Шарль Эксбрайя - Музыка, вперед!

Шарль Эксбрайя

Музыка, вперед!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Аттилио Капелляро

Джанни – его сын

Лаура – его жена

Марио Веничьо

Аврора – его дочь

Бьянка – его жена

Арнальдо Тоньяти, по прозвищу Пене – дедушка Лауры

Капелляро и двоюродный дедушка Бьянки Веничьо

Изабелла Веничьо – бабушка Марио Веничьо

Этторе де Беллис – булочник

Анджело Бонакки – трактирщик

Витторио Бергасси – бакалейщик

Бенито Венацца – мясник

Сандрино Виргилий – сапожник

Джузеппе Гарджулло – карабинер

Феличина Каралло – учительница

Данте Бутафочи – комиссар полиции

Николо Барбьери – полицейский

Вито Пицци – полицейский

Дон Фаусто – кюре

Действие происходит в маленькой бедной деревне Страмолетто в конце 1943 года.

ГЛАВА I

Подняв дирижерскую палочку, карабинер Джузеппе Гарджулло смотрел на два враждующих блока, собиравшихся, однако, объединить свои усилия, чтобы сыграть «Фуникули-Фуникула», которую они разучивали с его помощью уже несколько месяцев.

По правде говоря, музыканты думали больше о политике, чем о музыке, и каждая сторона старалась заглушить другую, дабы доказать превосходство своих убеждений над убеждениями противника. Справа места занимал бывший фашистский муниципалитет, который после ареста Дуче был вынужден уступить власть правым антифашистам. Этот клан подчинялся экс-мэру Марио Веничьо, каменщику по профессии. Сейчас он яростно размахивал барабанными палочками. Его поддерживала труба бакалейщика Витторио Бергасси и мощные раскаты раздвижного тромбона мясника Бенито Венацца, а сапожник Сандрино Виргилий использовал любые паузы для нахальных трелей своего кларнета. Сторона напротив не уступала им, и мэр Аттилио Капелляро с ожесточением играл на корнете-а-пистон. Труба его сына Джанни, столяра, как и он сам, ни в чем не уступала трубе бакалейщика, а флейта булочника Этторе де Бсллиса звучала так же насмешливо, как и кларнет сапожника. Но пальма первенства принадлежала трактирщику Анджело Бонакки, чей большой барабан перекрывал весь шум, производимый соперниками. Рядом с Джузеппе Гарджулло сидел какой-то очень древний старичок, одетый в рубаху цвета бычьей крови. Его обязанностью было раздавать и собирать партитуры, которые музыканты никак не могли выучить наизусть. Карабинер хорошо относился ко всем этим людям и поздравлял себя с тем, что ему удавалось собирать их вместе один раз в неделю, несмотря на политические разногласия. Увидев на лицах внимание, он решительным жестом взмахнул палочкой и воскликнул:

– Музыка, вперед!

И музыка, как кокетливая девчонка, выпрыгнула в широко распахнутое окно и побежала в теплый сентябрьский вечер, отвлекая людей от эха пушечных выстрелов, гремящих внизу, со стороны Неаполя, откуда американская армия пыталась вытеснить войска Кессельринга. Те, кто находился сейчас дома, и тс, кто возвращался с полей, слушая звуки «Фуникули-Фуникула», забыли о войне, с каждым часом приближающейся к деревне, и на миг вернулись в мирное время. Вдруг Джанни Капелляро сфальшивил, да так, что нельзя было притвориться и не заметить этого. Сторонники Марио Веничьо тут же прекратили играть, радуясь ошибке противника и ожидая нагоняя от Джузеппе Гарджулло. Уж он-то отомстит за все их унижения! Но карабинер испытывал особую нежность к Джанни, который был младше его на 10 лет.

– Скажи, Джанни, и ты это называешь игрой на трубе?

– Прошу прощения, сам не знаю, о чем я задумался.

– Правда? Зато я, кажется, знаю… Следи за тем, что играешь, Джанни, и выбери другое время, чтобы мечтать о своей дорогой Авроре!

Парнишка покраснел до ушей, хотя все в Страмолетто были в курсе его любовной идиллии. Со стороны его друзей послышались добродушные смешки, в то время как напротив насупились. Марио Веничьо спокойно снял лямку барабана, положил его на пол и, приблизившись к Джузеппе, провозгласил:

– Джузеппе, я буду тебе очень признателен, если ты не будешь произносить имени моей дочери рядом с именем человека, отца которого я презираю!

