Заговор корсиканок - Эксбрайя Шарль
– Трудновато… я, по правде говоря, их толком не видел…
– Как так?
– Ну, они шли, плотно закутавшись в шали.
– А походка?
– Как у всех старух…
– Но если вы не смогли разглядеть лица, откуда вы взяли, что это не молодые женщины?
– Ну… я же видел, как они шли… и потом, сгорбленные спины… короче, все…
– А может, это две девушки переоделись старухами?
– Может, и так… но не думаю…
– Месье Виллар, а эти шали, совершенно закрывающие лицо, вас не удивили?
– Нет.
– Но разве не странно, что женщины так закутали головы?
– О, господин комиссар, в некоторых странах так принято… на Корсике например…
Именно это Сервионе и хотел, и боялся услышать.
– Вы не могли бы еще раз прийти сюда в три часа, месье Виллар?
– Если отпустят с работы.
– Это я вам устрою.
– В таком случае я в вашем полном распоряжении, господин комиссар.
– Благодарю вас. Значит, до встречи.
– Полагаю, теперь и у вас не осталось сомнений, что они замешаны в этом деле? – сурово проговорил Сервионе, как только за сторожем закрылась дверь и они с Кастелле остались вдвоем.
Объяснять, кого он имеет в виду, не понадобилось.
– Похоже, что так…
– По заключению экспертов, Пелиссану разбили голову тупым предметом… Возможно, дубиной или молотком… В таком случае от убийцы могло и не требоваться особой физической силы.
– И Пелиссан даже не подумал сопротивляться?
– А кто вам сказал, будто он видел убийцу? Судя по всему, удар нанесли сзади. Можно предположить, что в это время парень разговаривал с другой… сообщницей.
– Это только предположение, шеф!
– Вот мы и попытаемся превратить его в уверенность. В два часа, Кастелле, вы поедете в «малую Корсику» и привезете сюда, в этот кабинет, их всех: Базилию, Поджьо, Пастореччья, Прато и Мурато. Всех, слышите? Всех!
Мышление такого грубого и примитивного существа, как Жозе Бэроль, основывалось всего на нескольких принципах, зато им ои оставался верен при любых обстоятельствах. Даже став бандитом, он сохранял крестьянский склад ума и убивал так же старательно, как обрабатывал бы землю. Одним из важнейших принципов Бэроля была непоколебимая верность однажды данному слову. Предателя он считал подлейшим существом на свете, а измену – самым страшным преступлением. Поэтому Жозе ничего толком не понял в объяснении Эспри, и то, что другие хотят пощадить Кастанье, убийцу друзей (друзей, которые ему доверяли!), приводило его в бешенство. От одной мысли об этом глаза Бэроля наливались кровью. Он не видел ничего, кроме пурпурной пелены, кое-где прорезанной блуждающими огоньками. Нет, Жозе даже из осторожности никогда не простит Полена! Правда, он знал, что патрон назначил Эспри заместителем, и, следовательно, он, Бэроль, обязан был подчиниться. Прежде это его никогда не смущало. Жозе родился для подчинения. Так, он послушался Кабри, когда тот взял его с собой в ущелье Вилльфранш, и стрелял в женщину и двух мужчин, игравших в шары, потому что ему так приказали. Нельзя сказать, чтобы он гордился собой, но и угрызений совести тоже не испытывал. Зато измена Кастанье глубоко потрясла Бэроля. Проведя в своей комнате несколько часов в размышлениях, Жозе впервые в жизни решил ослушаться главарей и убить Полена.
При виде стоящих перед ним стариков Сервионе охватило волнение. Эти морщинистые лица, глаза, мерцающие из-под тяжелых, сморщенных век, согбенные от времени фигуры вызывали в его душе смутную нежность. Комиссару хотелось обнять их всех и объяснить, что он их любит и только ради них же вынужден поступать так, а не иначе. Но вместе этого Оноре напустил на себя самый суровый вид.
– Ну что, довольны собой? – сухо осведомился он.
Наступил миг всеобщей растерянности, старческие руки потянулись друг к другу, ища поддержки, ибо эти несчастные привыкли всегда цепляться один за другого. У комиссара подступил комок к горлу, и, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы умиления, он высморкался.
