Людмила Милевская - Любовники чертовой бабушки
— Катька! Ты?!
Как только передам наш разговор, вы сразу поймете, что женщины понимают друг друга без всякого языка, поскольку и по-русски, и по-французски при встрече щебечут одно и то же.
— Се toi? Muse! (Это ты?Мюз!) — щебетала Катрин.
— Катька! Ты?! Невероятно! — вторила я.
— Се toi? II est impossible! (Это ты ? Невозможно!).
— Катька! О! Чертовка!
— О! Diablesse! Muse! (О! Чертовка!Мюз!).
— Ну, Катька, выглядишь ты шикарно! Надо же, все лучше и лучше!
— О, tu as de l'oeil! De mieux en mieux! (О, шикарно выглядишь! Все лучше и лучше!).
— О, Катюша, чудная прическа!
— Coiffure admirable, Muse! (Чудная прическа, Мюз!).
— Ах, как я тебе рада!
— Je suis bien heureuse de tu voir! (Я так рада тебя видеть!).
Отпуская свои реплики, мы не стояли на месте: кружили, обмениваясь поцелуями, шлепками, щипками, нежными и шутливыми. Когда же Катрин осознала, что хочет задать мне вопросы, требующие ответов, она схватила меня за руку и потащила к переводчику — в клубе хватало народу, знающего английский язык.
— Когда ты виделась с Казимежем? — спросила Катрин.
— Два года назад, — ответила я.
Думаю, что Катрин поглощала информацию широко распахнутым ртом, иначе не могу объяснить, почему она рот не закрывала даже во сне.
— Где вы виделись?
Я удивилась, почему переводчик уложил в три слова то, что Катрин говорила минуты две, но в ответ на вопрос добросовестно изложила:
— Мы виделись здесь, в Париже. Он нежно поцеловал меня в губы и посадил на самолет. Обещал не забывать, вечно любить и даже хранить верность.
— О-ля-ля! — восхитилась Катрин и затараторила с удвоенной скоростью, сообщив, что вскоре уехал и Казимеж.
Пришлось сообщить:
— Знаю, он звонил мне в Питер.
— Что он говорил?
— Что любит меня, — с гордостью сообщила я, опуская прочие детали, кажущиеся мне незначительными.
На этом наше общение было прервано. За моей спиной раздался взрыв радости. Радость эта гремела, басила, фыркала и громыхала кашлем.
— Мюз! Кхе-кхе! Мать твою! Уф-ф-ф! Мюз! Кхе-кхе! — услышала я хриплый бас, который мог принадлежать лишь Себастьену Барбикену.
Я восторженно взвизгнула и потонула в его широких, все еще сильных объятиях. Как мне знаком этот смешанный запах дешевого одеколона, сигарет «Голуаз» и водки! Элегантный, в безукоризненном костюме, Себастьен был, пожалуй, единственный там в клубном галстуке. К тому же он был единственным, кто говорил по-русски. Правда, изредка Себастьен вставлял и французские слова, но это не мешало общению. Я обожаю этого старикана! Я его боготворю!
— Себастьен! Дорогой! Как я рада тебе! — громко воскликнула я, прижимаясь своей щекой к его колючей щетине.
Мы жадно друг на друга смотрели до тех пор, пока я не брякнула:
— У тебя все те же усы!
Словно в этом была вся соль события.
— Как ты красива, девочка, — актуально подметил Себастьен и, обнаружив мое недоверие, добавил зло и настойчиво:
— Ты стала еще красивей!
Я смутилась. Непритворно — Себастьен слыл строгим знатоком женской красы и был скуп на похвалы. Что заставило старикана мне льстить, до сих пор не понимаю.
— Пойдем выпьем, — дружески хлопнул он меня по плечу и игриво шлепнул по попке Катрин.
Она рассмеялась, подмигнула ему, бросила мне пару фраз, взмахнула рукой и убежала к парням, развлекающим себя пантомимой.
— Что она сказала? — спросила я у Себастьена.
— Чтобы ты не пропадала.
— А ты ей что сказал?
— Что сегодня ты только моя.
— Ну, Себастьен, это слишком, — с укором молвила я.
Он улыбнулся в свои чудо-усы, крякнул и прогромыхал хриплым басом:
— Девочка, все знают, что ниже пояса я покойник.
Ха! В таком случае непонятно, зачем надо было еще добавлять, что он друг Казимежа.
— С Казимежем у нас все кончено, — со вздохом призналась я. — Казимеж бросил меня и позабыл.
— Ерунда, он тебя любит! Я спросила в волнении:
— Откуда ты знаешь? Это Казимеж тебе сказал? В ответ получила самую снисходительную из улыбок бывалого старикана.
— Запомни, девочка, — важно ответствовал Себастьен, увлекая меня к стойке бара, — нет в мире мужчины, который смог бы тебя разлюбить, полюбив на секунду. Это говорю тебе я, Себастьен Барбикен, старый ловелас.
Я рассмеялась:
— Спасибо, ты настоящий француз.
