Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Уже много лет Ворнер был очень нужен полиции и никому больше. Безжалостный убийца, грабитель поездов и разбойник, этот человек был вне пределов людского сострадания. Он заслужил дюжину смертей, и жители Лос-Амигоса были только рады оказать ему честь быть казненным столь изощренным способом. Впрочем, сам он, похоже, так не считал, поскольку совершил две отчаянные попытки сбежать из тюрьмы. Это был человек богатырского телосложения, с развитой мускулатурой, львиной головой, копной черных спутанных курчавых волос и огромной густой бородой, которая закрывала его широкую грудь. Когда он предстал перед судом, во всем переполненном зале его голова была самой примечательной. Давно известно, что на суде самые красивые лица следует искать на скамье подсудимых, да только красота Ворнера не могла искупить его страшных поступков. Адвокат его исправно делал свое дело, но карты легли против него, так что Дункана Ворнера решено было отдать во власть динамо-машин Лос-Амигоса.
Я присутствовал на заседании специального комитета, когда обсуждался этот вопрос. Городской совет выбрал четырех экспертов, которые должны были решить, каким именно образом следует провести казнь. Трое из них не вызывали никаких нареканий. А именно: Джозеф Макконнор, человек, спроектировавший эти динамо-машины, Джошуа Вэстмейкотт, глава «Лос-Амигос Электрикал Сапплай Компани лимитед». Кроме них, в четверку входил я, как главный медик, и наконец, старый немец по имени Петер Штульпнагель. Немцев в Лос-Амигосе жило много, поэтому они выдвинули своего человека. А в комитет он попал вот каким образом. Поговаривали, будто он был прекрасным электриком и всю жизнь занимался проводами, изоляторами и лейденскими банками, но, поскольку дальше этого не продвинулся и не сподобился изобрести что-нибудь достойное внимания, в конце концов его стали считать просто безобидным чудаком, который занимается наукой ради развлечения. Мы, трое солидных людей, с улыбкой встретили весть о том, что он должен стать нашим коллегой, и на заседании прекрасно договорились обо всем сами, не обращая никакого внимания на старика, который сидел, приложив к ушам сложенные ковшиком ладони, поскольку был несколько глуховат. В происходящем он принимал участие не больше господ корреспондентов, которые строчили перьями на задних рядах.
Обсуждение дела не отняло у нас много времени. В Нью-Йорке через осужденного пропустили две тысячи вольт, и смерть его не была мгновенной. Вполне очевидно, что их разряд был слишком слабым. Лос-Амигос не повторит эту ошибку. Напряжение будет в шесть раз сильнее и, следовательно, в шесть раз эффективнее. Такое решение напрашивалось само по себе. Вся мощь гигантских динамо-машин будет собрана в один поток и направлена на Дункана Ворнера.
Все трое поддержали это решение, и мы уже поднялись, чтобы объявить заседание закрытым, но тут наш доселе молчавший коллега в первый раз подал голос.
– Господа, – сказал он, – вы проявляете просто удивительное невежество в вопросах электричества. Вы не имеете даже элементарного представления о том, какое воздействие оно оказывает на человека.
Комитет уже готов был высказать крайнее возмущение подобным бестактным замечанием, но председатель электрической компании, постучав себя пальцем по лбу, призвал нас проявить снисходительность к чудачествам престарелого выступающего.
– Может быть, сэр, – сказал он, насмешливо улыбаясь, – вы расскажете нам, с чем именно в наших выводах вы не согласны?
– С вашим предположением о том, что, чем выше разряд, тем опаснее его воздействие на человека. Вам не кажется, что это может привести к совершенно иным результатам? Вы можете сказать на основании каких-нибудь экспериментов, к чему приводят такие мощные удары током?
– Мы об этом догадываемся по аналогии, – веско возразил председатель. – Все лекарства усиливают воздействие на организм, если увеличить дозу. Например… например…
– Виски, – подсказал Джозеф Макконнор.
– Вот-вот. Виски. С этим вы не будете спорить?
Но Петер Штульпнагель лишь улыбнулся и покачал головой.
– Ваш пример не слишком удачен, – сказал он. – Когда я еще пил виски, я выяснил, что один стакан меня возбуждает, а после шести стаканов мне больше всего хочется спать, что является прямо противоположной реакцией. Если предположить, что та же история происходит и с электричеством, что тогда?
