Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2
В десяти метрах от трапа стояла массивная черная машина с работающим двигателем. Пржесмицкий быстро сел рядом с водителем, а Вшола открыл заднюю дверь с левой стороны, юркнул в салон и уже оттуда сделал мне рукой приглашающий жест.
Внутри машины было темно, и я не сразу заметила, что рядом со Вшолой сидит еще один человек. Вернее, даже не сидит, а полулежит.
— Кто это? — шепотом спросила я.
— Так, приятель один.
— Он что, спит?
— Ага. Придремал немного.
В этот момент машина очень мягко и аккуратно, словно везла груз динамита, тронулась с места, сделала плавный круг и, оставив позади смазанные метелью очертания сухогруза «Камчатка», направилась к выезду из порта.
— Минутку внимания, пани, — Пржесмицкий перегнулся через спинку переднего сиденья, снял шляпу и вытер платком вспотевший лоб. Только сейчас я увидела, что он абсолютно лыс. Или обрит наголо, что для меня в тот момент, естественно, не имело ровно никакого значения. Впрочем, я и это зафиксировала чисто автоматически. — Через некоторое время вам надо будет лечь на пол. Он, — Пржесмицкий кивнул на Вшолу, — прикроет вас сверху пледом. Конечно, это не очень удобно, но придется потерпеть…
— Не беспокойтесь, я потерплю.
— Ну и хорошо… — Пржесмицкий неожиданно улыбнулся, и эта улыбка резко преобразила его сухое костлявое лицо. Из хмурого и собранного оно вдруг стало мягким и даже нежным. Опять-таки совершенно некстати я обратила внимание на его губы — пухлые, чувственные, очень тонко очерченные.
В полной тишине мы ехали еще минут пять-шесть, объезжая какие-то строения и горы угля и песка.
— На пол! — не оборачиваясь бросил Пржесмицкий, и в тот же миг Вшола буквально смахнул меня на резиновое дно машины. Еще через мгновение меня с головой прикрыла ворсистая ткань пледа. Поскольку я все еще дрожала от страха, обволокшее меня тепло, несмотря на всю дискомфортность моего положения, подействовало успокаивающе. И если бы я не понимала, что основные сюрпризы еще впереди, то наверняка бы просто уснула.
— Спрашивать можно? — замогильным голосом поинтересовалась я из-под пледа.
— Тсс! — шикнул Пржесмицкий, после чего я затихла окончательно.
То, что происходило в дальнейшем, я могу передать, основываясь исключительно на услышанном. Впрочем, все разговоры велись на польском, так что перевод мой носит достаточно вольный характер.
Через пару минут машина остановилась и чей-то надтреснутый голос потребовал:
— Пропуск, панове!
— Что? — это был голос Пржесмицкого.
— Я говорю, дайте мне пропуск, подписанный паном Ковальским.
— Зачем вам пропуск, если пан Ковальский едет с нами в Варшаву? — ответил Пржесмицкий.
— Куда?
— Может быть, подойдете к машине, охранник? Или так и будем перекрикиваться? — в голосе Пржесмицкого слышалось раздражение. Интонация была интернациональной — во всех странах мира власть предержащие именно так выражают недовольство непонятливостью или строптивостью «маленьких людей».
— Панове, предъявите пропуск или я подниму тревогу!
— Да ты что, старик, совсем одичал со сна?! — заорал Пржесмицкий. — Уже и свое начальство не узнаешь, пся крев?! Так высунь из своей собачьей будки башку и посмотри внимательней, тупица!
Затем наступила пауза. По тому, как напряглась где-то в районе моего плеча нога Вшолы, я поняла, что, вероятно, сейчас опять кого-то убьют. К счастью, я ничего не видела и не могла отреагировать на это соответствующим образом. То есть очередным диким воплем.
Потом я услышала короткий стук — словно градинка ударилась о дверь машины. Нога Вшолы больно впилась мне куда-то в район подмышки, из чего я сделала вывод, что он (я так и не вспомнила, где видела его раньше) почему-то сместился вправо. Что-то щелкнуло, зад машины осел, хлопнула крышка багажника.
— Вперед! — коротко приказал Пржесмицкий, и водитель, повозившись на переднем сидене, дал газ.
Мы ехали минут двадцать. Потом я почувствовала, как машина куда-то свернула, стала подпрыгивать на ухабах и наконец остановилась. Еще через минуту Вшола сдернул с меня плед и протянул руку:
— Хотите подышать воздухом, пани?
Массируя онемевшие ноги и руки, я выкарабкалась на сиденье и вышла из машины. Со всех сторон густела белесая тьма, и только по запахам можно было догадаться, что вокруг густой лес. Сзади подошел Вшола и заботливо накинул мне на плечи теплый плед, с которым я уже успела сродниться.
— Закутайтесь поплотнее, пани. Здесь холодно.
— Где мы?