Себастьен извлек из внутреннего кармана серебряную фляжку, в которой всегда была водка. Я запротестовала:
— Прости, но только не водка! Шампанское!
— Когда я вижу тебя, мне все равно, чем напиваться, — выдал сомнительный комплимент Себастьен.
Мы выпили немного шампанского, Себастьен улыбнулся и старомодно меня пригласил на танец. Мы закружили в сложной фигуре, когда я заметила красавца блондина.
«Во Франции блондином считают любого, кто не брюнет. Этот парень здесь должен цениться на вес золота», — подумала я и не ошиблась.
Себастьен эту мысль подтвердил:
— Смотри, девочка, похоже, к нам спешит сам Казанова. Все от него без ума, а он идет к нам. Уступаю тебя ему.
— Нет, Себастьен, не хочу, не надо, — заупрямилась я.
— Иди потанцуй с ним, девочка, только не забывай, ты достойна лучшего. Дай ему это понять.
— Как? Я не знаю французского.
— Жестами, девочка, и мимикой, — усмехнулся старик и подтолкнул меня к незнакомцу.
Я (без особой охоты) на время танца очутилась в объятиях Казановы. Вдруг он сказал по-английски:
— Муза, вы очень красивы. Я Андре. «Выходит, мы давно могли разговаривать», — подумала я и (не удивляйтесь) ему нагрубила.
Терпеть не могу мужчин, которые так открыто себя обожают.
— Тогда ответь мне, Андре, как у тебя с мозгами? — сурово спросила я.
— У меня есть мозги, — заверил Андре.
— Тогда почему они не помогают тебе скрывать свою самовлюбленность?
Не дожидаясь ответа, я поспешила к старику Себастьену.
Глава 24
— Хорошо тебе, девочка? — спросил Себастьен. Пришлось с усмешкой ответить:
— Представь себе, да, несмотря на то, что ты пытался испортить мне вечер.
Себастьен изумился:
— Тебе не понравился наш Казанова? Вижу, девочка, ты обречена на счастье.
— Почему? — удивилась я.
— Умеешь выбирать то, что нужно. Девочка, ты слишком мудра. Хочешь, угощу тебя твоим любимым ликером?
— Мы договорились пить только шампанское, — напомнила я и в качестве примера залихватски опорожнила бокал.
Мгновенно опьянев, я расчувствовалась.
— Представляешь, — пожаловалась я Себастьену, — какой-то болван закрасил мой портрет на стене. Видишь, теперь там жуткий павлин с женской грудью. Спрашивается, какому придурку это понадобилось?
— Мне, — не без гордости признался мой старикан.
— Зачем? — возмутилась я, внезапно трезвея. — Я была так горда. Портрет русской девушки в самом лучшем клубе Парижа!
Себастьен поперхнулся дымом своего «Голуаза».
— Твой портрет в забегаловке? — спросил он. — Считаешь, это прилично?
Моя мысль устремилась другими тропами: при слове «прилично» в голове всегда возникает бабуля.
— Ах, я здесь так внезапно!.. Даже Гануся не знает, где я! А бабуля! — в этом месте горе мое обострилось, я вдруг зарыдала.
Себастьен относился к моим страданиям с уважением. Он оперся локтем о стойку бара и, прищурив выгоревшие глаза, смотрел на меня с безмятежным вниманием: курил «Голуаз» и молчал. Когда я досыта нарыдалась, он протянул мне мобильный и подсказал:
— Можно ведь позвонить.
Я приложила трубку к уху и струхнула перед бабулей. Себастьен подбодрил меня:
— Давай.
Низкий аристократичный голос бабули звучал так ясно, словно она стояла у меня за спиной и говорила мне прямо в ухо. Как я любила и ненавидела этот голос! Какой он милый, родной! Я завопила:
— Бабуля!
— Муза, почему ты кричишь?
— Потому что рада тебе, потому что тебя обожаю, потому что только ты есть у меня! Остальное все чепуха!
— Деточка, ты пьяна как черт, — с достоинством сообщила бабуля и повесила трубку.
Я растерянно уставилась на Себастьена:
— Она что, не захотела со мной разговаривать?
— Может, мы разбудили ее? — предположил оптимист старикан.
Я взглянула на часы. Ерунда. Бабуля «сова», она сидит в своем кресле перед камином, курит трубку, смотрит на пламя, мечтает и слушает музыку. Я ей помешала.
— Разбудила бы ее, позвонив где-то в полдень, — просветила я Себастьена.
— Почему же мадам рассердилась? — тревожно спросил старикан.
Я с изумлением обнаружила, что он лишился своей обычной невозмутимости и выглядел очень взволнованным.
— Надо знать бабулю, — сказала я, из дружеских соображений стараясь открыть старикану глаза. — На девяносто процентов она состоит из достоинства. Я громко кричала, думаю, это ее оскорбило.
Себастьен схватил трубку, быстро набрал какой-то номер и долго молчал. Когда он прятал трубку в карман, глаза его наполнились светлой грустью.
— Давай напьемся, — предложил он любезно. Я согласилась и, громко икнув, испугалась:
