Миллион оттенков желтого - Елена Ивановна Логунова
С учетом того, что добротные полутораспальные кроватки выглядели совершенно одинаковыми, я не стала оспаривать ее решение. Вообще меблировкой и интерьером не заинтересовалась, меня привлекло окно — я пошла к нему, как сомнамбула к лунной дорожке на озере.
Окно было высокое, узкое и так глубоко утопленное в толстую наружную стену, словно мы оказались в старинном замке. Впечатление дополняли гобеленовые шторы и черный кованый карниз с золочеными завитушками. За таким окном хотелось увидеть покрытые виноградниками волнистые холмы Тосканы, а не… что тут у нас?
Я отдернула тюль и выглянула в открытое окно.
— И что там? — лениво поинтересовалась Ирка уже с кровати.
— Улица Гагаринская.
— Названная в честь первого космонавта?
— Нет, в честь князя Гагарина. Она именовалась так с XIX века, а поблизости на Неве была одноименная пристань. Кстати, в советское время Гагаринскую трижды пытались переименовать: она была улицей Герцена, Наримановской и Фурмана, но в конце прошлого века ей вернули историческое название…
— Очень, очень интересно, — пробормотала подруга.
Похоже, она собралась еще поспать.
— Не то слово! — согласилась я, высунувшись подальше. — Ты только погляди, кого я вижу!
— Разбуди, если Гагарина. — Подружка повернулась на бок лицом к стене. — Хоть космонавта, хоть князя… Хр-р…
— Не смей храпеть, кажется, сейчас действительно станет интересно. Посмотри, кто стоит под окном!
— Белая береза? — съязвила Ирка, неохотно поднимаясь.
— Даже две, но не белые. Одна в бежевом, вторая в фиолетовом.
— Интригует. — Подруга подошла к окну, подвинула меня и втиснулась в проем. — Так это не березки, а подберезовики!
Точно под нами на тротуаре грибочками торчали две шляпки — серо-коричневая и цвета ночной фиалки. Порывом ветра из-под полей второй выдуло темную вуаль — та затрепетала, как цветочный лепесток. Я уловила аромат знакомых духов и уверенно сказала:
— Это наши мадамы: тетя Ида и Марфинька. Что они тут делают?
— Спросим. — Ирка отлепилась от подоконника и решительно пошла к двери, а я — за ней.
Мадамы стояли в нерешительности посередине тротуара, четко между крыльцом и бордюром, ой, пардон, поребриком. К парадной они были ориентированы худыми прямыми спинами, но шустро развернулись на скрип открывающейся двери.
— Вы что здесь делаете? — сразу же спросила Ирка, выйдя первой.
Марфинька, судя по настроению, не склонная нынче к играм и шуткам, укоризненно молвила:
— Здравствуйте, Ирочка, Леночка!
— Добрый день, — пристыженно пробормотала я, но лучше не стало.
— Ах, что же в нем доброго… — Марфинька поправила вуальку, одернула и без того безупречно сидящий жакет в стиле Шанель и шагнула на крыльцо, героически шмыгнув носиком. — Пойду я.
Мы с Иркой уважительно расступились, пропуская ее, и невысокая фигура в фиолетовом растворилась в сумраке старой парадной.
— Дыша духами и туманами… — пробормотала я ей вслед и перевела взгляд на тетю Иду. — Что тут происходит?
— Театр одного актера. — Тетушка развела руками. — Я имела неосторожность сообщить Марфиньке о смерти Фердинанда, и она решила, что непременно должна выразить соболезнования его вдове.
— Она могла сделать это в прошлый раз, почему сейчас?
Тетушка покачала головой:
— Ты забыла? В прошлый раз она была не в себе и даже не узнала Галину, потому и соболезновать ей не могла.
— И сейчас не сможет. — Ирка отошла к краю тротуара и запрокинула голову, пытаясь отследить перемещение фиолетовой фигуры по лестнице. — Вдовы нет дома.
— Боюсь, Марфинька захочет подождать. — Тетушка изящно посторонилась, пропуская доставщика с квадратной коробкой на велосипеде.
