Елена Логунова - Декамерон по-русски

– Не-е-ет! – простонал комендант.

Он окинул затравленным взором сияющую пустоту под новым навесным потолком, почувствовал головокружение, зажмурился и покачнулся.

– Ой, собачка! – в большом волнении дружно ахнули лабораторные девы.

– Да-да, невидимая! – скривился несчастный комендант.

Он закрыл глаза и потому не увидел, как легендарный кабелеукладчик – мелкая рыжая такса с фонариком на голове и в специальной шлейке с прикрепленным к ней отрезком провода – вывалился из-за фальш-потолка вместе с просевшей под его весом пробковой плиткой.

Фрагмент потолка плавно спланировал на пол, не задев застывшего коменданта, а вот такса на шлейке, сыгравшей роль страховочного троса, плавно опустилась ему на плечо.

– Мама! – жалобно вскрикнул совершенно замороченный Гуляев, открыв глаза и увидев прямо у своего лица радостно скалящуюся собачью морду.

Удачно десантировавшийся кобель-кабелеукладчик признательно лизнул его в щеку, и дикий ужас погасил последние проблески разума во взоре обласканного коменданта.

Хотя Кулебякину не раз случалось бывать у нас в «МБС», я ориентировалась на местности гораздо лучше, чем он, и потому даже на каблуках опередила милого в беге по прямой на несколько метров.

– Куда, куда?! Тпру! – замахал на меня руками молодой человек типично милицейской наружности.

Несмотря на некоторую разницу во внешности, в чем-то принципиально важном все опера похожи, как однояйцевые близнецы (однажды я высказала это свое мнение Денису, и он не стал со мной спорить, только попросил убрать определение «однояйцевые» как порочащее мужские честь и достоинство).

Во времена какого-нибудь Людовика коллеги Кулебякина были бы очень хороши для игры в живые шашки. Взять младший офицерский состав одного райотдела милиции, разделить на две команды, одним оставить обычные черные омоновские шапочки, другим дать специально пошитые белые, расставить рядочками на подстриженном «в клеточку» версальском газоне – и вуаля! Хотя Людовики, правившие задолго до эпохи коллективизма, предпочитали играть не в шашки, а в шахматы.

– Я не лошадь, вы не конюх! – на ходу окоротила я милицейского грубияна.

– А кто вы? – вполне резонно поинтересовался он.

– Кто? – повторила я, поверх его плеча заглядывая в открытый кабинет Вероники.

Самой Крохиной там не было, но на полу лежала женщина. Даже если бы я не знала заранее, что она мертва, то поняла бы это с первого взгляда. Живой человек не застыл бы в такой неуютной позе с подвернутой ногой и не смотрел бы выпученными глазами на слепящую фотовспышку.

– Капитан Кулебякин, экспертно-криминалистический отдел ГУВД! – скороговоркой представился коллегам догнавший меня Денис.

– А это?

Кулебякинским коллегам мало было знать, что я не лошадь, они желали подробностей!

– А это… недоразумение я сейчас ликвидирую, – пообещал Денис.

Он крепко взял меня за руку и потащил назад по коридору, другой рукой точно так же волоча на буксире протестующе скулящего Барклая. Я сдержалась и не стала возмущаться и жаловаться. Что я хотела увидеть в Веркином кабинете, то уже увидела: девица, скончавшаяся на приеме у нашей ведьмы, действительно была мне знакома.

Как у многих женщин, у меня плохая память на имена, но зато хорошая – на лица и просто отличная – на одежду и обувь. К тому же знакомство с модными тенденциями вооружило меня уверенностью, что в этом сезоне деревенский стиль «Буренка из Масленкино» не в фаворе. Так что мясистая молодайка в короткой джинсовой юбке и трещащей по всем швам кофточке из цветастого ситчика никак не могла быть воплощением популярного ныне типа женской красоты. Я без труда вспомнила, где видела эту особу – на фуршете после субботней церемонии награждения лауреатов дизайнерского конкурса. Тогда она была одета точно так же, только обута иначе – в безвкусные красные босоножки типа «копыта».

Сегодня на рельефных, как балясины беломраморных лестничных перил, ногах Девушки-с-веслом были зимние сапоги. Черные, с потрепанной меховой опушкой, на каблучках-рюмочках, какие были в моде у кокеток второй половины прошлого века.

«Судя по всему, девица была малообеспеченной, – рассудил мой внутренний голос. – И наверняка не слишком умной, раз готова была потратить свои немногочисленные деньги на Веркины фокусы!»

Я задумчиво кивнула. Подоспевшая Трошкина восприняла это как повторное приветствие и сказала:

– И вам еще раз здрасте, извините, я немного задержалась, пришлось попотеть с парковкой!