Это был прямой выпад, и Капелляро не мог допустить бесчестья. Передав свой корнет-а-пистон Джанни, мэр встал перед Марио:

– А кто тебе сказал, несчастный, что мне приятно смотреть, как мой сын увивается за дочерью продажного мерзавца?

Дело осложнялось тем, что противники были женаты на двоюродных сестрах – Лауре и Бьянке, а старикан в красной рубахе являлся родным дедом одной и двоюродным дедом другой. Веничьо покраснел от такого оскорбления:

– А сам-то… вор проклятый!

– Я вор? Клянусь Иисусом, Марио, если ты не извинишься, я тебя прикончу собственными руками!

– Ты украл мое место!

– Не я, а народ!

Веничьо усмехнулся:

– Не надо все валить на народ. Ты забыл, что это народ избрал меня мэром?

– Из страха перед полицией!

– Легко теперь говорить! Ничего, еще посмотрим, чье слово будет последним! Подожди, дай только немцам прогнать союзников за море, и ты запоешь по-другому, коммуняка!

– Мне незачем ждать, чтобы набить тебе морду, фашист проклятый!

– Ори – не ори, меня не испугаешь! А что до твоего сыночка, то если я еще раз увижу его рядом с Авророй, – поймаю и изувечу!

Они продолжали ругаться, глядя глаза в глаза, почти соприкасаясь носами…

– Святая Дева, ты слышишь? Бедняга, если ты тронешь Джанни хоть одним пальцем, оглянуться не успеешь, как сам окажешься в могиле!

Сандрино Виргилий посчитал своим долгом прийти на помощь начальнику и тут же был атакован булочником дс Бел-лисом. А бакалейщик Бергасси столкнулся в словесной схватке с трактирщиком Бонакки. Перекрывая весь ансамбль своим громовым голосом, мясник Венацца клялся, что это небо заставляет их платить за слабость, проявленную им и его друзьями в ту пору, когда они были хозяевами Страмолетто. Нельзя было идти на компромисс с этими негодяями, когда была возможность истребить их раз и навсегда. Оба клана были уже на грани рукопашной, как вдруг старик в красной рубашке, который при виде возбуждения других всегда немного терял чувство реальности, затянул надтреснутым голосом старый гимн времен Гарибальди:

Когда-то нас было триста святых.Мы были молоды и сильны…

Это было все, что он помнил, но пение производило довольно сильное впечатление, особенно когда он рычал: «Да здравствует Гарибальди!». Высказавшись, он рухнул на свой стул, но это неожиданное развлечение разрядило грозовую атмосферу, и Джузеппе хотел возобновить прерванную репетицию, но наткнулся на единодушный отказ.

Сидя рядышком, старик и карабинер молча созерцали окружавший их пейзаж. С того места, где они находились, – что-то вроде скалистого утеса на южной стороне деревни Страмолетто – они могли наблюдать панораму северной части Италии. Горбатые контуры холмов расплывались в наступающих сумерках. В ночной тишине орудийные раскаты звучали отчетливее. Джузеппе посмотрел назад. Отгороженная стеной страха, деревня не подавала признаков жизни. Никто не знал, чья сторона победит – немцы или американцы, и кто первым войдет в Страмолетто. В любом случае все приготовились пережить тяжелые дни. Несмотря на эхо далекой битвы, огромное спокойствие исходило от древней земли. Старик вздохнул:

– Если бы не эта мерзкая война, можно быть почти счастливым.

Карабинер пожал плечами:

– В вашем возрасте, Пепе, вы еще верите в счастье?

– Да, Джузеппе. Счастье есть, только люди сами мешают ему.

Джузеппе Гарджулло искоса взглянул на чудака. В лунном свете он был похож на китайскую статую. Бедняга Пепе, в деревне считали, что он слегка тронулся рассудком. Ему уже перевалило за девятый десяток, и эту красную рубашку он носил с той поры, когда подростком ушел к Гарибальди сражаться за свободу Италии. В деревне его любили. Он был достопримечательностью и даже славой Страмолетто. Уже не осталось почти никого, кто помнил, что его зовут Арнальдо Тоньяти, его всегда называли просто Пепе. Иногда с теми, кого он уважал, он выходил из своих полусонных мечтаний и говорил очень разумные вещи, но над ним по привычке смеялись, даже не дослушав до конца.

– Послушай, Джузеппе, я тебя не понимаю. Я был уже стариком, когда ты появился на свет 29 лет тому назад. Почему ты не общаешься с другими? Почему не женишься? Почему ты довольствуешься тем, что приходишь раз в неделю в мэрию, чтобы дирижировать духовым оркестром?

– Потому что я, как и вы, Пепе, люблю быть один.