Виктор Пронин - Голоса вещей
— Какие следы? — спросил Зайцев. — Где?
— В душе. Преступник даже допустить не мог, что эти следы читаемы. Он не учел, что этим делом могу заняться я, это его и погубило. — Ксенофонтов солидно покашлял в кулак, но не выдержав значительной гримасы, рассмеялся. — Вот так, старик! — Подняв рыбий бочок, он долго рассматривал на свет его тонкие, как изогнутые иголки, ребрышки. Потом, склонившись над столом, перебрал рыбью шелуху, надеясь найти в ней что-нибудь съедобное. Но нет, ничего не нашел и с огорчением отодвинул сухой ворох из чешуи, плавников и жабер.
— Ксенофонтов! — торжественно сказал Зайцев. — Мы с прокурором обязательно напишем письмо твоему редактору, чтобы он поощрил тебя.
— Спасибо! — с чувством произнес Ксенофонтов. — А я напишу о тебе не менее ста строк. Все-таки ты быстро и грамотно распутал это преступление и не дал свершиться несправедливости. Только вот смотрю я на тебя и думаю…
— Ну? — настороженно спросил Зайцев. — Что ты думаешь на этот раз?
— Уж коли я вызвал твой восторг, почему бы тебе не сбегать вон в тот гастроном? Бутылочку пивка, а? У меня сегодня был Апыхтин… — Ксенофонтов вынул из внутреннего кармана плоский сверток. Развернув его, он показал Зайцеву сушеную тарань размером с детскую ладошку.
— И ты молчишь?! — возмущенно воскликнул следователь уже в прихожей. — Да за это судить надо!
ВОКРУГ ПАЛЬЦА
С высоты девятого этажа город поблескивал умытыми витринами, свежеполитыми улицами, а торопящиеся далеко внизу люди, казалось, были преисполнены радостного нетерпения. Залитый солнцем Ксенофонтов стоял на своем балконе, испытывая возвышенное желание воспеть свой город, написать что-то сугубо положительное о мороженщице из киоска возле редакции, о водителе поливальной машины, которая пересекала сейчас площадь, распустив роскошные водяные усы, ему хотелось написать о своем друге Зайцеве, тем более что он обещал это сделать уже не один раз…
Да, утро было такое, что никакие осуждающие и клеймящие мысли не приходили ему в голову, а если и приходили, он с отвращением отбрасывал их, как нашкодившего кота.
Потом Ксенофонтов удачно побрился, не затронув усов, а единственный порез возле уха был почти незаметен. И кофе получился вполне пристойным, и свежая рубашка нашлась, и по радио пели про удачу, которая может стать неплохой наградой за смелость.
Короче, утро было замечательное и не предвещало никаких тревожных, а уж тем более опасных событий. Поэтому, когда Ксенофонтов, потолкавшись у газетных витрин в сквере, неожиданно увидел под ногами новенькую, зелененькую пятидесятирублевку, сложенную пополам и покачивающуюся на утреннем ветерке, как диковинная бабочка, сердце его радостно дрогнуло и сбилось с привычного такта. Подняв деньги, Ксенофонтов счастливо рассмеялся в душе. Зайдя с другой стороны витрины, чтобы увидеть разиню, он беспомощно оглянулся — вокруг никого не было. Только он, Ксенофонтов, интересовался в это утро газетами.
Вот тебе, старик, и награда за преданность производственным и сельскохозяйственным новостям, подумал Ксенофонтов и, сунув деньги в карман, расположился на влажной после ночного дождя скамейке — не прибежит ли кто запыхавшись, с круглыми глазами, нервный и несчастный. Но нет, никто не прибегал. Ксенофонтов пощипывал ус и смотрел на часы. Нельзя сказать, что он очень хотел вернуть деньги, нет, ничто человеческое ему не было чуждо, но в то же время надо заметить, что он отдал бы находку, не колеблясь, даже немного гордясь собой.
Как бы там ни было, перед обедом Ксенофонтов позвонил Зайцеву.
— Старик, — сказал он, — а не пообедать ли нам?
— Договорились. Встречаемся, как обычно, в вареничной.
— Где?! — переспросил Ксенофонтов, стараясь наполнить свой вопрос брезгливостью и пренебрежением.
— В вареничной. А что?
— Чтобы я пошел в эту вонючую забегаловку? Да никогда! Старик, мы обедаем в ресторане. Вот так. В «Астории». Я позвоню туда и закажу столик. Не опаздывай, — и Ксенофонтов положил трубку.
Придя в ресторан и расположившись в углу под фикусом, Ксенофонтов удовлетворенно поглядывал в зеркало, находя в себе все новые достоинства, которых не замечал вчера. Зайцев вошел быстро и деловито, будто не в ресторан, а в служебный кабинет. Посмотрел озадаченно на Ксенофонтова, присел.
