Клод Изнер - Встреча в Пассаже дАнфер
Большая часть гостей устремилась через анфиладу комнат к большой гостиной, где на возвышении, окруженном дымящимися курильницами, дама в бархатном платье с вышивкой золотом исполняла произведение Августы Холмс.[75]
— «Эрос, сжалься над нами!..»
Виктор протискивался сквозь толпу, и с противоположных концов комнаты до него доносились голоса двух чтецов.
— Это Альбер Самен и Стюарт Мерилл,[76] — сказал кто-то у него за спиной, и, обернувшись, Виктор узнал того, кто говорил про художника Антонио де ла Гайдара.
— Виктор!
Перед ним стояла Таша, в серо-голубом платье, которое очень шло к ее рыжим волосам, она выглядела восхитительно. При виде нее горечь, уже несколько дней терзавшая Виктора, мгновенно улетучилась. Но почему жена смотрит на него так насмешливо?
— Привет, дорогой! Ты не слишком сюда торопился!
— Приехал, как только получил твою записку. Не сразу удалось найти экипаж, да и дороги запружены. А мой велосипед в ремонте, ты же знаешь, к тому же я не позволил бы себе приехать на нем в такое место.
— Ты заблуждаешься, этот пафос показной. А большинство присутствующих просто очень эксцентричные люди. Что до сэра Реджинальда… кстати, вот и он, сейчас я вас друг другу представлю.
Хотя большинство мужчин, судя по всему, предпочли нонконформизм и были одеты в классическом стиле, хозяин, тучный господин с красным лицом, был в темном жилете, брюках с шелковыми галунами и короткой курточке, что странно сочеталось с белым галстуком и традиционной складной шляпой-цилиндром, моду на которую недавно ввел во Франции принц Уэльский. Сэр Реджинальд радушно пожимал руки гостям, и когда очередь дошла до Виктора, с такой силой сжал его ладонь, обнажив в улыбке крупные зубы, что тот едва не вскрикнул от боли.
— Так значит, вы и есть счастливый супруг нашей очаровательной плутовки Таша! Она сказала, что вы любитель литературы. Рад это слышать, мы весьма нуждаемся в помощи тех, кто ценит талант и презирает запреты. — Свой монолог хозяин дома произнес без малейшего акцента.
— Что он хотел этим сказать? — шепотом спросил Виктор у Таша, которая увлекла его в библиотеку.
— Это намек на Оскара Уайльда, в честь которого и организован прием. Сэр Реджинальд надеется привлечь как можно больше людей на его защиту, чтобы под петицией стояли известные имена. Пойдем, я хочу, чтобы ты взглянул на мою работу, пока сэр Реджинальд не начал свою речь.
Виктор понял, что легко заблудился бы в лабиринте коридоров и никогда не нашел лестницу, ведущую наверх. Таша уверенно вела его вперед. Они миновали шесть комнат, где висели полотна Гюстава Моро, и наконец оказались в той, которую оформляла Таша.
— Этот заказ для меня очень важен. Если три мои последующие аллегории получатся не хуже первой, я, возможно, даже смогу составить конкуренцию Вюйару.[77] В прошлом году он создал одиннадцать великолепных полотен! Александр Натансон повесил их в своей резиденции на авеню дю Буа.[78]
Таша была верна себе, смешав различные стили и жанры, и Виктор в очередной раз восхитился ее талантом. Она изобразила обнаженную нимфу, устремившую томный взор за горизонт, куда, покачиваясь на волнах, уплывал корабль. Это вызывало легкую грусть и выглядело довольно эротично. Виктор попытался обнять жену.
— Эй, руки прочь! — с напускной строгостью воскликнула она, выскользнув из его объятий. — Если хочешь, можешь остаться и переночевать тут вместе со мной.
— Значит, здесь ты спишь?
Виктор разочарованно окинул взглядом небольшой будуар.
— Апартаменты сэра Реджинальда недалеко, — поддразнила его Таша и со смехом добавила: — Милый ты мой простофиля, неужели ты не понял, что женщины его не интересуют? Даже если бы мы остались с ним одни во всем свете, он бы и пальцем ко мне не притронулся. А как твое расследование, продвигается?
— Какое расследование?
— О, забудь, я пошутила. Пойдем, нам пора!
Они спустились вниз и вошли в овальную гостиную, стены которой были увешаны саблями — старинными и современными. На трибуне, украшенной французским и английским флагами, ораторствовал сэр Реджинальд, сменивший цилиндр на фуражку с козырьком, а орхидею на гвоздику.
