Кэрол Дуглас - Роковая женщина
Я ничего не ответила, поскольку мне трудно судить о подобных вещах: я воспитана в вере в абсолютные истины. Но мне подумалось, что нельзя найти покой в смерти, если сначала не отыскать его в жизни.
– Ты сожалеешь, что мы приехали в Нью-Йорк по приглашению Пинк? – спросила я, после того как мы несколько минут ехали в благостном молчании.
– Нет, – покачала головой подруга. – Я встретилась с людьми, которых хорошо знала когда-то, и, возможно, спасла некоторых из них от гибели. А главное, я вновь обрела утраченное прошлое. Теперь я помню все о своем эксцентричном детстве. А ты сожалеешь, что узнала многие страшные тайны?
– Вовсе нет! А может, мне, уподобившись Пинк, воспользоваться несчастьями других людей? Что, если я напишу сенсационный роман под названием «Десять дней в варьете»?
Ирен шутливо скрестила свой зонтик с моим наподобие шпаги:
– Только посмей, и я растрезвоню о твоем предке-воре, которого повесили в Тайберне!
– Боже! Тогда я молчу.
Мы все еще смеялись, когда извозчик остановил экипаж возле небольшой возвышенности, разделенной на квадраты живыми изгородями и деревьями.
Мне пришло в голову, что две смеющиеся женщины, которым не требуются ее услуги, будут самыми лучшими последними посетителями покойной мадам Рестелл. Вряд ли кто-то навещает ее могилу.
Мы поднялись на пригорок, пробираясь между величественными и более скромными памятниками. Солнце пригревало, но жарко не было. До чего же давно мы с Ирен так приятно, неспешно и беззаботно не проводили время вдвоем!
– Здесь, – уверенно произнесла она, останавливаясь перед надгробием.
Как странно было читать надпись на памятнике: «ЭНН ТРАУ ЛОМАН, 6 МАЯ 1811—1 АПРЕЛЯ 1878». Ничего не осталось от мадам Рестелл и от всех ее деяний, хороших и плохих. Здесь не упоминались ни дьявол или убийца, ни революционерка или мученица.
– Сколько людей осталось бы в живых, – заметила я, – если бы ребенка Мины не отдали приемным родителям и он не исчез бы бесследно.
– Такие вещи происходили сотни лет, и продолжаются до сих пор. Незамужняя мать теряет право на ребенка и не знает его местонахождения. – Ирен взглянула на надгробный камень. – Я ни минуты не сомневаюсь, что она была в курсе, где ребенок. Как о ней ни суди, мадам Рестелл делала то, что считала благом, – будь то прерывание беременности или тайное усыновление младенца.
– Ты имеешь в виду, что она специально отказалась говорить, когда ей к горлу приставили кухонный нож?
Подруга медленно кивнула:
– Я верю в ее добрые намерения, Нелл. Женщина, которая средь бела дня разъезжала в карете по Бродвею, тогда как даже благодарные клиентки отрицали, что пользуются ее услугами, – такая не испугалась бы ножа, если считала, что поступает на пользу ребенка.
– Как ужасно! Она догадывалась, что на нее навесят ярлык трусихи и самоубийцы?
– Мадам Рестелл никогда не думала о себе, да и вообще о будущем – только о настоящем. И наверняка привыкла иметь дело с истеричными женщинами и мужчинами. Она была не из тех, кто отступает.
– Надо помолиться за нее.
Опустив голову, я начала читать заупокойную, в то время как Ирен просто молча стояла рядом. Не думаю, что подруга молилась, но она, несомненно, ощущала великую печаль по тем, с кем мы общались последние две недели. И даже по той, что убила эту женщину и недавно покончила с собой.
– Какая ирония! – сказала я, вновь подняв голову. – Сумасшествие Вильгельмины заставило ее совершить самоубийство, тогда как его ошибочно приписывают ее жертве. Высшая справедливость, не так ли?
– Убийство вообще довольно ироническое занятие, – произнес у нас за спиной знакомый голос.
Резко повернувшись, я увидела Шерлока Холмса. Ирен осталась стоять лицом к могиле.
Оказывается, сыщик вслед за нами поднялся на холм. Сейчас он стоял с цилиндром в руке, и ветер трепал его прямые темные волосы. В своей темной визитке среди пышной зелени кладбища он походил на владельца похоронного бюро. Может быть, весьма уместное сравнение для детектива.
Ирен так и не повернулась, и мистер Холмс подошел к надгробию, чтобы прочитать последние слова, сказанные о мадам Рестелл.
– И убийца, и жертва так и не предстали перед судом, – заметил он. – Возможно, преступления, в которых их обвиняли, разбираются не в земном, а в высшем суде, мадам.
Наконец примадонна посмотрела на него.
Сыщик протянул ей сложенную бумагу.
– Здесь есть еще одна могила, которую, по моему мнению, вам стоит посетить. Как и в данном случае надпись, высеченная на мраморе надгробия, мало что говорит об истинной истории той, что лежит под ним.
