Александр Звягинцев - Куда смотрит прокурор?

– Что-нибудь случилось? – без всякого интереса, только из вежливости осведомилась Василиса, поняв, что просто так ей миновать Нюру не удастся.

– Даже не знаю, как вам сказать, Василиса Жановна! У нас-то все тихо, а вот…

Нюра зыркнула по сторонам, как урка на шухере, и повлекла, ухватив со всей силой за локоть, Василису в угол, где их не мог никто слышать.

– В прокуратуре, у вашего отца, чрезвычайное происшествие…

– С ним что-нибудь случилось?

– С ним-то пока ничего, а вот один его сотрудник такое натворил!

Василиса перевела дух, услышав, что с отцом все в порядке и, уже уверенная, что Нюра, как всегда, делает проблему из ерунды, рассеянно спросила:

– Сотрудник? А что он там мог натворить?

– Да он не там, он в городе!

– Витрину, что ли, разбил?

– Как же, витрину! Его в парикмахерской задержали…

– А в парикмахерской-то что можно натворить? Одеколон украсть?

– Он, пьяный, к девочке-парикмахерше приставал! – обдала Василису горячим взволнованным шепотом Нюра. – Представляете, она его стрижет, а он прямо на виду у всех ей под юбку залез и в кресло повалил!.. Все это видели. Свидетели говорят, что если бы они шум не подняли, еще неизвестно, как бы он над ней надругался!..

– Бред какой-то! – Василиса отшатнулась от прижавшейся к ней Нюры. – Полная ерунда.

– Ну да, ерунда, девчонку откачивать пришлось, так она перепугалась! Его только Эльвира, заведующая, остановила… И то потому только справилась, что она баба здоровая, как мужик. Руки ему скрутила!

В голову Василисы вдруг закралась странная, нелепая догадка.

– И кто это? Из прокуратуры? – с трудом разлепив мгновенно ссохшиеся губы, спросила она.

– Есть там один молодой человек со странной такой фамилией…

– Гонсо, – без всяких усилий догадалась Василиса.

– Ага, точно – Гонсо, – обрадовалась Нюра.

Она говорила что-то еще, но Василиса, еще не пришедшая в себя после урока английского со специфическим уклоном, стояла как оглушенная. Представить себе Герарда, такого вежливого и нерешительного, зверски насилующим публично молодую парикмахершу, она решительно была не в состоянии. Но Нюра смотрела на нее столь убедительными глазами, что Василиса не смогла ничего сказать.

Глава 15. Вынужденное перемирие

Кувалда в нашей местности не является дефицитным продуктом, в то время как в районе нахождения ответчика она пользуется повышенным спросом по неустановленным причинам.

Жан Силович Туз смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Но в голове его шла тяжелая, напряженная работа мысли.

Если бы Туз исповедовал теизм, то есть понимал Бога как творца, не только создавшего этот мир, но и активно действующего в нем, направляющего и карающего людей, он думал бы, что Господь в последнее время наказывает его столь сурово и подвергает тяжким испытаниям за какие-то грехи, которые нужно понять и исправить. И после этого остается лишь надеяться на милость Господню…

Но Туз был, пожалуй, стихийным деистом. А значит, считал, что Бог, сотворив мир, не принимает больше в нем какого-либо участия и не вмешивается в закономерное течение его событий и поступки людей. Так что решать, где и почему нагрешил, искать выход из положения надо было самому.

Но никаких своих ошибок и грехов Туз решительно не видел. Да, он сразу выделил и отличил Гонсо, но на то у него были все основания. Парень отличался от других и искренним желанием работать, и сообразительностью, и верой в то, что их работа все-таки что-то меняет в этой взбесившейся жизни к лучшему. Во всяком случае, не дает ей превратиться в настоящую выгребную яму. Ведь и сам Туз, при всей его многоопытности, был убежден, что свое дело надо делать по возможности честно и с душой. Вопрос: ложиться ли на амбразуру или где-то и придержать коней, чтобы не сложить буйну голову раз и навсегда, считал он, личное дело каждого. Можешь – ложись. Но не каждое дело от тебя этого требует. В большинстве дел надо просто быть честным профессионалом. А это уже по силам многим. Героизм – исключение, трезвая, нормальная работа доступна почти всем. И если бы в нашем отечестве так работало большинство, сносу бы ему не было, этому самому отечеству…

Философские размышления Туза прервал телефонный звонок адвоката Шкиля. Видеть красавца адвоката, пребывая в таком состоянии, Тузу не хотелось. Однако адвокат вежливо, но жестко настаивал, что дело у него не просто чрезвычайно важное, но и лично Тузу очень любопытное.