— …Произведения Оскара Уайльда исчезли из магазинов, его имя не появляется на театральных афишах, а лондонское общество разделилось на тех, кто «за», и тех, кто «против». Только представьте себе, умнейшему человеку нашего времени, семьянину, отцу двоих детей маркиз Куинсберри оставил в клубе записку с обвинением в содомии! Разве можно винить блестящего писателя в том, что он подал в суд иск за клевету, защищая свою честь? Разве мог он предполагать, что этот достойный поступок обернется против него самого?!
— Он поступил правильно! — зашумела аудитория.
— Имя Оскара Уайльда смешали с грязью, ему устроили допрос с пристрастием, копаясь в его частной жизни. И это неудивительно: ведь англичане самого Байрона выжили из страны! Наш суд ополчился против Оскара Уайльда, приговорив его к двум годам принудительных работ. Но, я спрашиваю вас, почему личные переживания человека, и не просто человека, а великого художника, должны быть достоянием общественности?
По залу прошел ропот.
— Здесь, во Франции, люди не столь лицемерны. Ваши газеты не приветствовали вынесенный Уайльду приговор. Ни один из французских критиков не назвал «Портрет Дориана Грея» безнравственной книгой, — продолжил свою речь оратор.
— Это шедевр, мой друг Малларме объявил об этом во всеуслышание! — выкрикнули из зала.
Виктора кто-то тронул за локоть. Он обернулся и увидел Мориса Ломье.
— Не хотите ли проветриться, дорогой Легри? — предложил тот.
Виктор сделал знак жене что ненадолго выйдет. Таша недовольно кивнула, погруженная в свои невеселые мысли. Сэр Реджинальд нахваливал власти Франции, но разве не они сослали Дрейфуса, обвинив его в предательстве только потому, что он еврей? Да и ее родители, Джина и Пинхас, всегда готовы к худшему…
— Вы меня знаете, Легри, я предпочитаю дам, но то, что утверждает Лимингтон, который попросил меня написать портрет одного из его близких друзей, некоего Андре Жида, — небезосновательно. Произведения Флобера и Бодлера тоже одно время считали непристойными, но их же не заставляли предстать перед судом! Если заключать под стражу всех, кто ведет себя как Уайльд, тюрьмы будут переполнены, — пробормотал Ломье, указывая Виктору на некоторых гостей. — Видите вон того молодого человека? Это Рейнальдо Ан,[79] очень одаренный пианист. А вон там, за фикусом, прячется Марсель Пруст, Рейнальдо — его любовник. А вон тот верзила с пышными усами — Жан Лорен, он приехал сюда, хотя когда-то отказался пожать руку Уайльду, потому что тот заметил: «Такие люди, как мы с вами, не могут быть друзьями, они могут быть только любовниками».
— Вы удивляете меня, Ломье, не знал, что вы придерживаетесь таких свободных взглядов.
— Дорогой мой, никогда не стоит откапывать топор войны. Кстати, позвольте еще раз выразить вам признательность за ту услугу, что вы мне оказали в прошлом году.[80] Что до Мими, она навсегда предана вам.
— Польщен.
— Жизнь можно охарактеризовать одним словом — неопределенность, — нежно пропела молодая англичанка, обращаясь к Жану Мореа, который подписывал ей свою брошюру.
Виктор и Ломье дружно рассмеялись. Они протискивались сквозь группы людей, болтающих между собой, пока, наконец, не добрались до стола с белой скатертью и столовым серебром. Горы пирожных, фруктов и канапе с сыром и огурцом стремительно уменьшались под набегами гостей. Добыв несколько тарталеток и два бокала шампанского, Виктор и Ломье устроились за одним из круглых столиков.
— А знаете, кажется, пришел мой черед попросить вас об одолжении, — проронил Виктор.
— Слушаю вас, но должен предупредить: я без гроша. Как говорил Александр Дюма-сын: «Когда начинаются займы, кончается дружба».
— Речь идет вовсе не о деньгах, мне нужен адрес. Я ищу Амори де Шамплье-Марейя.
— Сахарного короля? Он куда-то исчез. Скорее всего, с очередной любовницей. Полагаю, одна небезызвестная вам дама могла бы кое-что сообщить по этому поводу, ведь она и сама когда-то встречалась с этим господином. Я говорю о Фифи Ба-Рен, княгине Максимовой, которая снова покоряет наши подмостки, на этот раз под именем Фьяметта. И похоже, имеет бешеный успех!
— Это так, — подтвердил сидевший с ними за одним столиком румяный мужчина.
— Виктор Легри — Юг Ребель,[81] — представил их друг другу Ломье. — Здравствуйте, Юг.
— Эта Фьяметта дорогая штучка! Надеюсь, мои слова не шокируют вас, дорогая, — с улыбкой повернулся к своей спутнице Ребель, — но я не мог не воспользоваться дарами, которые Господь Бог, если он, конечно, существует, послал мне.
