Невеста Василевса - Надежда Салтанова
Муж Нины, Анастас, был умелый аптекарь, к нему многие в городе ходили. Выйдя замуж, она училась у него, записывала, как снадобья готовить, как травы собирать да сушить. Но более всего душа у нее лежала к средствам для женской красоты. И мало-помалу стали Нинины притирания для лица да масла для волос известны в городе. Шутка ли, жена Луки Гидисмани, самого известного и богатого аптекаря, покупала у Нины притирания. С тех пор как Анастас умер, Нине пришлось одной аптеку вести. В гильдию ее с трудом взяли — сколько подношений ушло, сколько уговоров.
А когда сам великий паракимомен императрице рассказал про Нинины притирания, то пошли заказы и из дворца. Как узнали о том в гильдии, так сразу стала вдруг Нина-аптекарша уважаемым мастером. Даже сам Лука Гидисмани стал ее привечать да своих покупательниц порой к Нине посылать за средствами для красоты.
Так что ослушаться великого паракимомена она не посмеет. Но голова ныла от дум, как же ей теперь быть, как с этой Анастасо разговаривать, да чтобы Роман про то не прознал.
Прибежавшего Фоку отправила в баню отнести постиранную одежду.
— А если там женский день? — насупился подмастерье. — Увидит кто, на смех поднимут.
— А ты обойди баню да постучи со двора, там Ерофей тебе откроет. Он истопником при бане служит. Вот ему и отдай. Да, вот еще отнеси ему масло на эвкалипте. — Нина поставила в корзину кувшинчик. — Он там с печами да с дровами возится, скажи ему, что такое масло ожоги да царапины хорошо лечит.
Фока спорить не стал, выскочил на улицу, задев плечом косяк так, что охнул. «Хорошо хоть корзинка в другой руке», — подумала Нина, провожая неуклюжего подмастерья взглядом.
Притираний ей заказали в этот раз немало. Солнце уже перевалило за купола, когда Нина наконец отставила приготовленные горшки с маслянистой нежной массой, накрыла их тряпицей. Остынут немного, надо будет ароматные масла добавить, как Фока написал, да перемешать. И разложить в малые горшочки и сосуды.
А еще ведь помады готовить надобно. Едва она достала завернутый в холстину чистый пчелиный воск, как в дверь тихонько постучали. Нина поднялась, открыла. На пороге стояла девица в скромной столе. Из-под короткого мафория выглядывали отливающие темным золотом локоны. Она подняла на аптекаршу огромные глаза и произнесла:
— Позволь мне, почтенная Нина, поговорить с тобой.
Та посторонилась, пропуская девицу, гадая, кто это такая. На улице успела заметить высоченного парня, коренастого и угрюмого. Повернулась к девице:
— Провожатый твой?
— Мой кузен. Он подождет на улице, — кивнула девушка.
Нина, заперев дверь, указала на лавку посетительнице, приглашая сесть. Сама опустилась на сундук напротив. Молчала, разглядывая красавицу. Стройная, как веточка, с высокой грудью, что угадывалась под просторной столой. А глаза такие, что в них, верно, утонуть можно. Девица прижала руки к груди, на глазах ее показались слезы:
— Я не знаю, куда мне еще идти и что теперь делать.
Нина сразу поняла, что случилось. Ну что ж, не первая она приходит к аптекарше плод изгонять. Хорошо, если сразу к ней. Нина хоть отсоветует, отправит в монастырскую лечебницу. Там и родить можно, и ребенка оставить, если самой девице не поднять. А дитя в монастыре вырастят, не обидят.
А то молодые девицы в страхе могут бед наворотить. Нина слыхала разное: и про скачки на лошади часами, чтобы дитя нежеланное «вытряхнуть», и про сидение в калидариуме до беспамятства, и про неумело приготовленные отвары с ядовитой пижмой и анисом, от которых потом в мучениях умирали. Да мало ли страшных средств женщины используют от отчаяния. Аптекарша вздохнула:
— Хорошо, что ты ко мне пришла. Скажи, давно ли понесла?
Девушка в удивлении вытаращилась на Нину. Покраснела, замотала головой:
— Я не с тем к тебе. Мне Роман… — Она замерла, не зная, как продолжать.
Тут пришла очередь Нины уставиться на собеседницу. Она озадаченно спросила, уже предвидя ответ:
— Как звать тебя, красавица?
— Анастасо.
Нина села за стол и, вздохнув, подняла глаза на девицу. Не готова она еще к этому разговору, но деваться уже некуда.
— Поведай, что привело тебя сюда, Анастасо, — произнесла Нина.
Та торопливо принялась объяснять:
— Роман однажды мне поведал, что аптекарша Нина — единственная в городе, кому он верит. Сказал, что ты его от смерти спасла. А я не знаю, что мне делать. — Она сжала в кулачке ткань льняной столы. — Он меня разлюбил…
По нежной щеке скатилась слезинка, девушка понуро опустила голову.
— Что-то не пойму, чем я тебе помочь сумею, — осторожно произнесла Нина.
— Говорят, ты во дворец вхожа. Ты же увидишь его — так скажи, что я всю жизнь свою теперь его любить буду. Даже когда за другого меня отец выдаст, душа моя все равно в руках Романа останется.
— Погоди-ка, красавица. С чего ты взяла, что он тебя разлюбил?
Анастасо прижала кулачки к глазам, завыла тоненько. Нина, вздохнув, потянулась к кувшину с успокаивающим сердце отваром. Мелькнула мысль, что с такими хлопотами велика в нем нужда теперь, надо бы сразу большой кувшин приготовить. Она протянула чашу с отваром девице. Та убрала руки от лица, лишь всхлипывала, вытирая нос и глаза рукавом. Нина разглядывала ее. Молода совсем, только в возраст вошла, когда замуж идти можно. Лицо тонкое, белое, кожа будто светится. Глаза яркие, пронзительные. Невольно сравнила Нина ее с Дарией, признаваясь, что эта не столько краше, сколько нежнее. Красота Дарии что золотая чеканная чаша — яркая, притягательная. А Анастасо вся будто ажурная резьба по кости — легкая, светящаяся. И правда, глаз от нее отвести невозможно.
Девушка отпила из чаши, держа ее тонкими пальчиками, поставила на стол. В каждом движении девицы словно сквозило что-то убаюкивающее, протяжное.
Успокоившись немного, Анастасо принялась рассказывать:
— Я его полюбила сразу, не зная еще, что он наследник и василевс. Он красивый, смелый, силой от него веет.
Нина едва удержалась, чтобы не поднять бровь в удивлении. И верно, любовь другими глазами смотрит. А девица продолжала:
— Отказать ему было страшно, но батюшка мне всегда говорил, что ценят лишь то, что цену имеет. Да не в номисмах та цена измеряется. Батюшка говорит, что мое умение через танец души и сердца волновать — дар, который
