Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2
— Вы?.. Вы русский?
— Вы имеете в виду мою национальность?
— Скорее… вашу родину.
— Наверное, я огорчу вас, но я не русский.
Где-то неподалеку раздался тихий свист.
— Все! Кончаем перекур, пани. Пора ехать.
— Куда мы едем, вы мне, конечно, не скажете?
— Конечно. Могу лишь сказать, что на девяносто процентов наши неприятности уже позади… Вэл.
19
ПНР. Шоссе
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Пржесмицкий явно преувеличивал свой оптимизм. Задолго до посвящения в «непосвященные» и явно несостоявшиеся агенты КГБ я всегда умела остро чувствовать тревогу, которую испытывали окружающие. Ощущала ее физически. Помню, как-то на студенческой вечеринке, где разговоров и смеха было гораздо больше, чем съестного на колченогом столе (что вообще характерно для тех прекрасных лет), я сидела рядом с эффектной, не по-советски одетой и размалеванной девицей, которую привел один из моих шалопаев-сокурсников. Девица явно не «въезжала» в суть происходившего, я видела, что остроты и каламбуры собравшихся были ей просто неинтересны. Но самое любопытное заключалось в том, что от нее исходили какие-то токи. Вначале у меня начался зуд в левом боку, а еще через несколько минут левое плечо стало буквально ломить от боли. Ничего не понимая, я искоса взглянула на соседку, но увидела только сжатые до толщины копилочной прорези губы и напряженный подбородок. Когда боль в плече стала невыносимой, я под каким-то благовидным предлогом пересела и вскоре начисто забыла неприятный эпизод. А спустя несколько дней узнала, что в ту же ночь эта девица повесилась в ванной родительского дома. Какая-то банальная история: неразделенная любовь, женатый отпрыск знатного семейства с Кутузовского проспекта, беременность на пятом месяце…
Теперь у меня болело не только плечо, но и затылок, запястья и спина. И я знала, что это не от нервотрепки или недосыпа. Зловещая атмосфера тревоги и неопределенности буквально витала над головами пассажиров «татры». Если бы мои странные попутчики ругались матом, передергивали затворы пистолетов и вообще демонстрировали признаки активной и даже враждебной деятельности, все было бы не так страшно. Но в машине царила мертвая тишина, как будто мы были одной убитой горем семьей, возвращавшейся с похорон близкого человека. Мы ехали по глухой и совершенно безлюдной трассе уже больше пяти часов. Редкие встречные машины с ревом проносились мимо и тут же растворялись в метельной мгле. Временами нас заносило, но водитель уверенно выправлял руль. Майор все чаще поглядывал на часы, но не произносил ни слова.
После того как в лесу «сошли» два пассажира, в «татре» стало значительно просторней. Однако даже в плавучей тюрьме сухогруза «Камчатка» я чувствовала себя более комфортно, нежели в салоне этой странной машины, мчавшейся в неизвестность.
Пржесмицкий, очевидно, исчерпавший во время нашей беседы в лесу месячный запас красноречия, молчал, как памятник Пушкину на одноименной московской площади. Вшола, теперь сидевший справа от меня, по-детски вздыхая, спал. Водитель, который так ни разу и не открыл рот, тоже не вносил разнообразия в замкнутое пространство салона.
— Милиционер родился, — тихо вздохнула я.
— Что? — полуобернулся Пржесмицкий.
— Это в России так говорят. Когда молчание продолжается больше пятнадцати секунд.
— Вы хотите убедить меня в том, что Россия — родина болтунов?
— Взгляните на себя в зеркало, пан Пржесмицкий. Разве вы похожи на человека, которого в чем-то можно убедить?
— Вы очень устали, пани, — вздохнул он. — Потерпите немного. Скоро мы будем на месте.
— Может быть, уточните, на каком именно? В порядке, так сказать, международного обмена и доброй воли.
— Вы думаете, если я вам отвечу, мы доедем до этого места быстрее?
— Хотите, я скажу, откуда родом ваши родители, а может быть, и вы сами?
Пржесмицкий перекинул согнутую руку через спинку сиденья и уже с интересом поглядел на меня:
— Скажите.
— Из какого-нибудь украинского местечка. А может, даже из Черновцов. Так что у меня есть для вас пикантная новость, пан Пржесмицкий: вы, извините, еврей…
Возможно, мне это только показалось, но бетонный затылок водителя слегка шевельнулся. Тем не менее на меня это наблюдение произвело совершенно ошеломляющий эффект.
— Что, действительно похож? — вдруг хмыкнул Пржесмицкий.
— А не должны быть похожи? — спросила я.
— А кто в таком случае вы, пани?
