Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2
— Судя по этому маскарадному костюму, вы — шеф-повар? — спросила я.
— Просто кок, товарищ Саленко. Вы не в ресторане. На советском торговом флоте нет шеф-поваров.
— A-а, понимаю, — кивнула я. — Не заслужили. Так зачем вы меня сюда привели? Хотите провести ночное производственное совещание? Наверное, я плохо разношу треску в томате, да? Или, может, вы скверно жарите котлеты? Или, не дай Бог, наш славный экипаж сухогрузчиков активно дристает на почве недовымытой посуды?..
— Не выступайте! — тихо сказал Петр Петрович и швырнул мне через стол синюю книжицу загранпаспорта. — Это вам. Предъявите, если таможенники попросят.
— А они обязательно придут сюда? — я пыталась придать своему голосу максимальную естественность, чтобы этот монстр с вузовским ромбиком в петлице не почувствовал, как сильно я заинтересована в визите представителей страны, многократно растерзанной моими соотечественниками по отцовской линии.
— Могут.
— А если я?..
— Даже не думайте, товарищ Саленко! — голос Петра Петровича, который все время переводил взгляд с меня на иллюминатор, выдавал его крайнюю озабоченность.
Последнее обстоятельство, признаюсь откровенно, воодушевляло меня. Надо было обладать мозгами олигофрена, чтобы не сообразить: он боялся. Боялся нормального таможенного досмотра в порту дружественной и глубоко зависимой от Советского Союза страны. Но почему, а главное, чего офицер КГБ СССР, выполняющий к тому же спецзадание, мог бояться в территориальных водах братской Польши? Дав волю фантазии, я тут же предположила, что тихоня Петр Петрович, используя, так сказать, рамки служебной командировки (если только конвоирование, допросы и избиение беззащитной женщины можно назвать командировкой), нелегально решил провезти в алюминиевом баке для питьевой воды надежно упакованную партию французских колготок, дабы обеспечить сим дефицитным товаром супругу, дочь, тещу и других представительниц несчастного пола, которые в обозримом и необозримом будущем были способны клюнуть на это ничтожество в пиджаке и при расческе. На то, чтобы представить себе Петра Петровича, тайно провозящего тонну героина или выкраденный из коллекции золотой кубок работы Бенвенуто Челлини, даже у меня не хватило воображения. Да и к чему этим чинам с Лубянки, обладающим властью и влиянием удельных древнерусских князьков, опасные выкрутасы с примитивным провозом контрабанды? Они и так имели все, о чем только могли мечтать. Но даже если и было что-то противозаконное — что тогда? Что может сделать заурядный чин польской таможни находящемуся «при исполнении» функционеру самой могущественной и страшной спецслужбы в мире? Арестовать? Конфисковать вожделенные колготки? Накатать жалобу на Лубянку? Пожаловаться первому секретарю ЦК ПОРП?..
Короче, я терялась в догадках, то и дело переводя взгляд с озабоченного лица Петра Петровича на мутное окошко иллюминатора, в котором ничего, кроме темноты, не просматривалось. Мы молча сидели друг против друга, словно провинциальная пара спекулянтов-мешочников в зале ожидания Ярославского вокзала, изнуренная опустошительным набегом на московские продмаги. Было сыро и холодно.
Наконец жалобно взвизгнула железная дверь, и в камбуз вошли трое — неопределенного возраста мужик в ушанке, синем бушлате и со скверно выбритым лицом, в котором я вычислила капитана славного сухогруза «Камчатка», и двое мужчин в шляпах, которых я уже видела поднимающимися по трапу.
— Добрый вечер, панове! — на хорошем русском поздоровался долговязый. — Вы, капитан, можете быть свободны…
Плохо выбритый мореман хмуро кивнул и, втянув голову в плечи, словно готовясь к пронизывающему ветру снаружи, покинул камбуз.
— Я — инспектор главного таможенного управления майор Пржесмицкий. Это, — он кивнул на попутчика, — мой коллега, капитан Вшола. Предъявите, пожалуйста, ваши паспорта…
Предложение таможенников вполне меня устраивало. Втайне надеясь, что с документами на имя буфетчицы Саленко что-то может оказаться не так, я уже, распахнув дубленку, потянулась было за паспортом, который положила до этого в карман юбки, но, наткнувшись на суровый, предостерегающий взгляд Петра Петровича, отдернула руку.
— Извините, майор, — как-то очень вкрадчиво, словно боясь ненароком обидеть долговязого поляка, подал голос Петр Петрович. — Я хожу на этом сухогрузе третий год. Но ни разу не видел на борту «Камчатки» ни одного польского таможенника. Что-то случилось, панове?
— А что, пан, в вашей стране тоже принято задавать вопросы представителям власти, когда они находятся при исполнении служебных обязанностей? — подал голос черноволосый крепыш.