Туз со вздохом и отвращением согласился. А то он не знает, чего ждать от этого субъекта, который, как выяснилось, встречается с Василисой. В частности, их видели в ресторанах и казино. Туз, когда услышал об этом в первый раз, чуть не задохнулся от ярости.

Мало ему приключений Гонсо, которые сразу ставят под сомнение все его планы относительно будущего прокуратуры, так тут еще дочь преподносит сюрпризы. Кого угодно мог он принять в качестве кавалера Василисы, если, конечно, это был ее выбор, но Шкиль… Субъект, в котором воплотилось все, что выталкивало Туза из новой жизни, что было ему не то что отвратительно, а просто не по нутру! Шкиль был для него каким-то пришельцем, не подозревающим о тех правилах, по которым он живет, способным только надсмеяться над всем, что ему, прокурору Тузу, дорого и близко.

Но что он мог поделать?! Запретить Василисе встречаться с этим сомнительным типом? Послушает она его, как же!

Через несколько минут Шкиль сидел перед Тузом, который сразу отметил, что на лице адвоката нет обычной высокомерной усмешки и выражения собственного превосходства над всем, что вокруг. Адвокат был задумчив и даже печален.

– Я вас слушаю, – по возможности недовольно сказал Туз.

– Жан Силович. – Адвокат, разумеется, это недовольство сразу уловил. Но обижаться не стал. – Признаться, давно хотел с вами объясниться.

– Интересно, по какому же поводу?

– Да так, ерунда, – рассмеялся Шкиль. – По поводу наших с вами отношений… Всего-навсего.

– А какие могут быть отношения у прокурора с адвокатом?

– Самые разные. Весьма и весьма различные. Можно, конечно, считать себя врагами, но зачем? Только потому, что мы соперничаем в зале суда? Но ведь соперничаем мы по закону и с благородной целью – выяснить все обстоятельства преступления и не упустить смягчающие вину обстоятельства, если они, конечно, есть.

– Вот именно, если они есть, – пробурчал Туз, у которого желания выяснять отношения с адвокатом совершенно не было. – А не придумывать их, дабы выгородить заведомого преступника!

– Жан Силович, дорогой, согласитесь, не я лично произвел тот переворот в нашем отечестве, в результате которого и переменились отношения прокуратуры и адвокатуры. Не я лично виноват, что в отличие от незабвенных советских времен прокурор в суде теперь не громовержец и единственный вершитель судеб, а одна из конкурирующих и равноправных фигур судебного процесса. И тут уж – кто кого. Не моя вина, что многие из ваших сотрудников к таким переменам оказались совершенно не готовы. Одни в силу слабой квалификации, а другие потому, что им бы в прокуратуру вообще лучше не соваться. У них природная конституция не та – нервишки ни к черту, сообразительность как у милиционера, а уж к публичным действам и поединкам они вовсе не приспособлены.

– А вы о себе не слишком много думаете? – грубовато прервал его Туз, которому на самом-то деле нечего было возразить. Прав был этот субъект, со всех сторон прав.

– Много, – кротко кивнул Шкиль. – Но, могу признаться, не слишком хорошо. Я человек сомневающийся в отличие от некоторых ваших сотрудников… Знаете, если в детском саду к детям, которые уже начали ходить, запускают ребенка, который еще только ползает, то очень скоро ползать начинают и те, кто еще недавно ходил. Точно так же и во взрослых человеческих сообществах. Люди развитые при накоплении вокруг большого количества людей малоразвитых начинают опускаться и деградировать. И самое интересное – очень редко бывает наоборот – чтобы ползающие научились чему у одного прямостоящего. Они его подчиняют себе.

Туз угрюмо выслушал по сути издевательскую речь адвоката, полную нехороших намеков, но сдержал себя. Адвокат, видимо, принял его молчание за поощрение и продолжал заливаться соловьем:

– Я тут каким-то манером оказался на одном мероприятии с участием многих известных в прошлом наших коллег из правоохранительных органов. Говорили они все взволнованно. Справедливо, правильно говорили… Но знаете, чувствовалась в их высоких речах какая-то червоточина, которая мешала мне их пафос разделить. Я даже не сразу сообразил, в чем загвоздка. А потом до меня дошло: а все они – неудачники. Обиженные люди, оттесненные ныне на обочину. И потому в словах их, даже самых умных и справедливых, прежде всего слышишь обиду, раздражение, злость… Этакий сварливый старческий задор. И потому совершенно не хочется с ними соглашаться, хотя, еще раз повторяю, правы эти люди во многом! Но вот присоединяться к ним никак не хочется. Они вроде бы и живые, а голоса их как будто с того света уже доносятся…