Я поддержала ее под локоть и, завидев второго коробейника на колесах, предложила:
— Давайте уйдем с тротуара. Торчим тут, как три тополя на Плющихе.
— Ну, Лена! Три тополя на Плющихе — это же в Москве, — поморщилась тетушка.
Как настоящая петербурженка, она считает, что Белокаменная по всем параметрам и в подметки не годится Северной Пальмире, потому не заслуживает лишнего упоминания.
— Ладно, как три сосули над парадной. — Я не затруднилась подобрать аутентичное сравнение.
Тетушка довольно кивнула:
— Так-то лучше.
Скрипнула дверь. Марфинька в своем благородном полутрауре выступила на крыльцо и недовольно сообщила:
— Это возмутительно, мне не открыли! Гала даже не откликнулась, а какая-то особа из нездешних сообщила из-за двери, что «хозяйка ушел».
— Ушель, — автоматически поправила я произношение.
Все посмотрели на меня.
Я предпочла не углубляться в дебри лингвистики, глянула на часы и предложила:
— Федоскина вернется к обеду, хотите тем временем посмотреть мозаичный дворик? Он тут рядом. Это относительно новая достопримечательность, вы, наверное, там не были.
О мозаичном дворике лучше рассказывать в цифрах: сколько ящиков битого кафеля, центнеров смальты, мешков цемента, человеко-часов ручного труда. Качественные характеристики не так впечатляют.
— Грубовато, нестройно, недолговечно. Не Гауди, в общем, — резюмировала тетушка, без восторга осматривая распиаренную новую достопримечательность с лавочки.
Зато Марфинька, забыв печаль и скорбь, потребовала фотосессию на фоне мозаичных стен, гармонирующих с ее нарядом по цвету, и утащила с собой Ирку в качестве фотографа.
— Да и обычный питерский двор — не ландшафтный парк. Зато какие возникают контрасты! — Я тоже огляделась.
Девушка на каблучках пронесла мимо нас бугристый мусорный пакет, что-то бормоча то ли себе под нос, то ли в телефонную гарнитуру. Кот кувыркнулся на газоне, валяя по траве пойманную мышь. Ребенок, закусив губу, навалился на застрявший в разломе между плитками велосипед. Женщина крикнула из окна: «Жора, батон не забудь!» — «А то!» — браво гаркнул в ответ пенсионных лет Жора.
И все это на фоне пестрых мозаичных фигур и панно.
— Любопытный перформанс получается, — согласилась тетушка и помахала Марфиньке, вставшей меж поддерживающих навес над крыльцом фигур невнятных очертаний — то ли атланты с плохо выраженной мускулатурой, то ли тощие медведи на задних лапах.
Атланто-медведики были окраски «вырви глаз»: один красно-синий, второй — изумрудно-лазурный. Лавандово-фиалковая мадам смотрелась рядом с ними как родная.
— Спасибо, что привела нас сюда, отвлекла Марфиньку. — Тетушка благодарно улыбнулась мне. — В трагической роли скорбящей девы она довольно утомительна.
— А насколько искренна?
— Не скажу с уверенностью. — Тетя Ида тонко улыбнулась. — Но точно знаю, что моя дорогая подруга давно искала повод выгулять эту лавандовую шляпку с вуалью.
Я понятливо кивнула.
— Но не надо думать, что это сплошное притворство, — тут же добавила тетушка. — У Марфиньки с Фердинандом были долгие и сложные отношения, весть о его смерти произвела на нее глубокое и сильное впечатление.
— А на могилку вы уже съездили?
— Не настолько глубокое и сильное, — уточнила тетушка. — Или просто Марфиньке оказалось важнее поддержать живую Галину, чем почтить мертвого Федора.
— А какие отношения у нее были с Галиной?
— Не столь долгие, поскольку та далеко не сразу узнала об этой связи, но не менее сложные. Было такое время, когда они хотели друг друга убить, и такое, когда друг другу сочувствовали…
