Карл Хайасен - О, счастливица!
Когда позвонила его сестра Джоан из Грейнджа, он раздумывал, как поступить. Джоан взволнованно пересказала ему последние слухи: победительница «Лотто» Джолейн Фортунс покинула город ночью с белым мужчиной, предположительно газетным репортером.
– Это ваш парень? – спросила Джоан.
Синклер нащупывал ручку и бумагу и чувствовал себя тормозом. Он никогда не работал репортером и делать пометки не умел.
– Давай сначала, – попросил он, – и помедленнее. Но Джоан трещала, изливая новые слухи: продавец из
«Хвать и пошел» тоже смотался – ну, тот, что сначала растрезвонил, как продал Джолейн Фортунс выигрышный билет, а потом передумал.
– Стоп! – перебил Синклер, судорожно корябая по бумаге. – Повтори-ка еще раз.
Продавец с его колебаниями – это новый поворот. Джоан кратко поведала брату, что в городке знали о Фингале. Синклер прервал ее, когда она добралась до сплетен о матери молодого человека и Иисусе – Дорожное Пятно.
– Так, давай заново, – сказал он. – Они уехали вместе – продавец, журналист и эта Фортунс? Точно?
– Ой, да тут дофига сумасшедших теорий, – ответила его сестра. – Лично я за Бермуды.
Синклер торжественно записал в блокнот слово «Бермуды». Добавил знак вопроса, дабы обозначить собственные сомнения. Поблагодарил Джоан за наводку, а она радостно обещала перезвонить, если узнает что-нибудь новенькое. Повесив трубку, Синклер опустил жалюзи в кабинете – знак для всего персонала (хотя Синклер этого и не осознавал), что идет работа над чем-то неотложным.
В одиночестве Синклер соображал, что делать. Судьба Тома Кроума чрезвычайно его беспокоила – пускай лишь в политическом контексте. Предполагалось, что редактор поддерживает иллюзию контроля над своими авторами или по крайней мере в общих чертах представляет их местоположение. Ситуация с Кроумом осложнялась, поскольку его считал ценным дарованием ответственный редактор «Реджистера», который в своих покоях на верхнем этаже был избавлен от каждодневного общения с журналистом. Согласно циничной теории Синклера, Кроум заполучил обожание ответреда одной своей статьей – кратким очерком об одной сомнительной перформансистке, истязавшей себя и случайных зрителей цуккини, ямсом и мороженой голубятиной. Кроум ценой невероятных усилий умудрился извлечь какой-то символизм из спектакля юной леди, а его сочувственная статья вдохновила Национальный фонд искусств возобновить ежегодный грант художницы в 14 000 долларов. Та была так благодарна, что приехала в редакцию, чтобы сказать спасибо журналисту (которого, как всегда, не было в городе), и в итоге вместо этого поболтала с самим ответственным редактором (который, разумеется, назначил ей свидание). Неделей позже Кроум с удивлением обнаружил семидесятипятидолларовую премию в своем зарплатном чеке.
Справедлива ли жизнь? Синклер знал, что это не имеет значения. Ему оставалось предполагать, что его собственная карьера пострадает, если Кроум неожиданно окажется в больнице, в тюрьме, в морге или в центре скандала. И тем не менее Синклер никак не мог повлиять на события из-за двух роковых ошибок. Первой было позволить Кроуму уволиться, второй – не сообщить об этом никому в газете. И поэтому для шефов Синклера Кроум продолжал на него работать.
А значит, Синклер будет отвечать, если Кроум умрет или еще как-нибудь вляпается в неприятности. И поскольку Синклер не обладал ни находчивостью, ни людскими ресурсами для розыска потерявшегося репортера, он бодро приступил к прикрытию своей задницы. Он потратил два часа на составление служебной записки, в которой излагалась его последняя встреча с Томом Кроумом и детально описывался тяжелый личный стресс, который, очевидно, испытывал этот человек. Письменный отчет Синклера завершался воплем Кроума о том, что он уходит, переворачиванием стола Синклера и бегством из отдела новостей. Естественно, Синклер отказался принять отставку своего проблемного друга и осмотрительно записал ему отпуск по болезни с сохранением жалованья. И из уважения к частной жизни Кроума Синклер предпочел никому об этом не говорить, даже ответственному редактору.
Синклер перечитал докладную записку раз шесть. То был шедевр управленческой софистики – подвергавший сомнению психическую стабильность подчиненного и одновременно представлявший автора лояльным, хотя и крайне обеспокоенным начальником.
Возможно, чтобы выпутаться, Синклеру эта байка не понадобится. Возможно, Том Кроум просто забудет о сумасшедшей, выигравшей в «Лотто», и вернется в «Реджистер» как ни в чем не бывало.
