Круиз с покойником - Галина Балычева
Все вокруг рассмеялись, а Степка, мой великовозрастный сынок, погладил старика по лысине и наставительно произнес:
— Нет, дедуня, поздно уже тебе на плотах по Енисею плавать. Утонешь, неровен час. На этот раз мы уж как-нибудь без тебя...
— Как это без меня? — взвизгнул Фира.
— И что значит «мы»? — Это уже я вступила в полемику. Я повернулась в сторону отца и гневно вопросила:
— Ты что же это делаешь? Мало того, что сам себе решил шею свернуть, так еще и ребенка с собой тащишь!
Великовозрастный ребенок, который через два года заканчивает медицинский институт, не замедлил возмутиться:
— Ма, ну что ты такое говоришь?
— Я знаю, что я говорю! Тоже мне выдумали — на плотах по Енисею.
— А мне лично эта идея нравится, — встрял Димка. -— Дядя Кеша, я с вами!
Доктор Никольский стоял с поднятой рюмкой и грустно взирал на нашу сварящуюся семейку. Он уже и сам был не рад, что поднял тему Енисея и теперь вынужден был терпеливо ждать, когда же мы все-таки замолчим и он сможет закончить свой тост. Однако мы не замолкали. И тогда, перекрывая наши голоса, он громко произнес:
— Ну ладно, если не хотите слушать тост, то давайте хотя бы просто выпьем за здоровье юбиляра. Надоело в конце концов рюмку на вытянутой руке держать, честное слово.
Все с ним охотно согласились и, не дожидаясь завершения нашей перебранки, бойко опрокинули свои рюмочки и принялись активно закусывать.
Но не успели мы как следует закусить, как наш режиссер, доктор Никольский, объявил о начале театрализованного представления в честь юбиляра.
— Первая бригада, на выход, — скомандовал он прямо как в «Скорой помощи».
И первая группа выступающих повскакивала со своих мест и бросилась к выходу. Поскольку сцены как таковой в кают-компании не было (крошечная эстрада в углу — не в счет, на ней и три человека одновременно не уместятся), то выступать было решено на пятачке возле входной двери. Здесь и места было гораздо больше, и удобнее было бегать в ближайшую от кают-компании каюту Никольских переодеваться.
Первым был номер с участием академика Прилугина. Он зачитывал самое настоящее поздравление от самого настоящего министра здравоохранения, но делал это с такими немыслимыми ужимками (очевидно, в представлении академика настоящий министр и должен быть именно таким), что именинник хохотал до упада и никак не мог поверить, что поздравительный адрес был настоящим.
После поздравительных слов от министра Николай Васильевич добавил несколько слов и от себя лично, как от ректора института и просто как от друга-приятеля.
— Наш юбиляр, — сказал он, — добился в этой жизни очень многого. Он не только построил дом, родил сына, — академик указал на Севу, — посадил дерево, — кивок почему-то в мою сторону, — но и создал серьезную научную школу, воспитал много молодых ученых. Вот, например, воспитанницу Викентия Павловича Аллу Леонидовну Переверзеву, — Прилугин указал на отцову аспирантку, — даже пригласили поработать в Йельском университете.
Академик повернулся к Джеду Маклахену, профессору этого университета, как бы за подтверждением своих слов. Джед по-русски почти ничего не понимает, но, услышав название родного университета, догадался, о чем шла речь, и энергично закивал головой.
— Yes, yes, — с готовностью подтвердил он слова академика, — yes, — и тоже посмотрел на Аллочку.
Теперь уже все смотрели на хорошенькую отцову аспиранточку, а та, смущенная неожиданным всеобщим внимание, потупилась и мило покраснела.
«Не только молодых ученых воспитал отец, — язвительно подумала я, глядя на аспиранточку, — но и молоденьких».
А странно все-таки, что отец пригласил ее на юбилей. То, что он пригласил Альбину Александровну и доцента Кутузова, — это понятно. Они с отцом не один год работают над совместными научными проектами и, так сказать, не один пуд соли вместе съели. Про ректора и профессора Соламатина и говорить нечего — друзья-соратники. Но вот почему Аллочка?
Я с неодобрением стала наблюдать, как эта аспиранточка кокетничает с моим Степкой, а тот изо всех сил обхаживает и развлекает ученую красавицу.
— Тьфу, черт! — плюнула я в сердцах, но тут же прикусила язык. Со стороны могло показаться, что я не довольна поздравительными речами.
А речей-то в этот момент как раз и не было. Тут, как говорится, слова были не нужны — на импровизированной сцене у двери самозабвенно целовались доцент Кутузов и Вероника, показывая, каким, дескать, ветреником и сердцеедом был в молодости юбиляр. Как будто бы теперь он стал другим.
Все аплодировали целующимся Кутузову и Веронике, смеялись и делали сомнительные комплименты имениннику, а именинник тоже смеялся и делал вид, что на самом деле он совсем не такой, а совершенно другой — серьезный и положительный. Один только Кондраков не смеялся. Он сидел в напряженной позе с каменным лицом, и только глазки-буравчики горели из-под бровей нехорошим огнем.
— Зря все-таки Владимир Сергеевич придумал эту дурацкую сценку с поцелуем, — шепнула я Димке на ухо. — Ты посмотри на Кондракова.
Димка глянул в сторону ревнивого мужа и, пожав плечами, отмахнулся.
— В конце концов это же капустник.
— Капустник-то капустник, но Кондраков ужасно ревнует. И как бы чего не вышло.
Но Димка все равно не воспринял мои слова всерьез и сказал, что все это глупости.
— А если он такой ревнивый, так нечего было бросать тетю Марго и жениться на молодой. Знал, на что шел.
«Так-то оно так, — не могла не согласиться я. — Однако если Кондраков сорвется, а с ним это иногда бывает, то не миновать нам прилюдного скандала. А этого совсем бы не хотелось. Ну зачем нам скандал на юбилее?»
После нескольких обычных тостов и панегириков от друзей и коллег, которые, впрочем, тоже были друзьями, последовала очередная команда нашего режиссера доктора Никольского:
— Вторая бригада, на выезд, — задорно выкрикнул он. Именно «на выезд», а не на выход, то есть уже совсем по-скоропомощевски. Ну оно и понятно — после стольких-то тостов.
Во второй бригаде выступала я и почти все дамы — участницы нашего импровизированного канкана. Мы дружной толпой ринулись переодеваться в каюту Никольских.
Лялька за время выступления уже успела покрасоваться в двух умопомрачительных прикидах, один другого лучше, а теперь для канкана выбрала себе красное,