– Неужели ты передвигала «Ауди» вручную? – спросил Денис.

По голосу его нельзя было понять, шутит он или всерьез допускает такой вариант. Алка же явно расценила сказанное как шовинистский выпад, ущемляющий водительские права женщины. Она остановилась, уткнула кулачки в бока и хотела даже топнуть ножкой, но Кулебякин бесцеремонно ухватил ее за калачик согнутой руки, всех нас – меня, Барклая и Трошкину – затолкал в рекламный офис и рявкнул:

– Сидеть и не высовываться!

Распоряжение очень походило на развернутую собачью команду, но как минимум на пятьдесят процентов предназначалось не бассету, который не страдает избыточным любопытством. И озвучил Денис свой приказ, грозно глядя не на Барклая, а на меня, так что даже тупой понял бы, что мой будущий муж – замшелый домостроевец, тиран и деспот. Сама же я в глазах коллег выглядела бы жалкой закрепощенной идиоткой, если бы не Алка с Барклаем – добрые люди-звери спасли мою репутацию.

– Не волнуйся, Денис, разумеется, мы тут присмотрим за твоей собачкой! – дипломатично сказала подружка.

А Барклай, едва услышав строгое хозяйское «Сидеть!», плюхнулся на попу, как цирковой пудель, да еще сам себе отбил барабанную дробь хвостом. Это так развеселило и умилило присутствующих, что моя хмурая физиономия осталась без внимания – все оно вместе с доброй половиной содержимого холодильника досталось Барклаю.

Зойка щедро кормила бассета печеньем и конфетами, а Баринов сноровисто вязал ему бантики на шее и на хвосте – и выглядел при этом точь-в-точь как девочка, играющая с куклой.

Я села на свое место за письменным столом, машинально придвинула чистый лист бумаги, взяла карандаш и принялась рисовать абстрактные узоры – палочки, галочки, кружочки и крючочки. Я часто так делаю – калякаю в задумчивости. Нашу экономную бухгалтершу моя привычка поначалу очень раздражала. Она сердилась, что я зря перевожу бумагу, пока я не объяснила, что все наоборот: я перевожу на бумагу свои смутные мысли! За креатив мне платят жалованье, так что Зоя свои претензии сняла.

– Что тут у тебя? – Трошкина, которая за много лет хорошо изучила мои привычки, с интересом заглянула в бумажку. – Хм… Ноги?

– Ноги, – задумчиво подтвердила я, продолжая черкать.

– А почему одна нога обута по-летнему, а другая по-зимнему?

– Потому что, – веско ответила я.

– Где-то я видела такие босоножки, – сообщила Алка. – Они красные, да?

– Красные, – согласилась я, рисуя простым карандашом.

Трошкина с детских лет обожает головоломки. В первом классе она изводила меня предложениями поискать пятнадцать отличий одной журнальной картинки от другой. Я никогда не умела получать удовольствие от таких тихих игр, они очень быстро доводили меня до шумного бешенства. А Трошкина часами водила лупой над рисунками, высматривая микроскопические отличия и неизменно находя их в количестве, значительно превыщающем заявленное художником.

– А под каблуком – это что?

Я не нашлась что ответить и озадаченно всмотрелась в бессмысленную завитушку.

– Похоже на змею, – фантазировала Алка. – Или на веревочку, или на поясок. Тебе это ни о чем не говорит?

Я покосилась на кожаный поводок, который Сашка Баринов отстегнул с ошейника Барклая, чтобы не мешал вязанию кукольных бантов, и промолчала.

– Или на ремешок, – не отставала подружка. – Ремешок тебе ни о чем не напоминает?

– Ремешок кое о чем напоминает, – согласилась я и почесала пробор карандашом. – О той девушке, которую задушили в парке ремешком ее собственной сумочки!

– Какой ужас! – Зойка так шокировалась, что выронила конфету, которую хотела развернуть для Барклая. – Когда это случилось? Где? В каком парке?

– Зоя, не нервничай, – хмыкнул Баринов, подняв упавшую конфету с пола и переложив ее на подоконник, чтобы не раздавить ногами. – Ты гарантированно застрахована от риска разделить участь этой несчастной. У твоего портфеля ручки слишком короткие и жесткие, чтобы ими можно было кого-то задушить!

– Зато Зойкиным чемоданом запросто можно проломить голову! – подал ехидную реплику из своей каморки Эндрю Сушкин. – И не одной девушке, а целому кордебалету! Фантастически тяжелая ручная кладь! Что ты носишь в ней, Зоенька? Камни?

– Камни на шею, – пробормотала я, вспомнив, как совсем недавно Денис похожим образом высмеивал мою собственную сумку и по ассоциации заговорил об утопленнице Пороховщиковой.