Круиз с покойником - Галина Балычева
Я даже «мама» крикнуть не успела, как с головой ушла под воду. Ничего более кошмарного в моей жизни пока еще не случалось. Ночь, тьма, кругом вода, и я, на минуточку, под этой самой водой.
Ужас был такой нестерпимый, что, когда я через целую вечность вынырнула наконец на поверхность, я заорала так, что, кажется, перекрыла своим криком пароходный гудок «Пирамиды». А она как раз в этот самый момент почему-то тоже решила подать голос. Однако мой оказался громче. Ну по крайней мере мне так тогда показалось. А когда я, вопя и барахтаясь в воде, увидела, что «Пирамида» удаляется от меня все дальше и дальше, и мне ее скорее всего уже не догнать, я завопила еще громче.
Я вложила в свой предсмертный крик всю душу и весь остаток своих убывающих сил. Но тем не менее никто моего голоса не услышал, и яхта ходко удалялась за горизонт. А я с ужасом и тоской смотрела ей вслед.
Не зря я с самого начала говорила, что нельзя корабли называть такими именами, как «Пирамида». Не к добру это. Вот так и получилось.
Я приготовилась было уже умирать, когда — о чудо! — «Пирамида», кажется, затормозила. По крайней мере она перестала удаляться так стремительно, как прежде, и снова подала свой трубный голос — гуднула два раза.
Я тоже крикнула ей в ответ. Правда, уже не так громко, как прежде, — сил уже совсем не оставалось, но уж как смогла.
Я поплыла по направлению к яхте.
Сколько мне предстояло проплыть, я не знала и старалась об этом не думать. Сейчас надо было думать о чем-то героическом. И я стала думать о летчике Маресьеве. Ему ведь тогда куда хуже моего было. Он полз по снегу и зимой, а я вот плыву по воде и летом. Впрочем, с каждой минутой вода становилась все холоднее и холоднее.
«Если сейчас сведет ноги, — с ужасом подумала я, — мне кранты».
До яхты было уже рукой подать, но сил совсем не оставалось. Да и как бы я смогла забраться на борт без посторонней помощи? Никак бы не смогла. Мне так стало себя жалко, так стало жалко Степку, маму и папу, которые не переживут моей погибели, что я заревела в голос.
И тут меня вдруг ослепил мощный луч прожектора, и вслед за этим в воду кто-то прыгнул. С яхты кричали и махали руками. В воду летели спасательные круги.
«Ну, слава богу, — обрадовалась я, — услышали наконец», — и совершенно обессиленная пошла ко дну.
Очнулась я уже на яхте, на палубе. Димка делал мне искусственное дыхание по принципу «рот в рот», нахал, и периодически резко и больно надавливал на грудную клетку. Рядом толпились какие-то люди, лица которых расплывались у меня перед глазами, и беспрерывно галдели.
«Господи, ну чего же это они так орут? — подумала я. — Ночь же все-таки».
Хотя, возможно, они вовсе и не орали, а просто у меня шумело в ушах.
Неподалеку прислоненный спиной к какой-то тумбе сидел совершенно мокрый Кондраков. Его я почему-то узнала сразу. Он кашлял и плевался и что-то все время бубнил.
«Значит, его тоже выловили, — догадалась я. — И значит, он все-таки действительно ходил топиться, и я была права».
Удовлетворенная сознанием своей правоты я опять закрыла глаза и снова провалилась в забытье.
Снова пришла в себя я уже в каюте. Но не в своей маленькой в трюме, а в большой Борькиной наверху. Я лежала на пуховиках под шелковым одеялом, Лялька пыталась поить меня горячим чаем, а Димка растирал ноги чем-то, по запаху очень напоминающим коньяк. Да скорее всего это коньяк и был.
«Лучше бы внутрь дали, — подумала я. — Меня же всю просто трясет».
Димка как будто бы прочитал мои мысли и, закончив растирку моих конечностей, велел Ляльке не заниматься глупостями с чаем, а дать ему лучше чистый стакан.
— Вот это правильно, — согласилась она. — Коньяк внутрь — это самое первое лекарство.
Она подала Димке большой хрустальный стакан для виски, а он, наполнив его наполовину янтарной жидкостью, придвинул вплотную к моим губам.
— Давай, Марьяшка, пей, — велел он. — Со вторым рождением тебя.
Димка слегка приподнял меня с подушек и влил в рот все, что было в стакане. Я, естественно, тут же закашлялась. Мало я в речке воды нахлебалась, так теперь еще и это...
— Ты что с ума сошел? — прохрипела я, едва отдышавшись. — Я же чуть не захлебнулась. Так и помереть недолго.
Димка улыбнулся и чмокнул меня в макушку.
— Нет, Марьяшка, ты теперь будешь жить долго и счастливо. Ты сегодня, почитай, во второй раз родилась. С днем рождения тебя, красавица.
Он еще раз чмокнул меня и бережно положил на подушки.
«Да уж, красавица, — подумала я. — Небось похожа сейчас на мокрую курицу или того хуже. На что там может быть похожа женщина, выловленная из воды?»
Я даже покрутила головой в поисках какого-нибудь зеркала, чтобы убедиться в правоте своих мыслей.
Однако когда в зеркальной дверце раздвижного шкафа я увидела свою разрумянившуюся от коньяка физиономию, то даже удивилась.
Прежде я считала, что утопленники выглядят совсем иначе. А тут нате вам. Глаза горят, на щеках румянец. Удивительно даже. Впрочем, это уже действовал коньяк. От него же и мои глаза вскоре сами собой стали закрываться. И уже засыпая, я услышала, как Лялька спрашивала у Димки, почему я оказалась в воде и каким образом он меня выловил. Мне это тоже было очень интересно, но сил бороться со сном не было, и я решила, что узнаю об этом завтра.
На утро я проснулась живой и здоровой, что, разумеется, радовало. Но мало того, что проснулась я в чужой постели, так еще и с мужчиной в этой самой постели. Просто безобразие какое-то! И хотя этим мужчиной был всего лишь Димка, все равно было возмутительно.
Совершенно нельзя заболеть. Только потеряешь бдительность, как к тебе в постель тут же кто-нибудь залезет.
Правда, Димка лежал совершенно одетый и поверх одеяла, но все равно это было безобразие. Что у него своей каюты, что ли, нет?
Я тихонько сползла с кровати на пол и, с трудом дотянувшись до висящего на спинке кресла Лялькиного халата, стала прямо там на полу в нечеловеческих условиях пытаться его на себя натянуть.