— Внимательно тебя слушаю, — сказал он с некоторой скорбью в голосе. — Что случилось?
— Ничего не случилось… Я вот подумал: а почему бы мне не пригласить в ресторан лучшего друга, почему бы мне не посидеть с ним в этом приятном месте?
— В этом? — Зайцев потер лист фикуса, вытер салфеткой пальцы. — Ну ладно… Некоторые сидят в местах и похуже.
— Обижаешь, старик, обижаешь, — проворковал Ксенофонтов, вчитываясь в меню. — Вот у них тут есть заливная говядина…
— Нет заливной говядины, — бросила официантка, проходя мимо со стопкой грязных тарелок. — Дежурный обед, молодые люди. Суп с яйцом, гуляш с макаронами и компот из сухофруктов.
— Ничего, — утешил Зайцев погрустневшего друга. — Ты же сам сказал, что главное — посидеть. Хорошо сидим. Ну, выкладывай уже наконец.
— Полсотни нашел, старик, — Ксенофонтов без радости вынул из кармана и положил на стол хрустящую бумажку.
— Спер, наверно? — подозрительно спросил Зайцев. — Признавайся, чистосердечное раскаяние облегчит твою участь.
— Да нет, все проще… У газетных витрин в сквере, знаешь? Кто-то так зачитался, что не заметил, как деньги потерял.
— Совсем новенькая, — проговорил Зайцев, рассматривая водяные знаки на купюре. — Надо же так увлечься… Не иначе как твою статью прорабатывал.
— Да скорее всего, — согласился Ксенофонтов. — Когда меня читаешь, можно забыть о чем угодно.
— Ты имеешь в виду хвалебный гимн во славу пекаря Фундуклеева?
— А хотя бы! — запальчиво воскликнул Ксенофонтов.
— Да, конечно, — милостиво согласился Зайцев. — Я прочитал этот очерк с… большим интересом. Тебе никогда еще не удавалось, никогда еще…
— Ну? Ну?!
— Я хотел сказать, что никогда тебе еще не выделяли столько места на газетной полосе.
— Мне выделяют столько, сколько я заслуживаю! — отчеканил Ксенофонтов.
Через полчаса, когда друзья съели суп с яйцом, проглотили гуляш с макаронами и заели все это вываренными сухофруктами, они расположились на нагретой солнцем скамейке в сквере и сидели без слов и движений в ожидании того момента, когда кончится обеденный перерыв и им придется разойтись по своим рабочим местам.
— Пойду-ка позвоню в одно место, — сказал Зайцев и направился к телефонной будке.
— Позвони, старик, позвони, — сонно проговорил Ксенофонтов, не открывая глаз. Зайцеву, видимо, удалось сразу дозвониться — из будки доносились напористые слова, он кого-то настойчиво приглашал зайти к нему в кабинет. Мимо проходили люди, и Ксенофонтов слышал поскрипывание горячего ракушечника, которым были посыпаны дорожки, вспоминал прошлогодний отпуск, шум моря, девушку, которая…
— Молодой человек, — кто-то похлопал его по плечу. — Нехорошо деньгами разбрасываться. Так и по миру пойти недолго…
Ксенофонтов открыл глаза, откинулся от спинки, осмотрелся. Как раз между его вытянутыми ногами, на разогретом солнцем ракушечнике, лежал зелененький комочек. Не успев еще расстаться с морским побережьем и загорелой девушкой, Ксенофонтов с недоумением смотрел на пятидесятирублевку.
Вернувшийся Зайцев не заметил состояния друга и спокойно уселся рядом.
— Старик, — слабым голосом проговорил Ксенофонтов. — Старик… Я это… Деньги нашел.
— Ты что, обалдел от счастья? Мы их уже компотом обмыли.
— Да нет… Я опять нашел…
Зайцев взял бумажку, повертел ее, посмотрел на Ксенофонтова, на то место, где она только что лежала…
— Поздравляю, — сказал он серьезно. — Завидую. За один день найти две такие штучки… Невероятно. Разменять?
— Как?! У тебя в кармане найдется сотня?
— Отпускные получил, — признался Зайцев. — С понедельника я — свободный человек. На держи… Беру две бумажки, а даю десять. Понимаешь, дорога все-таки, легче везти. Каждый грамм на учете. Ладно, мне пора. Если не возражаешь, загляну вечером, а?
— Старик! Я могу только приветствовать подобные инициативы!
— Какой-то слог у тебя казенный, — поморщился Зайцев. — Не можешь просто сказать — буду рад. Заела тебя газета, ох, заела. Много работы?
— Знаешь, много. Каждый день двести строк вынь да положь. А где их взять, эти двести строк, где?!
— Все хороших людей воспеваешь? — беззаботно спросил Зайцев.
— Не только, не только…
— Плохих тоже? — Зайцев шел, сунув руки в карманы, щурясь на солнце и не испытывая ни малейшего интереса к разговору.