Мы, трое солидных людей, рассмеялись. Нам было известно, что коллега наш, что называется, не от мира сего, но не догадывались, что странности его доходят до такой степени.
– Что тогда? – повторил Петер Штульпнагель.
– Вот попробуем и узнаем, – сказал председатель.
– Подумайте о том, – настойчиво продолжил немец, – что рабочие, которые касаются оголенных проводов и получают разряд всего в несколько сот вольт, умирают сразу же. Это общеизвестно. Но, когда в Нью-Йорке намного более мощная сила была направлена на преступника, он какое-то время еще оставался живым. Разве вы не видите, что меньший разряд более смертоносен?
– Мне кажется, господа, эта дискуссия затянулась, – произнес председатель, снова поднимаясь. – Насколько я понимаю, комитет уже утвердил решение большинством голосов, и Дункан Ворнер будет казнен на электрическом стуле во вторник посредством самого мощного разряда, который могут выработать динамо-машины Лос-Амигоса. Все верно?
– Согласен, – сказал Джозеф Макконнор.
– Согласен, – повторил я.
– А я протестую, – возразил Петер Штульпнагель.
– Значит, решение принято, ну а ваш протест будет должным образом зафиксирован, – объявил председатель, на чем заседание закончилось.
Присутствующих на казни было не много. В первую очередь, мы, четверо членов комитета, и палач, обязанный исполнять наши указания. Кроме того, присутствовали федеральный маршал, начальник тюрьмы, священник и трое представителей прессы. Местом казни было выбрано небольшое кирпичное помещение, примыкающее непосредственно к центральной электростанции. Раньше здесь была прачечная, и одну стену занимали печь и медный паровой котел. Больше в комнате мебели не было, за исключением стула для приговоренного к казни. Перед ним на полу была установлена металлическая пластина для ног, к которой вел толстый изолированный электрический провод. Над стулом с потолка свешивался другой провод, который следовало присоединить к небольшому металлическому стержню, торчащему из колпака, надеваемого на голову осужденного. Когда верхний провод соединили со шлемом, час Дункана Ворнера настал.
В ожидании заключенного комната погрузилась в торжественное молчание. Лица ассистентов, занятых последними приготовлениями, несколько побледнели. Даже видавшему виды маршалу было не по себе, поскольку повесить преступника одно дело, а пропустить через плоть и кровь человека электрический разряд гигантской силы – совсем другое. Что же касается представителей прессы, их лица были белее, чем листы бумаги, которые лежали перед ними. Единственным человеком, который не поддался всеобщему волнению, похоже, оставался старый немецкий чудак, который подходил то к одному из присутствующих, то к другому, улыбаясь и озорно поблескивая глазами. Он даже несколько раз позволил себе громко рассмеяться, пока священник не упрекнул его за неуместную веселость.
– Мистер Штульпнагель, – строгим тоном произнес он, – как вы можете веселиться перед лицом смерти?
Но это нисколько не смутило немца.
– Если бы я находился перед лицом смерти, я бы не веселился, – ответил он. – Но, поскольку я не нахожусь перед ее лицом, я могу делать что пожелаю.
Столь несерьезный ответ вызвал еще большее возмущение священника, которое он уже собирался высказать, но тут открылась дверь и двое тюремщиков ввели Дункана Ворнера. Смертник осмотрел комнату бесстрастным взглядом, решительно направился к приготовленному для него стулу и сел.
– Приступайте! – сказал он.
Заставлять его ждать было бы жестоко. Священник прошептал над ним несколько слов, один из ассистентов надел ему на голову колпак. Все мы затаили дыхание, после чего провод и металл привели в контакт.
– Дьявол! – вскричал Дункан Ворнер.
Когда страшный разряд пронзил его тело, он согнулся пополам. Но он не умер. Даже наоборот, глаза его заблестели еще ярче, чем раньше. С ним произошла лишь одна перемена, но разительная. Чернота сошла с его волос и бороды, как тень облака слетает с поля. Они стали белыми, как свежевыпавший снег. Никаких других признаков разрушения заметно не было. Кожа его была гладкой и розовой, как у ребенка.
Федеральный маршал не без укоризны посмотрел на комитет.
– Господа, очевидно, произошла какая-то неполадка, – сказал он.
Мы трое переглянулись.