— Нет, но…
— Ваши документы? — не реагируя на замечание Петра Петровича, сказал Пржесмицкий и протянул руку…
Как я уже говорила, за несколько минут до появления таможенников мой куратор в акватории Северного и Балтийского морей успел облачиться в белый халат. Причем я видела, что свой загранпаспорт Петр Петрович переложил из пиджака в нагрудный карман халата, на котором стоял чернильный штемпель «С/г Камчатка». Обычно мне бы и в голову не пришло обращать внимание на подобные пустяки. Однако, имея уже за плечами внушительный, а главное, спрессованный во времени опыт, я с тоской понимала, что синдром обостренного восприятия происходящего будет преследовать меня всю жизнь. И хотя мои мысли витали далеко, глаза фиксировали каждую мелочь, в том числе и некую несуразность в действиях Петра Петровича: вместо того чтобы полезть за паспортом в нагрудный карман халата, он почему-то сунул руку в прорезь между двумя пожелтевшими от времени и стирки пуговицами, под пиджак. Я инстинктивно сжала обеими руками выступы деревянной скамьи, на которой сидела.
— Не двигаться! — крикнул крепыш, находившийся у двери за моей спиной, но было поздно: рука Петра Петровича с тускло поблескивавшим пистолетом уже находилась на уровне стола. Я с ужасом увидела, что ствол был нацелен прямо мне в грудь. Почему-то мое внимание привлек не округлый зрачок пистолета, а побелевший от напряжения палец Петра Петровича на спусковом крючке. И тут — один за другим — раздались два негромких хлопка. Словно какой-то хулиган проколол два воздушных шарика. И палец Петра Петровича на изогнутом крючке утратил напряженность. А потом не стало видно и пистолета — его закрыла седая, с розовыми проплешинами, голова, с глухим стуком ткнувшаяся в обитый зеленым пластиком стол, за которым питался экипаж сухогруза «Камчатка».
Я, естественно, закричала.
— Тсс! — раздалось за моей спиной.
Я обернулась.
Черноволосый крепыш сидел на корточках перед распластавшимся на полу капитаном в синем бушлате. Вытаскивая правой рукой пистолет из скрюченных пальцев убитого, он приложил указательный палец левой к губам, всем своим видом умоляя, чтобы я срочно заткнулась.
— У вас всегда такая реакция? — тихо спросил Пржесмицкий, деловито приподнимая за волосы голову Петра Петровича и извлекая из-под нее пистолет.
— Какая? — удивившись, спросила я.
— Замедленная.
— Да. Всегда.
— Это плохо…
Пржесмицкий кинул пистолет Петра Петровича напарнику. Крепыш ловко схватил его левой рукой и засунул за пояс.
— Кто вы такие? — я чувствовала, что нахожусь на грани срыва.
— Друзья, — коротко ответил Пржесмицкий и подошел к иллюминатору.
— Я вас не знаю, — пролепетала я.
— Мы еще познакомимся ближе, пани. Но лучше это сделать в другом месте. Вы со мной согласны?
Я кивнула.
— Тогда пойдемте!
— Мое сумочка в каюте… Там, внизу… И зубная щетка… Я, собственно, спать ложилась…
Видимо, выглядела я как безумная, потому что «таможенники» молча переглянулись, после чего черноволосый подошел вплотную, очень осторожно положил руку мне на плечо и почти шепотом сказал:
— Все это неважно, пани. Понимаете? Мы — ваши друзья. И мы здесь — чтобы помочь вам. Понимаете?
Я вновь кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— У нас очень мало времени. И вы поможете нам, если будете делать то, что мы скажем. Вы меня понимаете?
Я кивнула в третий раз.
— Отлично. Что бы ни случилось — будьте за моей спиной. Вперед!
18
ПНР. Порт Гдыня
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Мы шли по палубе, как группа альпинистов, связанные между собой невидимым страховочным тросом. Впереди, не торопясь, но и не мешкая, шагал Вшола. За ним — я. Замыкал нашу колонну Пржесмицкий. Зажатая между новоявленными друзьями-конвоирами, я едва переставляла ноги, буквально подламывавшиеся от животного страха. Во-первых, после того, как на моих глазах в замкнутом пространстве камбуза за долю секунды уложили капитана сухогруза и офицера советской разведки, я имела все основания опасаться самого страшного, включая пулеметный обстрел на открытом пространстве палубы. А во-вторых, зыбкие конусы света, отбрасываемого фонарями, жуткий свист метельного ветра, порывами бросавшего нам в лица колючие пригоршни снега, тяжелые всхлипывания волн за бортом, смутные силуэты пакгаузов и причудливые тени подъемных кранов создавали совершенно невыносимую атмосферу надвигающегося кошмара. Полное безлюдье на палубе — как ни странно, ни один человек на нашем пути так и не встретился, словно ночные вахтенные, узнав о случившимся, попрятались во избежание дополнительных неприятностей, — пугало меня еще больше. Вот так, трясясь от страха, я насилу доковыляла до трапа и сошла вниз, ни на миг не теряя из виду обтянутую серым плащом спину коренастого Вшолы, или как там его звали на самом деле.
