Фредерик Дар - Два уха и хвост
Я слышу, как он тарабанит в дверь бронзильни и орет:
— Послушайте, вы, это уже переходит все границы!
Процесс надевания правого башмака у меня затянулся. Ты, конечно же, обратил внимание, что одна нога всегда больше другой (та же история и с некоторыми иными парными причиндалами). Сапожных дел мастерам следовало бы учитывать феномен и делать правый или левый экземпляр обувки слегка больше. Так можно будет попросить сорок второй с правым плюсом. Замечу мимоходом, что я сею идеи, вам остается лишь подбирать и использовать их, парни. Я щедр и бескорыстен.
Когда я вывязываю галстучный узел, в раздевалку закатывается лысый брюхан. У него глаза как велосипедные колеса, из бровей можно соорудить седло и руль.
— Вы еще не знаете? — трясет он языком. — Вы еще не знаете?
— Пока нет, — подтверждаю я. — Но буду знать, как только вы мне скажете.
— Тот тип передо мной…
— И что?
— Он умер. Не знаю, в конце концов, мне кажется, можно подумать… О черт, если это из-за ультрафиолета, я отказываюсь…
И он писает от потрясения на палас раздевалки.
Глава XV
НЕВЕРОЯТНО!
Уоки-токи зудит. Матиас включает связь. Это Лефанже.
— Улитковод покинул жилище и катит к Парижу за рулем Гольфа GTI беловатого цвета с черным капотом. Я следую за ним.
Я наклоняюсь к аппарату и нажимаю кнопку передачи поверх пальца Рыжего.
— Ты один?
— Нет. Берюрье рядом со мной.
— А Пино?
— Остался на месте.
— Как только парень прибудет по назначению, сообщи, будем брать.
— Заметано.
Матиас кладет обратно прибор зелено-желтого цвета, по виду, для очень «больших осенних маневров».
— Похоже, что-то не склалось, господин комиссар? — подмечает наш проницательный.
— Я сыграл с одним типом шутку, она добром не кончилась.
Я пересказываю свое злоключение с Прэнсом и передаю удостоверение личности последнего.
— Он явно был сердечником. Ультрафиолет за такое время не мог его убить, — выносит диагноз мой сотрудник.
Он изучает фото и кивает олимпийским факелом, заменяющим ему голову.
— Его зовут не Прэнс, а Принтцер; это один уголовник немецкого происхождения. Он уже совершил два нападения на бронированные фургоны, один в Страсбурге, лет десять как, другой два года назад в Лионе. Кроме того его подозревают в организации многих нашумевших дел, оставшихся безнаказанными. Мозг, что ты!
— Как много ты знаешь, Ван Гог! По-твоему, он может быть организатором ограбления ГДБ?
— Это кажется очевидным.
В липовой ксиве адрес лежки указан как: 440, рю де Пасси. Скорее всего, он взят от фонаря, но все же следует убедиться.
— Не часто, однако, углы загибаются от эмболии, — блистаю я ослепительно, словно солнечное зеркало.
Чтобы навести на чердаке порядок, я приступаю к генеральной инспекции имеющихся данных. Все они разбросаны, как колода карт, выпавшая из самолета. Вот она целиком: америкосы, обутые группой международных террористов; пройдоха, у коего я увожу их чемоданчик с самым невинным видом и коий же сваливает потом из больнички; взломщики, выпотрошившие часть сейфовых ячеек при участии худосочных замухрышек жокейского стиля; служащая банка, глубоко тронутая умением господ урок проникать в потаенные места; главарь банды, склеивший ласты от сердечного приступа, когда его саркофагировали в течение четверти часа в бронзировальном аппарате. Все это производит на меня странное впечатление. Кажется одновременно наипростейшим и непостижимым, для разгадывания таким же трудным, как спряжение глагола surseoir[10] в пассе композе (которое Его Степенство называет не иначе как пассе компосте).
Надо, однако, раскочегаривать паровоз. Похоже, новый профессиональный подход сбивает меня с толку, вот так история! Я еще не успел привыкнуть к этим новым методам, каковые сам же пожелал применить в момент великого экзистенциального бардака. Почему «экзистенциального», спросишь ты меня? А почему нет, отвечу я с тем знанием дела, которое приводит в восхищение всех моих подружек (равно как и знание конкретного дела, которое они сегодняшним вечером не доверили своим мужьям).
Но подожди, не уходи, действие сейчас двинется дальше. Все детали механизма на месте, надо лишь кое-где чуть подправить. Краткий период притирки одного к другому — и в путь-дорогу, моя колымага (надеюсь, ты не против диссонансных рифм)!
Уоки-токи подтверждает это.