– Наверняка вы сейчас чувствуете себя героями, вполне достойными предков… Верно? Ну что ж, садитесь!
Кастелле принес кресла и расставил их полукругом перед столом шефа. Слева сели Поджьо – Шарль и Барберина. Он в свое время был замечательным мастером-часовщиком, а она, очень неглупая девушка, закончила школу и даже получила аттестат. Рядом с ними устроились Жан-Батист и Антония Мурато. Жан-Батист, очевидно, хуже переносил бремя лет и оставался совершенно безучастным, словно ни на чем не мог сосредоточить внимание. Единственная пара, в которой муж опирался на руку жены. Потом – Базилия. Она держалась немного особняком, и уже в одном этом Сервионе почудился вызов. Старуха спокойно смотрела на комиссара, явно не испытывая никакого страха. За ней сидели Пастореччья – сохранившая душевную молодость Коломба и ее супруг Паскаль. Он и теперь смотрел на жену так, словно она до сих пор оставалась ослепительной красавицей, за которой он ухаживал полвека назад. И наконец, Прато, самые неукротимые… Он, Амеде, уроженец Порто-Веккьо, не всегда ладил с остальными. У этого гордого и недоверчивого человека еще случались вспышки дикой ярости, и его жена Альма дрожала перед супругом, как в двадцать лет.
– Слушайте меня внимательно. То, что вы натворили, очень серьезно. Не будь мы земляками и если бы не ваш почтенный возраст, я бы отправил всю компанию за решетку до судебного разбирательства.
Амеде Прато первым отреагировал на такое вступление.
– Короче, господин комиссар, для чего вы нас сюда позвали? – задиристо спросил он. – К чему вы клоните и что затеяли, хотел бы я знать!
– В чем, в чем, а в дерзости вам не откажешь, Прато!
– Возможно, но это не объяснение!
– Может, вы уже запамятовали об убийстве Мариуса Бенджена и Барнабе Пелиссана?
– Во-первых, я не знаю этих людей, а во-вторых, не понимаю, почему меня должна интересовать их смерть!
– Потому что это вы их убили, несчастные!
На лице Прато появилось такое изумление, что на минуту Сервионе с тревогой подумал, уж не ошибся ли он в предположениях.
– Ну и дела! Вот ведь чего выдумали! – Амеде повернулся к Паскалю Пастореччья, который сидел ближе других. – Может, ты знаешь этих типов?
– Нет!
Амеде окликнул Мурато.
– А ты, Жан-Батист?
– В первый раз слышу их имена, Амеде!
Шарль Поджьо не стал ждать, пока поинтересуются его мнением.
– И я тоже! – заявил он.
Комиссар не отличался большим терпением.
– Да прекратите ли вы эту комедию, совершенно недостойную корсиканцев? – заорал он, стукнув кулаком по столу.
– Ты начинаешь действовать мне на нервы, малыш, – буркнул Амеде.
– Что?
– Повторяю: ты начинаешь действовать мне на нервы. Не для того я дожил до таких лет, чтобы какой-то молокосос разговаривал со мной подобным тоном!
– А что, если я отправлю вас в камеру поучиться уважать полицейских при исполнении служебных обязанностей?
Альма горестно застонала, чем немедленно навлекла на себя гнев мужа.
– Теперь еще ты вздумала хныкать?
– Но если ты будешь в тюрьме, кто позаботится вовремя дать тебе капли от печени?
– Состояние моей печени полиции не касается, и надо потерять всякий стыд, чтобы вот так выставлять нашу личную жизнь на всеобщее обозрение! Вылитый портрет старой стервы, своей бабушки! Впрочем, все вы одним миром мазаны! А мне бы следовало поостеречься и не брать в жены девушку из Бонифачо!
Подобное замечание Мурато никак не мог пропустить мимо ушей без урона для собственной чести.
– Интересно, что ты можешь иметь против жителей Бонифачо, Амеде?
– То, что они подсунули мне Альму!
– Ну какой же ты врун, Амеде! – возмутилась Антония. – Никто тебе Альму не подсовывал, ты сам за ней явился!
– Неправда! И вообще, откуда ты знаешь?
– Альма сказала!
Паскаль Пастореччья попытался утихомирить разбушевавшиеся страсти.
– Как вам не стыдно ссориться при посторонних? Это очень нехорошо!