Губы у Ирен приоткрылись от удивления.
– Мы объездили пол-Европы, мадам, играя в соперников, – произнес гений дедукции. – Теперь мы с вами находимся в Новом Свете. Мой друг Уотсон полагает, что я ничего не знаю об этом дивном новом мире. Вокруг нас простирается неосвоенный континент. Однако взгляните на карту кладбища. Прочтите, что написано карандашом возле одного из памятников.
– Миссис Элиза Гилберт. Это имя ни о чем мне не говорит.
– Думаю, для нее оно тоже ничего не значило. Но быть может, им стоит заняться.
– Миссис Элиза Гилберт мертва, а я нет. Очевидно, вы знаете, кто она, но не хотите сказать.
– Вы часто сетовали на то, что я сую нос в ваши личные дела, так что на сей раз действуйте сами. В том случае, если решитесь.
– И вы мне не поможете?
– Я тебе помогу. – Меня саму удивила собственная реплика.
Ирен повернулась ко мне с ослепительной улыбкой, затем снова взглянула на мистера Холмса:
– По-видимому, у меня есть свой Уотсон.
Сыщик пожал плечами:
– Держу пари на своего Уотсона против вашего.
– Это не состязание.
– Вся жизнь – состязание. – Он снова пожал плечами. – У меня есть в Нью-Йорке другие дела, включая занятную загадку шахматной доски Астора. Но наши пути еще могут снова пересечься.
– Не могу решить, рассматривать ли это как угрозу, или как обещание.
– Как возможность.
Шерлок Холмс поклонился нам и, надев цилиндр, зашагал прочь по неровной почве к дорожке.
– Почему он думает, что мы задержимся здесь – на кладбище и в этой стране? – спросила я.
– Всегда хочется помедлить в присутствии смерти. – Ирен оторвалась от созерцания надгробия мадам Рестелл и сосредоточилась на карте. – Тот памятник – через дорогу. Он на участке, в центре которого пруд, выложенный белым мрамором, – вот здесь.
– Ты же не собираешься следовать совету этого господина?
– Конечно нет, Нелл. Но я принимаю его вызов. Пошли! Нас не напугает еще одно таинственное надгробие. Мертвые спят, и вряд ли кто-нибудь из них пробудится.
Я последовала за подругой, ворча, когда ботинки увязали в густой траве.
Как и всегда, если говорят, что идти недалеко, нам пришлось одолеть порядочное расстояние. Наконец мы добрались до надгробного камня, о котором говорил мистер Холмс.
– Неплохой памятник, – заметила Ирен, когда я поравнялась с ней. – Не слишком роскошный, но и не безвкусный. О чем он нам говорит?
Прямоугольник высотой в два-три фута, увенчанный аркой, покоился на двойном пьедестале со ступенями. Имя покойной было высечено заглавными буквами: «ЭЛИЗА ГИЛЬБЕРТ». Такое незамысловатое, заурядное имя. Над декоративным бордюром памятника было высечено слово «МИССИС» – тоже заглавными буквами, но помельче.
– Это неправильно, – сказала я. – Если она действительно была «миссис», то ее следовало называть по имени мужа: скажем, «миссис Уильям Гилберт». А ее собственное имя, Элиза, должно быть в скобках.
– Ты хочешь сказать, Нелл, что это памятник разведенной женщине?
– Вполне возможно. В наши дни такое бывает. Вспомни о матери Пинк.
Примадонна кивнула и заметила:
– Как мало можно узнать из этой подписи: «УМЕРЛА 17 ЯНВАРЯ 1861 В ВОЗРАСТЕ 42 ЛЕТ».
– Не такой уж юный возраст, чтобы скончаться в такой стране, как эта, – откликнулась я. – К тому же это было в начале кровопролитной гражданской войны.
Ирен наклонилась, чтобы смахнуть веточку со второй ступени пьедестала:
– Надгробная надпись – такой сжатый и скудный итог жизни. Просто удивительно!
– Но ведь кто-то достойно ее похоронил. Чего же еще желать?
– Хотелось бы гораздо больше информации о миссис Элизе Гилберт. Шерлоку Холмсу кое-что уже известно.
– Почему же в таком случае он не поделился с нами?
– Потому что я разозлилась из-за того, что он сует нос в мои личные дела. Вот он и бросил мне вызов.
– Ты сама обязана разыскать информацию об этой миссис Элизе Гилберт? Думаю, тебя должно еще больше злить, что этот господин толкает тебя на загадочный путь без всякой подсказки. Ты же не думаешь всерьез, что Элиза Гилберт – твоя мать?
– Во всяком случае, теперь я знаю, что мадам Рестелл ею не является, и это большое облегчение. Независимо от того, были ее мотивы благородными или нет, мне не улыбается быть непризнанной дочерью «самой безнравственной женщины Нью-Йорка».