— Алло! Вы слышите меня? — беспокоится хриплый голос Его Великобрюшия, в котором ощущается чертовски сильная отмеченность напитками, запрещенными к свободной продаже в школьных буфетах.
— Тик в тик! — отвечает Матиас.
— Воткни самому себе этот втык, приятель, — зубоскалит наш Беранже. — Это ты, Костровой?
— Я, — безропотно соглашается Матиас, давно смирившийся со всеми прозвищами, вытекающими из его пламенеющей рдяности.
— А не дашь ли ты мне комиссара, если, ипотечно, он тамочки.
— Не разъединяйтесь!
Я хватаю большую зеленую штуку с телескопической антенной, смутно напоминающую рыболовную удочку, воткнутую в ящик с опарышем, на пару с которым она и работает.
— Слушаю тебя, Толстый.
— Все псу под хвост и по самые уши! — объявляет он. — Клиент, видать, нас вычислил, потому как свалил на скорую руку и так крутил педалями, что сейчас, должно, уже покупает билет на Маладивские острова.
— Объяснись.
— Он тормознулся во втором ряду, ни с того ни с сего, и бросился в подъезд дома. Мы чуть пождали, думая, вдруг просто приспичило, но так как он не выходил, заглянули пошарить взглядом. Тогда и заметили, что в подъезде сквозняк. Ты меня слышишь, ты там, Главный?
Главный отбивается от подползающей к нему злобной раздражительности, черной изменницы, подтачивающей силы. Дух! Дух, прежде всего! Когда помрем, заметим. Пока же следует быть хозяином любого положения. Стоит сказать, что в своих сокровенных глубинах, и именно по указанной причине это проявляется только в подходящее время, я ощущаю себя cool[11].
— А вы, если я правильно понимаю, два олуха? — спрашиваю я тоном настолько холодным, что микрофон уоки-хреноки покрывается инеем.
Жестокий, я добавляю:
— Я считал исландского рыбака императором слежки. Он что, одурачивая форель, стяжал себе славу человека-невидимки?
— Правильно, давай заводи себя, парень, — отвечает Берю. — Если больше нечем там заняться, ты напиши все это на бумажке, оно нам очень пригодится, в запорные дни. Ну так что делать-то? Ты хочешь, чтобы для очистки совести, мы продолжали тут торчать, вымаливая у Божьей матери отпущения грехов?
— Где вы?
Косноязычный ответ звучит музыкой для моих измученных перепонок.
— У четыреста сорок на рю Пасси.
Матиас вскакивает, как что надо у одинокого воина в женской бане. Я же, человек большего самоконтроля, ограничиваюсь тем, что вскрикиваю:
— Что ты говоришь!?
Мамонт от неожиданности утробно бурчит.
— Э, полегче, Главный, ты мне весь интерьер ушей порушишь! Чего ж орать так сильно?
Внезапно (или резко, даже одним махом) я становлюсь спокойным, как телячья голова, присыпанная петрушкой, на прилавке мясника.
— А? — спрашивает Бугай сквозь эфиры, — что значит этот рев в шесть баллов по шкале Рейтера?
— Берю, — мурлычу я, — Гаврош ты мой, тубо мое, мое совсем все, двигай в темпе, опроси народ, проживает ли в их доме некий Флавий Прэнс?
— Как кликуха, ты говоришь? Вот, черт! Тут обратно Педро, король улиток.
— Пусть Лефанже следует за ним один. А ты оставайся там с уоки-токи.
— Лады! Подожди, я прервусь, надо приткнуть прибор под полу, чтобы выбраться из тачки, потом опять тебя вызову.
И следом тишина.
Я смотрю на Матиаса.
— Что ж, комиссар, — говорит он, — похоже, все начинает складываться, нет?
Через две минуты Упитанный снова выходит на связь.
— Хоккей, — сообщает Александр-Бенуа, — Педро отъехал, за ним и наш Спиннинг с двумя катушками; я же у подножия развороченного девства[12], и готов исполнить моего пьяного сантехника. Какой фамилией, ты сказал, интересоваться?
— Прэнс.
Уоки-токи решает сыграть в испорченный телефон с этим именем, вроде бы таким простым и коротким.
— Пенс или Пенис?
— Почти Пенс, но амеррриканский.
— А, Прэнс, — догадывается Огромный.
— Именно!
— Пойду разузнаю. Что делать, если Пенис дяди Сэма в самом деле ночует здесь?
— Ничего, жди меня, я сейчас буду.
— А вдруг он смоется до твоего появления?
— Я сильно удивлюсь. Отключаюсь!
Мчусь, закидывая ноги за уши.
Внизу сталкиваюсь со Стариком и его новой пассией, прическа чуть пышнее, чем у предыдущей, вся окутана тайной и тюлем, в стиле Гарбо. Он воздерживается от представлений.