— А то вы не знаете?
— Вы полагаете, я должен знать?
— А вы хотите, чтобы я поверила, что вы устроили пальбу на мирном советском сухогрузе и вечерние автогонки с тайными похоронами исключительно потому, что увидели через иллюминатор мое лицо и сразу признали во мне родную сестру, считавшуюся пропавшей без вести?
— Мою сестру сожгли в Треблинке, — тихо сказал Пржесмицкий. — Ей было восемь лет…
— Извините меня.
— О чем вы, пани? — Пржесмицкий пожал плечами. — Вашей вины тут нет.
— Простите меня еще раз… — я чувствовала, как горят мои щеки.
— Вы еврейка?
— По матери.
— Еврейка, — уже утвердительно кивнул Пржесмицкий. — Ваша мать жива?
Я молча кивнула.
— Вы единственный ребенок в семье?
— Да.
— Нас, к счастью, было двое… — Пржесмицкий взглянул на светящийся циферблат наручных часов. — Но сестру свою я не помню. Так что мы с матерью остались одни.
— А ваш отец?
— Вам что-нибудь говорит такое географическое название — Катынь?
— Н-не думаю.
— Ну да, конечно… — по губам Пржесмицкого скользнула горькая усмешка. — Об этом в ваших учебниках истории не пишут. Короче, пани, мою сестру сожгли эсэсовцы, а отца расстреляли ваши коммунисты. Он был офицером. Польским офицером. Хотя его мать — тут вы правы, пани — родилась на Украине.
— Коммунисты вовсе не мои, пан Пржесмицкий.
— Да уж, — хмыкнул мой собеседник. — Что не ваши, это точно. У меня не так давно была возможность убедиться в этом.
— И теперь, значит, вы воюете против всего мира?
— А кто вам сказал, что я воюю? — он отвернулся к окну, словно потеряв интерес к беседе. — Воюют по приказу. А я — человек убеждений. Следовательно, я не воюю, а дерусь.
— И за меня тоже?
— Получается, что так…
— Но почему? Вы же меня не знаете.
— Я не могу ответить на ваш вопрос, пани, — не отрываясь от окна, сказал Пржесмицкий. — Впрочем, вы достаточно умны и наблюдательны, чтобы понять все и без моих разъяснений…
Он вновь умолк, и я поняла, что наш диалог прервался окончательно. «Вы достаточно умны и наблюдательны…» Какой женщине не было бы приятно услышать такое, да еще от совершенно нормального, смелого и дельного мужчины? Но не в машине ведь, из которой в полночный час в темном лесу сгрузили двух покойников, а где-нибудь в теплом и со вкусом обставленном месте, под тихую и нежную музыку, с чашкой ароматного кофе в руках…
Мне было о чем поразмыслить, хотя от бессонницы и пережитого страха я чувствовала себя основательно отупевшей. А чего еще можно было ожидать после полуторамесячного шпионско-бандитского сериала с короткими перерывами на романтическую любовь и посещение фешенебельных ресторанов, сериала, который не то что смотришь по телевизору, забравшись с ногами в теплое кресло, а проживаешь собственной шкурой? Как и, главное, на что реагировать, когда едешь в одно место, почему-то оказываешься в другом, мечтаешь очутиться в третьем, а тебя буквально выдергивают и силком перемещают в четвертое? Вот и выходит, что в принципе нормальное выражение «череда драматических событий» превращается в некую бутафорию, в эрзац, в банальность с фальшиво-театральным оттенком, которую я всю жизнь ненавидела…
— Простите, пан Пржесмицкий, у меня еще один вопрос, — быстро проговорила я, боясь нарваться на ставшее привычным «Заткнись!».
— Слушаю, пани… — Пржесмицкий сделал легкое движение, словно собирался обернуться, хотя на самом деле он только шевельнул плечом: типичный рефлекс интеллигентного от природы мужчины, который так и не научился (даже когда без этого просто не обойтись) хамить женщине.
— Я знаю, что после таких вопросов люди вашей профессии почему-то сразу хватаются за оружие…
— Не припомню, пани, чтобы я сообщал вам что-то о своей профессии, — с некоторым напряжением в голосе откликнулся майор.
— Подумаешь, — я беспечно пожала плечами. — Наверняка вы не слесарь. Но позвольте мне закончить. Так вот, пан Пржесмицкий, вы и ваши люди случайно не из ЦРУ?
— Очень странный вопрос для подданной СССР.
— Почему?
— Мне показалось, что вы задали его с надеждой.
— С чем бы я его ни задала, вопрос прозвучал. Ответите или будете и дальше изображать из себя майора Вихря?
