем. А сейчас — черный. Как будто ему не только смертный приговор зачитали, но уже и к плахе подвели. Доступ к кофейнику у него, впрочем, был — каждое утро на кухню завтракать заходит.

Равно как и Боб, впрочем. Но как-то это… маловероятно.

Зинаида Михайловна обыкновенно тоже завтракает на кухне, с Ниной. Полностью исключить нельзя и ее.

У Нины была прекрасная возможность налить в кофейник все, что угодно — но она не могла быть уверена, что «это» попадет лишь к Кристине. Или могла? Для этого нужно было оказаться «наедине» с кофейником в тот момент, когда и Герман, и Ольга, и вообще все, кроме Кристины, уже разбежались по своим делам. Теоретически возможно, практически сомнительно. Кстати, то же самое относится и к Зинаиде Михайловне, и к Бобу, и тем более к Стасу.

Легче всего приправить кофе — уже в столовой — могла бы Ольга. Или Герман. Поскольку и она, и он от кофе отказались. В мозгу мелькнула какая-то смутная догадка. Как рыбка — мелькнула, плеснула хвостиком и исчезла. Я даже не успела осознать, с чем или кем эта догадка была связана. Погоди-погоди. Вспомни всех, кто появлялся — или мог появляться возле злополучного кофейника. Нет, дело не только в этом, не только, не только…

Герман! Вот что мне не дает покоя — его странное поведение в комнате Вики. Про «путешествие» кофейника он знать не может, значит, не может и предположить, что Вика погибла по ошибке. В таком раскладе он должен — железно — кого-то в этой смерти подозревать, и этот подозреваемый должен быть ему дорог. Потому что все манипуляции с якобы предсмертной запиской дают один-единственный результат — этот самый «кто-то» выводится из-под удара, в смысле, из-под подозрения. Ибо если самоубийство — какие могут быть подозрения.

Нет, ребята, куда-то я не туда забрела, не в том направлении думаю. Ни у кого не было никаких оснований желать Викиной смерти — и кому, как не Герману, это знать. Значит, он никого не может в этом подозревать, тем более прикрывать. Полный абсурд. Если только… Он мог вычислить, что смерть Вики — случайность. Или все-таки не мог?

Наверное, у меня окончательно съехала не только крыша, но и чердак заодно с верхними этажами. Потому что вывод, в который я уткнулась, выглядел абсурднее четырехугольного треугольника. Или нет?

Нежный муж пытается убить свою горячо любимую жену? В конце концов, как правило, так и бывает: жен по большей части убивают именно мужья, а мужей, естественно, жены. Как в том анекдоте: «После женитьбы жизнь моя превратилась в сущее наслаждение. Прихожу вечером домой, а там мое сокровище. Целует, ужин мне готовит и щебечет, щебечет… Щебечет… Щебечет, черт бы ее взял!»

Можно придумать сюжет и покруче. К примеру, не было никакой такой любви с первого взгляда. Просто Кристина когда-то сильно обидела кого-то из друзей Германа — неважно, какого пола. Так сильно обидела, что он затаил ненависть на всю оставшуюся жизнь. И женился специально — чтобы устроить обидчице большое-пребольшое веселье, чем теперь и занимается.

Замечательно! — подытожил внутренний голос. — Такой, видите ли, самоотверженный друг, по совместительству — неукротимый мститель. В роли работодателя он, конечно, не мог устроить девушке «веселую жизнь», непременно понадобилось жениться. И еще Маргариту Львовну зачем-то в дом притащил. И, кстати, когда это Кристина могла успеть кому-то там из Германовских друзей насолить? Лет-то ей не особо много. Ох, Маргарита свет Львовна, тебе бы сценарии для мексиканских сериалов сочинять.

Ну да, внутренний голос у меня ехидный донельзя. И прав всегда, вот ужас-то. Но ведь хорошо оно в книжках получается, удобно — постороннего сыщика расследуемая ситуация лично не касается, поэтому никаких таких эмоций.

Или я все-таки чего-то не знаю? Раскладываю пасьянс, а в колоде короля червей не хватает. Или дамы. И я еще удивляюсь — почему это пасьянс никак не сходится.

В редакции, к счастью, мое длительное отсутствие прошло почти незамеченным. Ни катаклизмов, ни даже просто неприятностей не случилось. На втором, пустующем столе в моей комнате спал Славик, один из наших репортеров. Все как обычно.

Ольгу я усадила с пачкой каких-то журналов, а сама принялась изображать рабочий энтузиазм. Надо же заняться хоть чем-то в те несколько часов, что нам придется провести в этих, уже родных для меня стенах.