Но Синклер в этом сомневался. И то немногое, что ему удавалось разобрать из собственных червеобразных каракулей, вызывало у него желудочные колики.
Бермуды?
Пухл никак не мог решить, куда припрятать украденный лотерейный билет, – таких изобретательных тайников, как презерватив Бода Геззера, было раз-два и обчелся. Сначала Пухл затолкал трофей в ботинок – к ночи билет промок от пота. Бод предупредил его, что комитет лотереи не примет купон, если тот окажется «поврежденным» – юридический термин, к которому Бод явно относил влажность и вонючесть. Пухл покорно переложил билет в коробку высверленных патронов, которую все время таскал с собой. Но Бод Геззер снова был против. Он заметил, что, если Пухла застигнет огонь, вся амуниция в его штанах взорвется и лотерейные номера пойдут к чертям собачьим.
У Пухла осталась единственная идея – уловка, которую он видел в одном заграничном фильме про тюрьму, где герой-заключенный прятал тайный дневник у себя в заднем проходе. Тот чувак записывал все микроскопическими буквами на обертках от жвачки, которые сворачивал в крошечные квадратики и запихивал себе в задницу, чтобы их не обнаружили охранники. Но, зная о невысоком мнении Бода относительно личной гигиены напарника, Пухл был практически уверен, что его партнер станет возражать против плана с задним проходом. И оказался прав.
– Можт, я сначала заверну его в фольгу? – предложил Пухл.
– Да хоть, блядь, в криптонит его заверни – только этому билету в твоей жопе не место.
Вместо этого они прилепили его огромным пластырем к внешней стороне правого бедра Пухла, безволосому участку, который (признал Бод) казался относительно не затронутым сильнодействующим потом. Бод настоятельно рекомендовал Пухлу снимать «Лотто»-пластырь, когда – и если – ему вздумается помыться.
Пухлу не понравился этот выпад, о чем он и сообщил.
– А не будешь за базаром следить, – предупредил он Бода Геззера, – так я с твоим драгоценным грузовичком такое сотворю, что тебе скафандр понадобится, чтоб к нему подойти.
– Господи, да успокойся ты.
Потом они заехали в «7-11» купить свой обычный завтрак, лимонад «Орандж Краш» и выпечку «Долли Мэдисонз». Бод стибрил газету, поискал в ней упоминание о краже лотерейного билета в Грейндже – и с облегчением ничего не обнаружил. Пухл объявил, что ему охота пострелять, и они остановились у квартиры Бода, чтобы захватить «АР-15» и упаковку пива, а потом отправились на юг, по Восемнадцатимильной полосе, последнему отрезку федеральной трассы перед Ки-Ларго. Они свернули на гравийную дорогу к маленькому озеру в скалах, недалеко от тюремного лагеря, где Бод когда-то провел четыре месяца. У расщелины они столкнулись с группой чисто выбритых людей с кобурами и защитными наушниками. По машинам – последние модели «чероки», «эксплореров» и «лэнд-крузеров», – а также аккуратности, с которой они были припаркованы, Бод сделал вывод, что стрелки – местные мужья-обыватели, которые совершенствуют навыки самообороны.
Мужчины стояли бок о бок, паля из пистолетов и полуавтоматических винтовок в бумажные силуэты, точно такие, как использовали полицейские. Бод с беспокойством заметил среди них негра, одного или двух возможных кубинцев и жилистого лысого парня, который почти наверняка был евреем.
– Поехали отсюда. Тут небезопасно, – сказал Бод, войдя в роль руководителя отряда.
– Смотри, – ответил Пухл. Он отлепил наглазный пластырь и неторопливо подошел к линии огня. Там он небрежно поднял «АР-15» и в несколько оглушительных секунд разнес все бумажные силуэты в конфетти. Потом углядел одинокого канюка, парящего в небе не меньше чем в тысяче футов от земли. Не говоря ни слова, мужья убрали оружие и разом отвалили. Некоторые уехали, так и не сняв наушников, – Бод Геззер от души посмеялся.
Пухл израсходовал полдюжины обойм, потом ему наскучило, и он предложил винтовку Боду, который стрелять отказался. Грохот стрельбы оживил убийственную мигрень утреннего похмелья, и теперь Бод страстно жаждал только тишины. Они с Пухлом уселись на берегу озера и приступили к пиву.
Вскоре Пухл спросил:
– Так когда мы деньги по билетам получим?
– Очень скоро. Но нам надо быть поосторожнее.
– Эта ниггерша, она ж ни слова не скажет.