— Название вам все равно ничего не скажет, — сказал материализовавшийся из темноты Пржесмицкий. — Да это и неважно. Нам предстоит добираться до места еще несколько часов.
— Зачем же мы забрались в эту глушь?
— Вы нам не доверяете? — спросил Пржесмицкий, прикуривая сигарету.
— Я вас не знаю.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— А вы — на мой.
— С вами приятно общаться, пани… — он глубоко затянулся, и вспыхнувший огонек осветил на секунду его узкое лицо. — Впрочем, общение наше, увы, будет недолгим.
— Почему «увы»?
— Вы приятная женщина.
— А вы всегда выбираете для комплиментов такие глухие места?
— Это смотря по обстоятельствам… Хотите курить?
— Как ни странно, не хочу. Так зачем мы здесь, пан Пржесмицкий?
— Пусть немного остынет мотор.
— А яму, очевидно, ваш напарник копает, чтобы разжечь туристский костер на природе?
— Вы хорошо ориентируетесь в темноте, — усмехнулся майор.
— Просто я не дура, пан Пржесмицкий.
— А раз так, пани, то и без моих комментарий вы все понимаете.
— Я бы хотела услышать ответ на свой вопрос.
— Мы заехали сюда, чтобы избавиться от двух свидетелей.
— Охранника порта и?..
— Таможенника.
— Вы их убили?
— У вас нет ко мне других вопросов?
— Вы их убили?
— Да.
— Это было так необходимо?
— Вы показались мне не только красивой, но и умной женщиной, пани…
— Я задала глупый вопрос?
— Непрофессиональный.
— Вам известно, что я не имею никакого отношения к…
— Милая пани! — Пржесмицкий приблизил ко мне лицо, и я вдруг догадалась, что этот странный человек пережил за сегодняшний день куда больше, чем я. — Примите к сведению: я ничего не должен и не хочу знать. И вообще мне нет никакого дела до того, кто вы, чем занимаетесь, что испытываете… — он сделал неопределенный жест рукой, от чего огонек сигареты прочертил в темноте сложный зигзаг. — Короче, у каждого из нас — своя работа. Судьба распорядилась так, чтобы наши пути сошлись. На короткое время. Но сошлись. Утром мы расстанемся, чтобы — и для вашего, и для моего блага — никогда больше не встретиться. Это нормально, не так ли? Ведь вы же не задаетесь вопросом, куда девается машинист поезда метро, когда вы сходите наружной станции? А если бы судьба и столкнула вас с ним, глупо, наверно, было бы спрашивать его, зачем он дернул тот или другой рычаг. То же и в данном случае. Это жизнь, дорогая пани…
— Спасибо за ночную философию.
— Можете заодно поблагодарить меня и за свою жизнь.
— Что, все было настолько плохо?
— А вы как думаете?
— Вы хотите сказать, что и эти два трупа, которые сейчас закапывает ваш напарник, — из-за меня?..
— Да нет, пани. Просто у нас было неважное настроение и мы решили немного развеяться.
— Извините.
— Не за что… — Пржесмицкий аккуратно затоптал сигарету в траве, потом поднял окурок и небрежно сунул его в косой карман плаща.
— Вы?.. Вы русский?
— Вы имеете в виду мою национальность?
— Скорее… вашу родину.
— Наверное, я огорчу вас, но я не русский.
Где-то неподалеку раздался тихий свист.
— Все! Кончаем перекур, пани. Пора ехать.
— Куда мы едем, вы мне, конечно, не скажете?
— Конечно. Могу лишь сказать, что на девяносто процентов наши неприятности уже позади… Вэл.
19
ПНР. Шоссе
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Пржесмицкий явно преувеличивал свой оптимизм. Задолго до посвящения в «непосвященные» и явно несостоявшиеся агенты КГБ я всегда умела остро чувствовать тревогу, которую испытывали окружающие. Ощущала ее физически. Помню, как-то на студенческой вечеринке, где разговоров и смеха было гораздо больше, чем съестного на колченогом столе (что вообще характерно для тех прекрасных лет), я сидела рядом с эффектной, не по-советски одетой и размалеванной девицей, которую привел один из моих шалопаев-сокурсников. Девица явно не «въезжала» в суть происходившего, я видела, что остроты и каламбуры собравшихся были ей просто неинтересны. Но самое любопытное заключалось в том, что от нее исходили какие-то токи. Вначале у меня начался зуд в левом боку, а еще через несколько минут левое плечо стало буквально ломить от боли. Ничего не понимая, я искоса взглянула на соседку, но увидела только сжатые до толщины копилочной прорези губы и напряженный подбородок. Когда боль в плече стала невыносимой, я под каким-то благовидным предлогом пересела и вскоре начисто забыла неприятный эпизод. А спустя несколько дней узнала, что в ту же ночь эта девица повесилась в ванной родительского дома. Какая-то банальная история: неразделенная любовь, женатый отпрыск знатного семейства с Кутузовского проспекта, беременность на пятом месяце…