На моем столе обнаружилось всего три сообщения о «пропущенных» телефонных звонках, причем два пустяковых, не требующих не только ответа, но даже минутного внимания. Третий звонок был от Марии Степановны из Приреченска. Номера телефона она, однако, не оставила, пришлось минут десять потратить на поиски.

— Вы интересовались, не знаю ли я, где Кристина сейчас, а тут так странно получилось, я подумала, что вам это может быть нужно…

— Что-то случилось?

— Да пустяк, но… Мне неловко вас было беспокоить, но все-таки…

— Мария Степановна, очень хорошо, что вы позвонили, никакого беспокойства, наоборот, спасибо…

— Это все, наверное, неважно, но вы спрашивали…

— Что произошло? — это, конечно, прозвучало грубовато, но я, честное слово, уже начала терять терпение. Сколько можно реверансы реверансить? Я же перезвонила, значит, ни о каком «неловко беспокоить» речи не идет, правда? Некоторые люди бывают уж до того вежливы, что лучше бы грубили.

К счастью, моя резкость заставила Марию Степановну свернуть ритуальные танцы и приступить к делу:

— Я на днях ездила в Город, и знаете — бывают же такие совпадения — буквально столкнулась с Кристиной.

— Где?

— Она с каким-то мужчиной, она его Германом называла, входила в ресторан. В центре, с таким странным названием — «У капитана».

— Да, знаю, есть такой. А мужчина, он как выглядел?

— Такой импозантный, постарше Кристины, уже седина пробивается, у брюнетов это очень заметно. Худощавый, одет великолепно. И Кристина тоже — как с картинки.

— Это точно она была? Вы с ней разговаривали?

— Да нет, я попыталась поздороваться, но она так, знаете, кивнула небрежно, как будто мы еле знакомы, я и отошла. Я не обижаюсь, вы не подумайте, ей, наверное, неприятно вспоминать и детский дом, и вообще все, что раньше было. Раз сейчас все хорошо…

— Но это точно была Кристина?

— А как же! — обиделась Мария Степановна. — Уж своих-то воспитанников я в каком угодно виде узнаю!

Еще раз поблагодарив, я повесила трубку. Значит, мои дурацкие сомнения и впрямь дурацкие, «Кристина вчера» и «Кристина сегодня» — одна и та же Кристина.

36

Угощайтесь, господа послы, отменная водочка — царская!

Похороны Вики ничем не отличались от других похорон, на которых я в течение жизни имела несчастье присутствовать. Никто не забился в истерике, издавая душераздирающие вопли «это я (или — ты) ее убил!» Никто не бросился на бледную испуганную Кристину с криком: «Это была твоя смерть!» Только на лице Бориса свет Михайловича я заметила какое-то странное застывшее выражение. Казалось, он напряженно наблюдает за присутствующими, ловя малейшее движение. Вот только что он хотел увидеть?

Три дня я пыталась поговорить с Германом, но он только отмахивался — погоди, мол, потерпи, не до тебя, все потом. Что — потом?! Черт бы его побрал!

Дом затих. Каждый молчком занимался своими делами, не проявляя большого стремления пообщаться с ближним. Впрочем, они и раньше не проявляли.

Значит, болиголов… Которым Сократа отравили. В исторических источниках, правда, фигурирует цикута, она же вех, она же водяной болиголов. Но цикута вызывает судороги, тошноту, сильные боли — так что, если верить Платоновскому описанию, не цикута там была, а именно болиголов: тяжелеют и отнимаются ноги, и постепенно холод поднимается до сердца.

Народная медицина использует болиголов не то при ревматизме, не то при артритах — в общем, для лечения суставов. Наружно, конечно.

Пустой пузырек с ярко-красной наклейкой — такими Ядвига метит опасные препараты — обнаружили у Вики под кроватью. Содержимое флакончика, похоже, целиком перекочевало в тот самый кофейник. Чистое самоубийство, короче говоря. Депрессия после потери мужа и ожидаемого ребенка, доступность яда — и вуаля! Предсмертная записка прилагается.

Якобы предсмертная — вот в чем фокус-то. Но кто об этом «якобы» знает, кроме меня? Герман, разумеется. Ибо сам же и выложил на общее обозрение наиболее убедительный вариант. Чтобы уж никаких сомнений не оставалось — самоубийство.

— Ну ты же понимаешь, что никаких других вариантов даже не рассматривалось! Все очевидно. Записка — так, завершающий штрих. Да не подпрыгивай, я просто видел, как ты подглядывала, когда… ну в комнате у Вики. Ты, кстати, ни с кем своими наблюдениями не поделилась?